— Я понимаю.
Это вряд ли. Я даже не людей опасаюсь, — леса.
— Это место небезопасно. Лес может причинить тебе вред. Ты пока...
...обвинить высокородного в слабости — значит, нанести смертельное оскорбление.
— ...не совсем здоров.
— Слеп. Беспомощен. Не выживу. Ты нужна.
Вот и хорошо, будем считать, что договорились.
— Я вернусь, — зачем-то повторила я и, не устояв, коснулась светлой макушки, а Оден, вместо того, чтобы отшатнуться — все-таки он не настолько же собака — потянулся за этой нечаянной лаской.
Нельзя к нему привязываться. И нельзя привязывать его.
Мы просто дойдем до перевала, а там... как-нибудь.
Оден представлял себе свободу иначе.
Он точно знал, как это будет. Он рисовал себе этот момент в воображении... сколько? Недели? Месяцы? Там, под Холмами, время становится другим.
Нет больше дня и ночи, но только шаги стражника над головой. На нижнем уровне их четверо. И Оден быстро учится различать каждого. Первый и третий — безразличны. Второй не упускает момента остановиться и заговорить.
Он рассказывает о том, что Королева Туманов прошла над перевалом. И что долина, та самая, которую пытался защитить Оден, перестала существовать, как и город, и все, кто в городе...
...что Стальной король слаб и отступает.
...рудные жилы гибнут одна за другой. И скоро наступит момент, когда город Железа и Камня прекратит свое существование. Оден жив лишь потому, что Королева желает провести его по улицам.
Тот, второй, был влюблен в Королеву.
Он произносил ее имя с придыханием и запах его — когда Оден еще умел различать оттенки запахов — менялся. Он вещал о долге, чести и милосердии, которое не позволяет Королеве избавиться от ничтожества.
Четвертый молчал. Он вставал на решетку и просто стоял, прислушиваясь к тому, что происходит. Иногда — ронял что-то вниз. Хлеб. И вонючий козий сыр, который так любят дети Лозы. Однажды он все же открыл рот.
— Дочь Королевы угодила в западню. Возможно, тебя обменяют.
Кто еще слышал эти слова?
Больше четвертый не появился. А про Одена вновь вспомнили.
Королеве Мэб был к лицу багряный, оттенял совершенную белизну кожи. И корона Лоз и Терний сияла в полумраке подвала.
— Я предложила им обменять тебя на мою девочку, — иногда она позволяла голосу изображать нежность. — Зачем им дочь несчастной королевы? Но нет, отказались... и моя девочка умерла. Так почему я должна оставить тебя в живых?
И время застыло.
На ее руках — пурпурные рубины, и отблески их окрашивают кожу розовым, словно Королева Мэб пыталась смыть кровь, но не оттерла до конца.
— Почему? Ты не нужен им...
Она желала услышать ответ на свой вопрос. И повторяла его вновь и вновь...
— И упрямый, цепляешься за жизнь. Чего ради?
— ...потому что у меня есть невеста...
Ее смех — стеклянная пудра на свежих ранах.
— Что ж, — рука с рубиновыми когтями закрывает глаза. — Живи... возможно, когда-нибудь я подарю тебе свободу.
Она сдержала слово.
Оден ждал, что за ним придут. Слушал землю, надеясь уловить тот момент, когда старые глыбы начинают трескаться, пропуская огненный ручей. И песню железа, разрывающего землю. Шаги, не охраны, другие. Голос, который он узнает, несмотря ни на что.
Брат вытащит.
Скажет, что все уже закончилось. Отвезет домой. Не в городской особняк, но в старое поместье, в его, Одена, комнату, окна которой выходят на тисовую аллею.
Стены из яшмы и нефрита, прошитого тонкой золотой нитью. И старый камин, который вечно начинает чадить при первой растопке. Тяжелое кресло — в нем хорошо думалось. Стол из каменного дерева. Оден помнит. И даже то, что правая створка окна слегка провисает, а летом на бархатных портьерах оседает тополиный пух. Тополь в саду лишь один, и каждый год появляется желание его спилить, но посажен он был еще прадедом Одена...
Любимое место Виттара, вечно с книгой прятался. Точнее, думал, что прячется, а на самом деле все знали, где его искать.
Не пришел.
Жив ли? Война ведь была. Долгая, наверное. Кровавая. Но она закончилась, и Одену подарили свободу. Вот только теперь его жизнь зависит от женской прихоти. Пожалела? И как надолго хватит этой жалости?
День? Два? Дольше? Скоро ей надоест играть в спасительницу.
Уйдет.
Уже ушла, пусть и обещала вернуться, но... обещания ничего не стоят.
Нет. Костер остался. И вещи. Значит, действительно вернется. Она молода, если судить по запаху. Серебро, вереск и мед. Мед и вереск. Серебра лишь капля.
Вереск рос на предгорьях Гримхольда. И по весне распускался цветами лиловыми, белыми. Кланялся ветру, дарил нежный аромат, которым даже местные туманы пахли. Летняя жара иссушала скалы, и запах становился тягучим, вязким.
А по осени в крепость привозили бочки с вересковым медом.
Оден помнит. Наверное. Он уже сам не знает, что из всего — память, а что — его фантазия.
Он понюхал свои руки, пытаясь разобраться с запахами. Собственный имел выраженные кислые оттенки, которые появляются у тех, кто болен. Правильно, Оден не здоров. Каша. Сажа — это с котелка. Металл. Прелые листья. Трава.
Надо сосредоточиться, пусть бы и тяжело. В голове туман и нос все еще забит, но кое-что уловить получается. Деревья. Некоторые близко, некоторые — дальше. Снова трава и снова листья, скорее всего — опад. Прошлогодний. Сейчас тепло, следовательно, или поздняя весна, или лето, или ранняя осень. Но осенью листва пахнет иначе. Все-таки весна или лето.
Какого года?
На травяном ковре — цветочные нити. Дальше — вода. Пожалуй, он сумел бы дойти до кромки и вернуться по собственному следу. Или... Оден принюхался.
Серебро, вереск и мед.
Узор поверх сухой листвы. И шепот деревьев будто подталкивает. Что может быть проще — пойти по следу? Это даже щенок сумеет. Или Оден боится?
Будь он и вправду щенком, не устоял бы перед искушением. Но его спасительница права: лес не безопасен. И мало ли, что встретится на пути.
Разочарованный шелест был ответом.
Пускай. Оден перевернулся на живот и прикрыл веки. Он умел ждать, и просто лежал, наслаждаясь теплом — отвык от солнца — и отсутствием стен. Нет больше клетки. И решетки над головой. Ошейника, не позволяющего опустить голову. И железа на руках, мертвого, тяжелого. Первое время Оден пытался от него избавиться. Альвов это забавляло.
И альвов нет.
Наверное, совсем нет, если его отпустили. Эйо вернется, расскажет, сколько времени прошло с падения Гримхольда... впрочем, он знает, что война была и что дети Камня и Железа одержали победу. А остальное — так ли важно?
Птица беззвучно соскользнула с ветки на кучу листвы и замерла, уставившись на пса выпуклым черным глазом. Ворон был стар и хитер. Его перья отливали чернотой, а на массивном клюве, который с легкостью проламывал черепа мышей, мелких птиц и даже молодых зайцев, уже проступили седые пятна. Впрочем, до той дряхлости, за которой следует смерть, ворону было еще далеко.
Последние годы были сытыми: война оставляла изрядно мертвецов, чтобы ворон раздобрел и сделался ленив. Оттого нынешняя весна его разочаровала.
И вот теперь такая удача...
Ворон прыгнул, подбираясь к добыче.
Остановился. Прислушался. Потер когтистой лапой клюв, готовый, однако, при малейшем признаке опасности взлететь. Но нет, мертвец был приятно мертв, вот только лежал неудобно, на животе. И до глаз добраться не выйдет. Впрочем, это были мелочи.
И решившись, ворон перелетел на плечо.
Уселся, впившись когтями в шкуру. Не такая она и толстая, ко всему уже подрана. И надо лишь выбрать рану шире, такую, сквозь которую проглядывало бы розовое мясо.
Ворон поднялся повыше и, примерившись, ткнул клювом в шею.
Добыча не шелохнулась.
Мертвый. Точно мертвый. И надо спешить, пока не набежали падальщики, к которым себя ворон никак не относил. Но вспомнив о конкурентах, разволновался. Разоренные гнезда не давали того ощущения сытости, к которому он привык. И нынешняя добыча — ворон распрекрасно помнил, что все мясные годы рано или поздно сменялись голодными — вполне могла быть последней. Он расправил крылья и ударил изо всех сил, вонзив клюв-щипцы в окно открытой раны. И зацепив кусок мяса, потянул.
Вот только вытянуть не успел. Тяжелая массивная лапа накрыла ворона. Пальцы сдавили грудь, хрустнули кости. И ворон с тоской вынужден был признать, что его обманули.
Подмяв птицу под себя, Оден потер плечо. Кажется, кровь пошла. Плохо: запах привлечет других хищников. И если с птицей Оден справился, то волка одолеет вряд ли... или медведя.
Нашарив костер, который почти погас, Оден зачерпнул горсть горячей золы и прижал к ране. Он привычно отмахнулся от боли, куда более слабой, чем та, которую ему приходилось испытывать, и занялся добычей. От птицы пахло птицей и немного — падалью. Крупная. Весит не меньше двух стоунов. Перья жесткие. Есть когти, но не такие, как у соколов, и клюв прямой.
Раньше достаточно было бы взгляда, а сейчас приходилось угадывать.
Все занятие.
Оден попытался вспомнить, какие птицы водятся в лесах, но вынужден был признать, что знания его в данном вопросе более чем размытые.
Главное, что в любом случае она съедобна.
Как показалось, лес над головой зашумел одобрительно.
Глава 5. Другая сторона
Спустившись в библиотеку, Виттар сделал глубокий вдох и сосчитал количество томов на ближайшей полке. Обычно это действие успокаивало, однако сейчас требовалось нечто большее.
Некоторое время он просто ходил, изредка касаясь пропыленных корешков — слуг в доме было вчетверо меньше обычного, и не оттого, что род Красного Золота обеднел, но потому, что Виттара раздражала всяческая суета, которая была бы неизбежна. Он уже привык к тишине дома, которая многим казалась зловещей, и некоторому запустению.
Старинный особняк, в отличие от хозяина, умел ждать.
Но и он в последнее время как-то резко постарел. Побелевшие оконные стекла, словно затянутые бельмами глаза, больше не пропускали света. Неподъемны стали веки тяжелых гардин. Скрипел паркет, трещины ползли по стенам, разрезая каменные пласты отделки. И вездесущая пыль, будто седина, покрывала вещи. Дом сдавал комнату за комнатой, и стонами, вздохами жаловался призракам на хозяйское равнодушие.
Слуги же, улавливая его настроение, не спешили помогать старику.
Конечно, будь жив степенный Мангстрэйм, бессменный мажордом, он не допустил бы подобного произвола. Но Мангстрэйм ушел, следом за ним и его супруга, пятьдесят восемь лет служившая при доме экономкой, а Виттар так и не удосужился найти замену.
Впрочем, он и не пытался: не до того было.
Виттар заставил себя остановиться перед зеркалом, чья поверхность помутнела и оттого отражение выглядело расплывчатым, словно бы по ту сторону стекла стоял призрак, и спокойно расстегнуть все восемнадцать пуговиц на кителе.
Пуговицы были квадратными и неудобными, с трудом проходившими в узкие петли, оттого простейшее действие это требовало полной сосредоточенности. Китель он аккуратно повесил на спинку кресла, поправил лацканы и манжеты. Пригладил волосы.
Успокоение не приходило.
И контроль над собственным телом давался с трудом. Живое железо стучало в виски, требуя свободы. Враг. Нужен враг.
Кровь. Смерть.
Охота.
След, чтобы яркий и по земле. Погоня. Бег, который закончится схваткой. И скрежет когтей по стальной броне. Визг добычи. Треск плоти в тисках челюстей.
Агония зверя.
Или не совсем, чтобы зверя.
Живое железо требовало свободы. Ненадолго... ведь легче станет, если Виттар поддастся, послушает себя, позволит себе то, на что имеет полное право.
Не бешенство — он же не теряет разум, вполне отдает себе отчет во всем, что собирается делать — но справедливая месть. Жизнь за жизнь. Честный размен.
Чья жизнь?
Какая разница. Главное, что не одна. Одной недостаточно.
В этом и дело, что никогда не будет достаточно. И Виттар не без труда подавил шепоток железа. Здесь ли, разрешенная, либо же за Перевалом, но охота не принесет ничего, кроме усталости и эйфории, которые продлятся несколько дней, напрочь лишая способности мыслить разумно. В нынешних же обстоятельствах данная способность была необходима.
Самоконтроль спас в Каменном логе.
Позволил удержаться на краю после того, как крепость Гримхольд пала. И позже, когда стало ясно, что Оден жив... и все четыре с половиной года. И допустить срыв именно сейчас?
Невозможно.
Виттар заставил себя навести на столе порядок. Разложив стальные перья по бархатным гнездам, он вернул ножи для бумаг в футляр и выровнял стопку бумаг — кажется, счета и с позапрошлого месяца лежат, а у Виттара не доходят руки. Последним действом — пересчет камней на циферблате старого брегета, давным-давно потерявшего точность хода.
Ни один часовщик не брался чинить брегет, пусть бы и деньги Виттар предлагал немалые, но... слишком старая, чересчур ценная вещь.
Вдруг да совсем сломается?
С прошлого раза минутная стрелка сдвинулась на четверть круга. Даже медленное, время уходило. И Виттар захлопнул крышку: пришла пора заняться делом.
Крайт явился по вызову незамедлительно. Хороший щенок, молодой, не в меру наглый, но даровитый, что подтверждает собственную теорию Виттара о вымесках. Появившийся на свет от незаконной связи, Крайт был сильнее человека, но в то же время несоизмеримо слабее любого пса. Живого железа в нем хватало на то, чтобы перекинуться, но броня получалась мягкой, тонкой, как кожа. В отличие от кожи, броня рвалась, и уже потом, на откате, оставляла глубокие раны.
И плечи Крайта пестрели старыми и свежими шрамами.
Вот и сейчас рука на перевязи и, судя по скрученным пальцам, рана отнюдь не пустяковая. Левая половина лица заплыла, даже нельзя сказать, один синяк или несколько. На шее — свежий шов, почти рядом с яремной веной. Повезло ему. В очередной раз повезло.
— Доброго дня, райгрэ Виттар, — не слишком-то бодро произнес Крайт, и мазнул ладонью по распухшему носу.
Мальчишка.
Как есть мальчишка. Невысокий, тощий и угловатый, Крайт буквально притягивал неприятности. От людей ему достались мягкие черты лица, веснушки и ярко-рыжие, выгорающие на макушке волосы, которые ко всему торчали дыбом — гребни Крайт вечно терял, даже тот, который Виттар самолично повесил ему на шею. И вроде шнурок был прочным, но к концу дня гребня не стало.
Со столь же завидной регулярностью терялись пуговицы с жилета, восковые карандаши, которые Крайт предпочитал прочим, грифели, линейки, ножи и ножницы, и вообще всякие небольшие предметы, оказавшиеся вблизи щенка.
Причем происходило это безо всякого злого умысла с его стороны.
— Опять? — Виттара дразнил запах свежей крови и ланолиновой мази, которую Крайт предпочитал всем прочим.
— Ну... оно само вышло. Тот первым начал и...
В драки Крайт ввязывался с завидным постоянством, все пытаясь доказать кому-то, что достоин зваться псом. Он ведь вышел из Каменного лога, верно? Это ли не лучшее свидетельство... и если раньше Виттар смотрел на забавы сквозь пальцы, то в этот раз испытал желание взять щенка за горло.
