Чёрные Сердца

Шепот посмотрел на Пристава, все так же неподвижно лежавшего на полу. Под ним уже расплывалась новая лужа крови, но каким-то чудом он все еще был жив. Данмер снова взглянул на до смерти перепуганного толстяка. "До смерти" — вот правильные слова. А почему это они оба голые?..

Тут ему в голову пришла новая мысль. Похоже, что перед тем, как Шепот и Пепел нарушили уединение этой парочки, вежливо постучав в дверь, Главный Пристав и толстяк подыскивали вдвоем новые определения для выражения "мужская дружба"... Потом Пристав, услышав стук, пошел открывать дверь, а этот трясущийся пивной бурдюк на всякий случай спрятался в шкафу, подальше от чужих глаз. Из которого только что выпал самым глупейшим образом, не иначе, запутавшись там в одежде и потеряв равновесие... Поняв все это, и глядя на голого, лысого, обильно потеющего толстяка с выпученными от страха глазами и разинутым ртом — наверняка какого-нибудь важного чиновника — данмер не выдержал, и улыбнулся.

...Шепот знал, какая у него была улыбка. Он никогда не умел улыбаться. Раньше, давным-давно... так давно, что то время уже казалось ему не более, чем сном — он мог улыбаться по-другому. Когда смотрел на Эльмеру...

Но только не теперь. Нет, не теперь.

Увидев улыбку Шепота, толстяк взвизгнул, и, оскальзываясь в луже крови, попятился еще дальше, в противоположный угол комнаты.

— Н-н... Н-н-н... Н-н-не надо!!!... — истошно завопил он. — Н-н... Н-н-не меня!!!..

Темный эльф снова покосился на лежащего Пристава, которому уже давно полагалось почтительно приветствовать Тайбера Септима на небе, в бездне, или куда он там должен был попасть после смерти... Но нет, жалобные вопли напуганного толстяка словно подхлестнули полумертвого имперца, придав ему сил проползти еще шаг к заветной оружейной стойке. Ладно, пусть себе пока ползет...

Тогда-то он и услышал эти странные повторяющиеся звуки. Сначала данмер никак не мог сообразить, что это такое. Затем взглянул на толстяка, и понял.

Толстяк икал. Гулко, утробно, с бульканьем и подхрюкиванием, выпучив глаза еще больше, безуспешно зажимая себе рот пухлой рукой, и вздрагивая при каждом новом приступе. Панический животный страх полностью овладел им. Но его отчаянная икота была настолько неуместной в этой светлой и просторной залитой кровью комнате, что Шепот против своей воли опять начал расплываться в улыбке.

Но вот посмеятся ему так и не пришлось. Из соседней комнаты, через дверь за спиной толстяка на шум вышел хмурый Пепел. Ему хватило одного взгляда, чтобы полностью оценить обстановку, и понять, что опасности нет. Тогда он деловито и беззвучно подошел у толстяку сзади, деловито поднял палицу, и все также деловито с силой опустил ее на лысую блестящую голову. Послышался влажный хруст, и толстяк рухнул как подрубленный, распластавшись на полу и разом обмякнув.

— А я думаю, кто это тут орет, на тебя вроде не похоже, — недовольно пробурчал Пепел. — Стражников проверил?

— Как раз собирался.

— Этого не забудь, — Пепел мотнул головой в сторону скорчившегося Пристава, и снова исчез за дверью. Шепот быстро подошел к своей жертве, и нагнулся над ним. Тот, оказывается, еще слабо дышал, но сил шевелиться у него уже не было.

— Зар-раза... — пробормотал Шепот и завершил его долгую агонию одним ударом меча. Потом направился к входной двери и замер около нее, прислушиваясь. Убедившись, что все тихо, он повернул ключ в замке, и выглянул наружу. Стражники были на месте. Стояли навытяжку по обе стороны от двери, руки по швам, подбородки подняты, глаза под низко надвинутыми шлемами невидяще уставлены в противоположную стену коридора. Легионеры находились под действием чар, тайно насланных Шепотом двадцать минут назад, перед тем, как они с Пеплом вошли в комнату Пристава, и бывших еще одним из многочисленных гениально-безумных изобретений Свистуна. Сейчас солдатами владел полный паралич, так что они не могли даже моргнуть. Магическое оцепенение застало их на постах, и они так и остались стоять, не в силах шевельнуться, и, кажется, даже не дыша. А еще через полчаса они должны были умереть. Одновременно с параличом заклинание Свистуна отравляло жертву, оставляя ее в ожидании смерти молча мучится осознанием своей полной беспомощности.

Глянув по сторонам, и поняв, что все тихо, стражники по-прежнему на своих местах, и что во всем Замке никто больше не слышал визгливых воплей покойного толстяка, Шепот вернулся в комнату и запер дверь на замок. Отличное заклинание. Все-таки Свистуну было самое место в Доме Телванни.

Перешагнув через убитого Пристава, данмер прошел по луже крови, незаметив ее, пересек комнату, обошел труп толстяка, и зашел в соседний покой.

Здесь у Главного Пристава была спальня и кабинет, обставленная с той же роскошью, что и приемная. Широченная деревянная кровать под тяжелым темно-красным бархатным балдахином, толстый цветастый ковер на полу, стол из темного дерева, богато украшенный резьбой, на котором возвышались горы каких-то бумаг и свитков, комод, книжный шкаф с полками, ломящимися от книг, плотные расшитые шторы на окнах, еще одна стойка с оружием... Пепел шумно рылся в ящиках письменного стола, нагнувшись и бормоча что-то себе под нос.

— Пошли, — сказал ему Шепот. — Уже время.

— Подожди, — ответил тот, не поднимая головы. — Ты только посмотри на это...

Шепот потрогал свою рану на боку — кровь уже перестала идти. Привычным движением опять положил Ночь себе на плечо, и подошел к столу. Все ящики из него были выдвинуты, а верхний из них оказался наполовину завален золотыми дрейками, таинственно и мягко поблескивавшими на свету. Шепот всегда был равнодушен к золоту, но Пепел, раньше бывший нищим фермером из предгорий возле Сурана, такую груду золота явно видел впервые в своей жизни.

— Ну и жрут... — злобно пробормотал он, не отрывая взгляда от монет. — Гуар меня заешь, как же они жрут! Правильно мы их... Мечом в брюхо, палицей по башке... только так с ними и надо... Жечь их всех, жечь до последнего...

— Уходить надо, — напомнил ему Шепот.

— Там, вон, в сундуке, еще!..

— Бросай все и пошли, — твердо ответил Шепот.

— С ума сошел? Такие деньжищи... — С этими словами Пепел сбросил на пол свой заплечный мешок, быстро развязал, и вытащив весь ящик целиком, принялся пересыпать из него дрейки. Десятки монет с веселым звоном покатились по полу, подскакивая и сверкая. Опустошив ящик, Пепел поднял и завязал мешок.

— Сам потащишь, — предупредил его Шепот. — Теперь двинули...

Они вышли в соседнюю комнату. Из-под толстяка уже натекла еще одна кровавая лужа, как раз у открытого окна. Не обращая на нее внимания, данмеры забрались на подоконник, и одновременно прыгнули в ночь. Короткий полет сквозь тьму и пустоту, затем холодные объятия моря и неумолчный шум волн, бухающий и гудящий в голове. Вынырнув на поверхность, они поплыли к недалекому уже берегу. Пеплу определенно мешал плыть его мешок, до краев набитый золотом, но он не жаловался, только зло отплевывался от соленой воды и энергичнее загребал руками. Выбравшись на берег, под деревья, Шепот посмотрел на замок, который они оставили. Там горели фонари и факелы, желтый свет сочился наружу из множества узких окон. Было видно, как по мосту прохаживаются стражники, блестя кирасами и полированными шлемами. Тревоги никто не поднимал — не трубили рога, не метались факелы, не бегали суетливо люди, нарушая спокойствие ночи. И данмер рассчитывал, что уж до утра Пристава и его жирного любовничка никто не хватится.

Через полчаса они с Пеплом уже сидели в маленькой лодке, а двое гребцов из Камонна Тонг сноровисто работали веслами, направляя ее в сторону Вивека...

— Да, Пристава мы тогда хорошо уделали... — задумчиво повторил Шепот.

— Ну и что с того? — Тедрин между тем упрямо гнул свое. — Вместо него назначили нового, и вы ничего не добились — только лишний раз позлили имперцев и напомнили о себе Клинкам. Или вы надеетесь, что в Империи рано или поздно закончатся все судьи, приставы и священники, и Морровинд окажется свободен от их власти? Так ведь еще останутся Легионы, а уж они-то у Империи не кончаются никогда...

— Приставы... Приставы — это так... Дались они тебе... — туманно ответил Шепот. — Тебя послушать, так выходит, что нам надо бросить все, смириться с имперским ярмом на шее нашей родины, и тихо-мирно разойтись по домам, потому что наши старания все равно не имеют смысла? Или, может, нам сразу всем вместе придти в ближайший форт и сдаться легионерам?..

— Конечно, нет! Ваша борьба имеет смысл. Вы — это та искра, из которой способен разгореться пожар. Но если раздувать ее слишком сильно и неосторожно, искра может запросто погаснуть... Ведь чем вы занимаетесь? Все, что вы успели натворить за это время, это все удары по Империи снаружи. А снаружи у нее — броня, панцирь, как у краба, да такой, что его ничем не прошибешь. Броня Империи — это армии солдат, чиновников, магов, которые объединены в единое целое, подчиняются единой цели. Это как двемерский механизм — видел такие, небось? Пока все детальки и шестеренки на месте, он будет тебе работать без перебоев и сто лет, и тысячу, и даже больше, и никак его не остановишь, если не знать правильного способа...

— Что это тебя на метафоры потянуло, вроде гриифа выпил-то всего ничего...

— Заткнись, и слушай меня; раз начали этот разговор, то теперь придется его закончить... Так вот, Шепот, вы бьете Империю по панцирю! Там пару легионеров убьете, тут — судью прирежете, еще где-то святошу в лаву окунете... Но на место одного встанут десять новых, и ваши удары не причинят ей вреда... Не-ет, Империю надо бить ПОД панцирь, в мягкое подбрюшье, вот где она уязвима! Не снаружи, а изнутри! Засунь камень в механизм — и он остановится. Вынь одну шестеренку — и он не сможет работать...

— О, надо полагать, вы нашли это самое ее подбрюшье?..

— Нашли, — кивнул Тедрин. — Тут все просто. Хочешь увидеть наше самое сильное оружие против Империи? Сейчас я тебе покажу, и ты все сам поймешь.

С этими словами главарь балморской Камонна Тонг выудил из кармана... но не древний заколдованный меч, и даже не свиток с таинственным и могущественным заклинанием — а всего лишь один-единственный блестящий золотой. С торжествующей улыбкой он поставил его ребром на стол, и щелкнул по нему пальцем. Тонко звякнув, монетка юлой закрутилась среди тарелок, поочередно ударяясь об их края, отскочила от ножки пустого кубка, и, скакнув через край стола, покатилась по полу куда-то прочь.

— Вот и все; я вижу, ты уже понял, — Тедрин сложил руки на груди, буравя Шепота взглядом. — Это и есть наше оружие, этим мы будем их бить. Столь почитаемый ими Имперский культ со всеми его богами во главе с Тайбером Проклятым на самом деле не стоит и кучки гнилого батата. Это фальшивка, предназначенная лишь дуракам... Вот их настоящий Культ, — он качнул головой в сторону укатившейся монеты. — Культ Сверкающего Золота. Они поклоняются золоту, молятся ему, всячески почитают его. Нет, не в храмах или святилищах. В своих сердцах. Это и есть их слабость, их мягкое подбрюшье. Империя слишком жадна, она всегда стремится отрвать кусок больше, чем ей по силам проглотить. Вот этим и надо пользоваться, а не насылать ржавчину на легионерскую амуницию... Лорд Дрен это давно уже понял, и Хлаалу тоже сразу поняли, но предпочли использовать это в своих интересах, а не в интересах Морровинда. Пойми и ты — и не только ты, а вообще все вы, Черные Сердца!.. Империю не свалить, воюя с ней, на это способна лишь другая такая же Империя, которой у нас нет. Нам остается лишь медленно разлагать и разваливать ее изнутри. Да, медленно!.. Но ведь мы уже добились кое-чего, мы не зря тратили наше золото!..

Тедрин помолчал, ожидая, видимо, пока Шепот вникнет в смысл его слов.

— Ну вот, я сказал тебе все, что хотел. Теперь скажи и ты мне, что ты думаешь об этом, присоединятся ли Черные Сердца к НАШЕЙ борьбе, не позволив своей ненависти мешать разуму увидеть очевидное?..

Шепот молчал, положив руки на стол, сцепив пальцы, и разглядывая затейливый сучок на гладкой столешнице. "Складно поет. И не скажешь, что он всю жизнь провел среди балморского отребья. А может, из благородных?.."

— Ты молодец, Тедрин, — произнес он наконец. — Нет, я правду говорю. Ты тут сейчас все очень правильно мне расписал, что к чему. И вы все в Камонне парни не промах, я это всегда знал... Это хорошо, что вы нашли способ борьбы с имперцами, и вдвойне хорошо, что не боитесь вообще против них идти. Мерзавцы вы все, конечно, те еще — уж не обижайся, но ты и сам это знаешь, — (Тедрин в ответ нехорошо и хищно заулыбался) — Воры, убийцы, подонки... А ведь все равно осталось в вас что-то такое... невытравленное... что не купишь за деньги... Верно я говорю?..

Настала очередь Тедрина промолчать. Шепот не смотрел на него, он по-прежнему упорно рассматривал стол, словно на нем были выведены некие непонятные письмена, от разгадывания смысла которых сейчас целиком и полностью зависела его жизнь.

— Но я тебе сейчас расскажу одну маленькую историю... — продолжал он. — Я, правда, не умею так складно трепаться, как ты тут мне все излагал. Это все больше Бродяга, или Свистун... Да... Так вот. Несколько лет назад в окрестностях Сурана, почти у самых гор, стояла небольшая ферма. Ферма как ферма, ничего особенного, таких по всему Морровинду тысячи. И жил там один человек, фермер. Простой такой, тоже в нем ничего примечательного не было; в Морровинде тысячи фермеров. Он, как и все другие фермеры, с самого рождения выращивал батат, муск, и соленый рис — кроме этого он, наверное, и делать-то ничего больше не умел. Но жил он не один, с ним еще были старые родители и младшая сестра, которая подрабатывала посудомойкой в Суране, и помогала ему, чем могла. Человек этот целыми днями, от зари и до зари горбатился в поле, чтобы хоть как-то прокормить свою семью... Но ему плохо это удавалось. Потому что раз в месяц из Эбенгарда приезжал толстый и плешивый имперский сборщик налогов и требовал с него денег, за то, чтобы он мог жить и трудиться на своей земле — земле, которая была его по праву рождения. Он отдавал деньги сборщику, и тот уезжал. Но потом через месяц он возвращался, и каждый раз требовал все больше и больше. Фермер молчал, и отдавал больше. Семья фермера голодала... И вот однажды сборщик налогов приехал, как обычно, с охраной, и снова потребовал от него денег. И конечно, ему опять хотелось больше, чем в прошлый раз. Но у фермера не было денег, чтобы заплатить, потому что батат не уродился, и ему нечем было торговать на рынке в Суране. Фермер смиренно попросил у сборщика отсрочить плату, как это уже бывало раньше, но у сборщика в тот день было плохое настроение, и он отказал ему, сказав, что хватит с него прощать должников, и что ферму у него отбирают в казну Великой Империи, а самого фермера с семьей выгонят оттуда, после чего они могут убираться на все четыре стороны, и подыхать, где им вздумается. Сказав это, сборщик уехал. Фермер промолчал, он ничего ему не ответил, и ничего больше не просил. Он молчал и на следующий день, когда сборщик налогов приехал на его ферму с приказом на выселение, подписанным его высокопревосходительством, Главным Приставом Имперского Суда по Морровинду, Таким-Сяким, такого-то числа, милостью Императора. Он молчал, когда доставал из сундука ржавый топор, с которым еще его дед защищал свою землю от нашествий орков. Он молчал, когда этим топором изрубил на куски сборщика налогов вместе с его приказом и четыремя охранниками заодно. Он молчал, когда бросил топор, и ушел куда глаза глядят, потому что на ферме он больше не мог оставаться... Думаешь, я это все придумал? Нет, так все и было на самом деле. Бродяга нашел этого человека в канализации Вивека, где тот прятался, питаясь крысами и отбросами. Он привел его к нам. Ты его тоже знаешь. Этого фермера звали Пепел, и он люто ненавидел всех сборщиков налогов. Каждый раз, перед тем, как убить очередную жадную мразь, он запихивал ему в глотку толстенный кошель с монетами, так что тот давился им все последние мгновения своей никчемной жизни. А одному он привязал к ногам большой камень и сбросил его в море со скал к югу от Гнисиса, так что в ясную погоду там, наверное, и теперь еще можно разглядеть на дне скелет с кошельком в зубах... Пепел погиб пять месяцев назад в Эшленде, когда мы атаковали карательный отряд легионеров, которые шли жечь лагеря эшлендеров. Это все. Где мои доспехи?..