Карточный домик для Микки Мауса

Угрюм поднялся на ноги. Оправил одежду и шагнул к нему. Взгляд его был спокойным и уверенным, за таким хотелось спрятаться.

— Оденься. — Потребовал он.

Мир расплылся в улыбке.

— Боишься не сдержаться?

— Не боюсь, но не хотелось бы путать профессиональное и личное.

— Разве, уже не спутал?

— Еще нет.

— Пока нет.

Угрюм покачал головой.

— Для невинной овечки, которую ты только что строил, слишком завышенные аппетиты.

— А что если я просто не стесняюсь своих желаний?

— А они у тебя уже есть, желания-то?

— Появятся. — Решительно ответил Мир, чувствуя, что его увлекает эта пикировка, но, когда услышал, как это прозвучало, неожиданно растерялся. Моргнул, словно, только что осознал, что именно и кому говорил, на что намекал. И попятился. Вскинул руку, провел по лицу. — Бред какой-то, — пробормотал он беспомощно.

Услышал, как Угрюм рядом с ним вздохнул.

— Иди лучше оденься. Потом поговорим.

— И... — Мир запнулся и нашел в себе силы посмотреть на него, лицо покраснело, он это чувствовал, — об этом тоже?

— О чем? — голос прозвучал спокойно и ровно и все же, в самом вопросе была скрыта насмешка.

— О том, что я латентный гей.

— Возможно. Смотря, что ты мне расскажешь о твоем друге Ванечке.

— Откуда ты... — Мир запнулся, потом продолжил, — с чего ты решил, что он мой друг?

— Просто предположил. Ошибся?

— Нет, — тихо отозвался Мир и побрел в свою комнату.

Как же странно все это выглядело!

7. Тому, кого любил

Проходит еще два дня. Антон в бешенстве. Но злится в первую очередь на себя, хоть и Мир всему виной. И все же, он должен был остановить его раньше. Точнее, почти сразу. Должен был найти правильные слова, но не смог отказать собственному эго. Он хотел посмотреть, что парень будет делать, если придется идти до конца. И был не готов к тому, что произошло. Давно он так не бесился. Самым разумным было бросить затею, отказаться от денег, вернуть аванс, но... репутация — по боку! И у других специалистов его профиля встречаются безнадежные случаи. Но беда в том, что Мир был не безнадежен. Просто лечить его нужно было не от игровой зависимости, а от подавленных в юности гомосексуальных наклонностей, если Угрюм правильно истолковал его заявления про какого-то там Ваньку. Но, судя по тому, что и для самого Мира все происходящее стало полной неожиданностью, геем парень на самом деле не был, но, похоже, был морально готов им стать. С чего вдруг? Вот это Угрюм и хотел бы выяснить, но Мир третий день пытался его избегать. Что было тому причиной, было и так понятно. Но невозможность задавать вопросы Угрюма изрядно злила. Он мог бы прижать парня к стенке, надавить, но опасался еще больше навредить. И без того, своим, так называемым, лечением пробудил в парне какие-то скрытые порывы. Плохо. Все плохо.

Мир мучился еще больше. Не злился, нет, был напуган, растерян и раздавлен. Чувства, что нахлынули на него, не поддавались контролю. Сколько ему лет? Почти двадцать пять. Так какого же хрена он ведет себя как влюбленный восемнадцатилетний мальчишка! Он постоянно думал о том, что произошло с ним в гостиной. Никак не мог выкинуть из головы образ Угрюма, вальяжно развалившегося на диване, и свои собственные ощущения: запах, нежность кожи под губами. А ведь он так ничего толком и не добился. Слишком рано опомнился, если бы чуть позже... хотя бы минут на пять, а лучше десять. Это и не давало ему покоя. Его собственная жажда продолжения. Неужели причиной всей его раздражительности и жажды мести была своего рода неудовлетворенность. И с чего он вдруг решил, что если... На этом месте в своих мыслях Мир обычно запинался, но потом, сцепив зубы, продолжал, что если будет с парнем, то почувствует себя человеком, а не тварью дрожащей, как было все эти годы. И не просто с парнем, а с Угрюмом. Но его пугали эти мысли. Кто он для него? Пациент. Или, как тот его поправил — подопечный. Что же это за жизнь такая? Одно сплошное дерьмо!

Мир избегал Угрюма сколько мог. Все пытался осмыслить произошедшее, выработать тактику поведения, но утром третьего дня хозяин дома сам пришел к нему в комнату. Разбудил. Проснувшись, Мир обнаружил его сидящим на его кровати.

— Надумал что-нибудь стоящее? — поинтересовался мужчина, нависая над ним.

— Нет, — хриплым со сна голосом проблеял Мир. Он был не готов к столь близкому контакту.

— Значит, стоит взять за отправную точку мое изначальное предложение.

— Это какое? — заинтересовался Мир, стараясь не делать лишних движений. Ему отчего-то казалось, что если он сейчас прикоснется к этому парню, то уже не будет пути назад. — Ты мне, я тебе? — вспомнив, о чем они говорили в последний раз, уточнил он.

— Именно. — Подтвердил Угрюм. Распрямился, встал с кровати и скомандовал. — Собирайся.

— Куда? — Мир порывисто приподнялся на локтях.

— Хочу показать тебя тому, кого любил. — Обронил он и вышел.

Мир без сил рухнул обратно на подушки. "Кого любил" — как это? И с какой это стати его, Мира, нужно ему показывать?

Ожидая, пока Мир соберется, Антон сидел в гостиной и невидяще смотрел прямо перед собой. Чужая душа — потемки, но, если ты психолог, то это твоя работа читать в этих потемках, как при свете дня. Сейчас Мир казался ему вовсе не тем разбитным парнем, каким он предстал перед ним две недели назад. Сейчас он видел в нем не подопечного, а мальчишку, запутавшегося в этой жизни благодаря деспотичному отцу. Парня хотелось спасти. Иррациональное, почти не поддающееся контролю чувство, желание. И он был бы не честен с собой, если бы сказал, что в этом его желании не было сексуального подтекста. Дедушка Фрейд... в чем-то он, определенно, был прав.

Мир был подобен изящной китайской головоломке, которую хотелось не только разгадывать, раз за разом находя все новые потайные дверцы, но и любить. Антон уже очень давно не замечал в себе подобной потребности, даже в случае с женщинами, последних ведь как не крути, а принято оберегать. Защищать, холить и лелеять. И эти порывы для любого мужчины в первую очередь признак любви. Но ни одна из его недавних любовниц не вызывала в Антоне подобных чувств. А Мир вызвал. Так когда-то было с Виталиком. Пять лет назад Антон точно так же недоумевал. От чего можно было защищать уверенного в себе, самодостаточного парня. Но, когда они сблизились, понял. Что от всего на свете. Это была не гипертрофированная опека, как бывает в случае с женщиной, нет. Это была игра на равных, с той лишь разницей, что они оба искренне пытались заботиться друг о друге. И им было хорошо вдвоем, а потом... Антон усилием воли отогнал от себя непрошеные мысли. И услышал от двери тихое.

— Я готов.

Мир выглядел затравленным зверьком. В лице парня появилось какое-то нервное выражение. Похоже, он не знал, что ждать от Угрюма. Поэтому нервничал. Хотя, восемь к десяти, что не только неопределенность была причиной его волнения.

Антон поднялся и подошел к нему. Спросил.

— Все в порядке?

— Нет, все хреново, — на удивление честно ответил ему Мир и поднял глаза от пола, — но, думаю, мы разберемся.

— Мы?

— Ты же мой доктор, ты должен мне во всем помогать.

— Так уж ли во всем? — невинно осведомился Угрюм.

— В том, что касается душевных травм, да. Или я не прав?

— Прав. — Согласился мужчина. — Идем.

Он отвел его в гараж. Усадил на пассажирское сиденье вишневого фольсфагена. И вместе они выбрались за пределы участка. Оказалось, что рабочий дом Угрюма располагался в живописном дачном поселке, где было множество таких же роскошных домов. В таких местах соседи мало что знают друг о друге и, что важнее, не стремятся знать. Поэтому, работать здесь было более чем удобно.

Когда они выехали на окружную трассу, Мир, что все это время молча смотрел в окно, спросил.

— Почему ты не завязал мне глаза, как в первый раз? Думаешь, уже не сбегу? Доверяешь?

— Доверяю.

— Почему? — парень повернулся к мужчине и кинул быстрый взгляд на его профиль.

— Потому что ты вовсе не тот избалованный жизнью молодой отморозок, каким пытался представить тебя твой отец.

Скосив глаза, Угрюм заметил, как Мир вздрогнул, при упоминании об отце. Плохо. Похоже, все намного запущеннее и глубже, чем казалось.

— Он меня совсем не знает, — тихо пробормотал Мир.

— Я знаю.

— Так уж и знаешь? — парень снова вскинул глаза.

Антон сменил тему.

— Я позвонил твоей жене с твоего мобильника. После того, как мы закончим с моими делами, она будет ждать нас в центральном парке.

— Зачем? — голос парня дрогнул. О самом главном он не рискнул спросить. Но Угрюм сказал сам.

— С дочерьми.

Мир помедлил, потом весь сжался и обнял себя руками, словно ему было холодно. Но, разумеется, это было не так, хоть в машине и работал кондиционер.

— Я люблю их.

— Я знаю.

— А он не хочет этого понимать, — прошептал Мир болезненно и грустно.

— Ты пробовал с ним об этом говорить?

— Ты ведь видел его. С ним невозможно разговаривать. Жизнь вокруг него может быть только такой, какой он сам её себе представляет. Он считает меня бездарем и захребетником. А я... — Мир запнулся и замолчал.

— Ты? — после нескольких минут молчания, уточнил Антон.

Парень покачал головой и больше ничего не сказал.

Угрюм не стал настаивать. Просто плавно затормозил на обочине.

Мир не понял, что они тут делают. Но, после того как мужчина выбрался из машины, был вынужден последовать за ним. Угрюм пошел в сторону придорожных кустов, Мир поплелся следом, недоумевая, что они тут забыли. Может, Антон просто отлить решил? Тогда какого черта... Он не додумал, так как в этот момент увидел вымощенную плиткой дорожку, ведущую к одинокой среди лип березке. Там, под белым в черную крапинку стволом угрюмо и тоскливо возвышался черный крест с надетым на него автомобильным рулем.

— Антон, — позвал окончательно растерявшийся Мир.

— Идем, — жестко бросил мужчина и зачем-то взял его за руку. Но, почти сразу, отпустил.

Они поднялись на пригорок. Фотографии на кресте не было, зато были цветы. Живые, растущие на небольшом холмике — могиле. Ноготки, бархатцы, петунии. Разумеется, под этой импровизированной клумбой не был закопан гроб с телом. На обочинах не хоронят. Там воздвигают маленькие, унылые памятники тем, кто разбился в этом месте на машине.

Они вдвоем молча стояли перед крестом и смотрели, как легкий ветер перебирает низко склонившиеся гибкие ветви березы. Тут не было фотографии, зато была надпись на черной табличке, привинченной к кресту — Виталий Арсеньевич Копылов. Даже годы жизни не были указаны.

— Давно? — тихо спросил Мир. Его разрывали противоречия.

— Чуть больше пяти лет, — так же негромко отозвался Угрюм.

— Он был...

— Моим другом.

— Но ты сказал...

— Да, я любил его. — Угрюм кивнул, словно сам себе, снова схватил Мира за запястье и повел обратно.

— Надо было хоть цветов захватить. — Обронил Мир, садясь в машину.

— Нет, — отрезал Угрюм. — Не хочу, чтобы всякие веники тут сохли.

Мир на столь грубый тон никак не отреагировал. Было понятно, что Антону сейчас не до него.

Они возвращались в город. Антон чувствовал, что Мира мучают вопросы, но парень никак не решиться их задать. Он решил предоставить ему такую возможность.

— Спрашивай, — хмыкнув, скомандовал он. Боль от утраты никуда не делась, но за пять лет потускнела и воспринималась иначе, чем в первое время. Антон знал, что сможет адекватно отреагировать на любой вопрос.

— А вы... — Мир замялся, — были вместе или просто друзьями?

— Он был моим любовником, ты это хотел узнать?

— Угу.

— Еще что-нибудь?

— Почему ты мне все это показываешь? Почему помогаешь?

— Ты мне понравился.

— Как он?

— Нет. Как он, при всем желании, у тебя не получится.

— Почему?

— Потому что ты — это ты. Вот и все. — Отрезал Антон и погрузился в собственные мысли.

До города ехали молча. Мир размышлял о том, что его собственная вывернутая наизнанку жизнь еще не самое страшное.

— Ты теперь всегда будешь сравнивать меня с ним? — не подумав, выдохнул он, когда они затормозили у парка.

— Всегда? Думаешь, сможешь протянуть рядом со мной так долго? — глуша мотор, после паузы уточнил Угрюм.

— Он ведь протянул.

— В качестве любовника — пол года.

— А в качестве друга?

— Восемь.

— Можно ведь и на оборот? — не поднимая глаз, пробормотал Мир.

— Наоборот? — не понял Угрюм.

— Сначала любовником, потом другом, — отозвался парень и поспешил выбраться из машины.

Антон не знал, что ему на это сказать. Он молча пошел вместе с Миром в сторону детских площадок. Ему было любопытно, как поведет себя его подопечный, встретившись со своей семьей. Подумав, он одернул себя. Какой из Мира подопечный? Ясное дело, что уже никакой. Парень прав, обманываться в собственных чувствах — глупо. И все же непонятно, с чего это он так безоглядно решил сменить ориентацию. Антон помнил, как было у них с Виталиком. Они долго ходили вокруг да около. О чем он до сих пор искренне сожалел. Если бы они раньше дошли до тех отношений, какие были между ними в те полгода, что они жили вместе, у них было бы куда больше времени на счастье. Но они его проморгали. В двадцать, да и в тридцать лет не думаешь о смерти, напротив, тебе кажется, что жить ты будешь не много, не мало, а вечно. Вечности не получилось. Он до сих пор тосковал по нему. Может ли он позволить себе другие отношения? На этот раз с Миром. Сможет ли жить, не выкраивая из него второго Виталика?

8. Дети не терпят лжи

Мир играет с дочерьми. Бесится, изображает из себя какого-то выдуманного монстра. Девчушки со счастливым визгом убегают от него. Угрюм сидит на пестро выкрашенной лавочке рядом с детской площадкой. Вместе с ним наблюдает за мужем Вика — миловидная девушка лет двадцати пяти, полноватая, но весьма симпатичная, несмотря на подпорченную родами фигуру. Она больше смотрит на него, Антона, чем на детей, с которыми занимается муж. Скашивает глаза, но молчит, пока он сам с ней не заговаривает.

— Я вам не нравлюсь?

— С чего бы вам мне нравиться? С того, что вы пытаетесь лечить моего мужа от несуществующей болезни? — холодно вопросила она, не глядя на него.

Антон покачал головой и объявил.

— От игромании я его уже не лечу.

— А от чего лечите?

— Например, от ненависти к собственному отцу и патологической лжи.

— Мир не лжец! — воскликнула Вика и повернулась в сторону Антона, прожигая его ненавидящим взглядом.

— Для вас, для меня, для ваших детей — нет, но отцу он лжет, как дышит.

Глаза девушки широко распахнулись от этих слов.

— Он рассказал вам? — тихо спросила она.

— Нет. Но я надеюсь, что уже сегодня расскажет.

Взгляд Вики снова стал колючим и неприязненным.

— Вы его шантажируете?

— Вами? Нет. Мы просто заключили соглашение. Вы с девочками стали лишь приятным дополнением. Мне хотелось воочию убедиться в его отношении к ним и к вам.