Танго а-ля рюс

— И ещё очень не скоро приедем!

— Хорошо бы никогда не приехать, — неожиданно для себя ответил Вольдемар, тщетно скрывая улыбку. Чего уж тут греха таить, девица ему нравилась — и настолько, что можно даже позволить себе кое-какие маленькие безумства... наверное, именно из-за таких барышень сходят с ума и стреляются, бросают семьи, налаженное хозяйство и миллионы? И наверное, правильно он сделал, когда сверившись с карманными часами заметил, что через полчаса отъезжает в Севастополь. А ещё более правильно поступил, уставившись на эльфку с этаким ожиданием и чуть огорчившей себя надеждой. Вот это вы втрескались, господин штабс-капитан...

— Господину нужна попутчица до Севастополя? — с беспечной готовностью тут же поинтересовалась эльфка.

Надо ли и приводить ответ? Думается, смысла в том никакого. Правда, другой половинкой головы, всегда остававшейся холодной и начеку, Вольдемар раздумывал — это какие же портнихи шьют такие диковинные платья? А то будто он со своей инженерной сметкой не приметил, что девица на самом деле просто вывернула своё вчерашнее облачение наизнанку... и получилось опять платье, причём куда приличнее прежнего, хотя другого покроя и даже цвета. И явно уж не в ателье или частном магазине работают такие умелицы. Нет, мон шер Вольдемар, тут крепко попахивает серьёзной конторой, как минимум не уступающей опытом и возможностями самому морскому Бюро...

— Ну а дальше что думаешь? К нехристям в эту их Турцию или дальше я не поеду, — кстати, очень хорошим поводом скрыть смущение или растерянность служит процедура раскуривания сигары. Хоть и не в курильне, а под облетевшими каштанами посреди широкой улицы...

Густые, пушистые (и очень мягкие) ресницы моргнули раз-другой, и лишь затем их обладательница легонько вздохнула.

— Послушай... я не стану спрашивать, куда ты едешь, мой господин. Всего лишь прошу — возми меня с собой. Пока не надоем. Потом скажи лишь слово, и я просто тихо уйду. Без скандалов и вымогательств, без требований денег или угроз. Не нужно мне подарков или каких-то там ещё пошлостей, позволь мне только побыть рядом?

Согласитесь, бывают такие слова, на которые просто невозможно сказать "нет". Даже если уверен почти точно, что произнесшая их о том знает наверняка. Да и голосом все эльфы владеют так, что большая часть труппы любого театра именно из остроухих и состоит. Уж во всяком случае Большой или императорский на Мариинке, так точно.

И верить, и не верить. И надеяться, в то же время внимая гласу хладного рассудка. Но главное, хотеть услышать эти слова вновь и вновь... Какое странное, необычное ощущение — когда разум спорит с тем сладким томлением, которое эта красотка поселила в сердце, быть может даже сама того не желая.

— Знаешь, соня-мармеладовна... и не спорь! — украдкой Вольдемар легонько ущипнул свою спутницу в бочок. — Спишь ты красиво, и очень сладкая девчонка...

Ох бог ты мой, уж от кого Вольдемар не ожидал способности нести подобную многозначительную и сладкую чушь, так это от себя самого! Причём непринуждённо и естественно, все эти милые шуточки рождались словно сами собою. С тем, чтобы тут же выскользнуть с пугающей лёгкостью на простор — в любопытно подставленное и даже порозовевшее от удовольствия девичье ушко.

— Я готов поставить на спор ту сладостную занозу, которою ты наградила моё сердце, что ты вовсе не та, за кого себя выдаёшь. Впрочем, и я не совсем тот, кем пытаюсь казаться. В самом Севастополе я не задержусь сколько-нибудь... впрочем, не отвечай — пусть будет привкус тайны?

Девица молчала некоторое время, идя под ручку со своим спутником, по поводу которого её по-эльфски зоркий взор приметил несколько оценивающе-заинтересованных женских взглядов от встречных дамочек, даже и при кавалерах. А бровка её чуть нахмурилась в несомненной задумчивости.

— Только не говори, господин мой, что ты от меня без ума. И что готов на всё, даже... да и зачем нам знать друг о друге слишком много? Давай лишь просто насладимся жизнью, подарим друг другу — себя. А тайны оставим прошлому... и будущему.

Да уж, уроки риторики и изящной словесности таки не просто дали девице образование, но привили и строй мыслей, не говоря уж о изящной манере выражаться. Вольдемар улыбнулся своим размышлениям, столь неподобающим не раз глядевшему в глаза безносой офицеру.

— Недалеко от южного берега есть деревушка, приписанная ко мне. Впрочем, местные хорошо помнят моих родителей и деда, и сохранили о тех тёплую память, вовсе не как о самодурствующих барах...

Сонька по инерции шагнула ещё вперёд, оказавшись чуть впереди вдруг замершего человека, развернулась, и её глаза оказались некстати совсем-совсем рядом.

— Это подходит, господин мой — если это всего лишь предложение провести зиму. Не сочти за лесть, ты хороший, и мне с тобою хорошо. Я ожидала, признаться, куда более...

Неизвестно, какие благоглупости слетели бы ещё с этих чуть припухлых губок, но Вольдемар украдкой чмокнул их, а затем предложил на некоторые темы просто молчать.

— Самая умная мысль, которую я в последнее время вообще слышала, — Сонька озорно хихикнула, но затем старательно преисполнилась очаровательной серьёзности. — Что ж, в Севастополь? Но учти, мой господин, в Киев мы ещё так и не приехали!

Многие считают, будто счастье, оно такое — или оно есть, или же его нет. На самом же деле так легко почувствовать счастье тихое, когда нежишься в этом взгляде, словно котёнок в лучах весеннего солнышка. С трудом сдерживаешь так и лезущую на лицо дурацкую улыбку, и из последних сил удерживаешь себя от того, чтобы огласить весь мир довольным муррр... муррр...

Куда более яркие ощущения дарят мгновенья, когда за спиной словно вырастают два белоснежных крыла. Когда мир прекрасен и ярок, как отразившийся в капельке росы взгляд светила — да и не замечаешь его в этаком состоянии, когда казалось бы, нет ничего невозможного... но прилетевший ненароком под ватерлинию снаряд житейских неурядиц живенько возвращает к счастию самому лучшему и обыденному — просто ощущать себя живым.

Пресвятая Мадонна — я не знаю доподлинно, есть ты на небеси, или же наврали всё эти ксёндзы. И даже не ведаю, как тебя зовут на самом деле. Мария, Галадриэль или даже Аматерасу, то уже твои личные тараканы. Но знай, лучше бы тебе там всё же быть, и при том меня слышать! Потому что здесь и сейчас взываю к тебе, луноликая бессмертная — пусть этот поезд до Севастополя хоть немного задержится в пути вместе с нами...

Сначала была тишина.

Или нет, даже не так — сначала была тишина, в которой где-то вдалеке, чуть ли не на краю света, прозвучал смех.

Тишина обиженно трепыхнулась, всклубилась невидимым гневом и тут же метнулась туда-сюда-подальше, дабы спрятаться от нескромного присутствия дерзнувших потревожить её. И всё же, когда она вновь выползла было из потаённых уголков, совсем рядом вновь пролился бархатистый женский смех.

— Что вы говорите, княжна — так корнет Оболенский полнейший мизерабль? Кто бы мог подумать! А с виду такой представительный мужчина...

Великая княжна N совсем неаристократично фыркнула, тем самым выразив всю глубину обуревавшего её презрения, а затем из её доверительно приближенных уст прозвучало негромкое:

— Единственное его достоинство — в иные моменты корнет неутомим, как жеребец орловской породы...

Две девицы понимающе переглянулись после этой фразы, которая хоть и звучала почти невинно, тем не менее не оставляла ни малейшего простора для недоразумений. Потому обе проказницы не сговариваясь прыснули и расхохотались вновь — уж наедине с подругой-фрейлиной можно не столь строго соблюдать правила этикета? И даже получать особое удовольствие, легонько манкируя им.

Каблучки великой княжны гордо цокали по паркету дворца в Гатчине, недавно подаренного августейшим братом к пышно отпразднованному двадцатилетию сестры. Стоило заметить, что мудрая дальновидность прежних правителей этой богатой и варварской России, скрестивших свою кровь с германской династией, дала в данном случае просто блестящие результаты. А коль скоро объединившая обе древние ветви особа уже вступила одною ножкою в расцвет своей красоты, то и неудивительно, что юная княжна не просто ступала — а несла себя в изящном платье белого муара и бриллиантов, гордо шествовала, попирая каблучками именно что половину земного шара. Несомненно, лучшую половину.

Если б ещё эта дура Екатерина не продала Аляску, нынче можно было бы с недвусмысленными намерениями присмотреться и к другой половинке...

Под локоток великая княжна с великолепной небрежностью вела свою камер-фрейлину. Одетую в несколько более э-э... практичное платье, хорошенькую, рыженькую и с виду ветреную как десяток эльфочек из кафешантана. Обе весело щебетали о чём-то своём, непостижимо-девичьем, щедро перемежая речь французскими, немецкими и даже польскими словечками.

Стоило кстати признать, что после недавнего, более пристального осмотра подаренного дворца великая княжна признала в нём кое-что непрактичным и не соответствующим великолепию её титулованной особы. Вечно эти итальяшки напортачат... и вызвала уральских гномов вместе с дюжиной эльфийских живописцев откуда-то из Сибири. В принципе, в первом приближении переделки уже были закончены — однако всякая уважающая себя княжна перед тем, как принять здесь гостей, должна осмотреть всё хозяйским оком?

— Уберите там за рекой кустарник, он портит весь вид из этого окна. А вот холм и хорошая роща с двухстолетними дубами смотрелись бы не в пример более комильфо. Что скажете, милочка?

Фрейлина живо заглянула в высокое окно, поочерёдно зажмурив сначала один по-эльфячьи зелёный глаз, затем другой, а потом её смазливая мордашка согласно закивала.

— Совершенно верно, ваше высочество — этот фэн-шуй на самом деле просто нонсенс...

Великая княжна мягко и снисходительно улыбнулась столь смелому суждению, за которое в высшем свете можно было прослыть ретроградкой или даже провинциалкой. Мода, ничего тут не попишешь!

— Ноблесс оближ, Диана — и мы все заложницы своего положения.

Как тут же заметил бы проницательный слушатель, княжна получила блестящее по тем временам образование, хоть и не почтила своим высочайшим присутствием всякие там оксфорды с сорбоннами. Она подтвердила своё пожелание тут же согнувшемуся в поклоне мастеровому, после чего подошла к высокому, в полстены зеркалу в вычурной золочёной раме.

Да уж, посмотреть там было на что! Гораздая на суждения молва безусловно соглашалась, что если уж кто и мог бы составить паритет столь гламурной и сногсшибательной, славянского стиля красоте, так это княжна Голицына, особенно с её незабываем взором цвета морской волны в тропическом закате. Но счастию, обе красавицы соперницами отнюдь не слыли, а как оно изредка бывает, оказывались на самом деле закадычными подругами и даже наперсницами по кое-каким совместным проделкам. И то сказать, когда эти две великолепные львицы появлялись вместе на параде или светском рауте, в счастливом изумлении застывали все, даже безукоризненно работавшие дотоле гномьи механизмы — от паровоза до проволочного телеграфа.

Да-да, именно так, и это вовсе не восторженное преувеличение! Многие помнят некую непонятную заминку в том году, во время спуска на воду броненосца "Ослябя". Однако весьма и весьма, смею вас заверить, немногие доподлинно знают, что загадочная остановка паровой машины на самом деле объяснялась именно тем обстоятельством, что две слегка заскучавшие в этой помпезной суете княжны просто сошлись вместе на пирсе — немного размять язычки.

Как ни бились над оным феноменом учёные и инженеры, однако факт сей по-прежнему оставался непонятным и тщательно скрываемым фактом — стоило великокняжеским девицам появиться взявшись за ручки вместе, как любое устройство при их виде тут же начинало сбоить, а потом и вовсе застывало вопреки всем законам природы и магической механики. Даже великий профессор Менделеев, грустно почёсывая роскошную гномью бородищу, развёл руками в несомненном жесте и с грустью признал, что тайна сия велика есть! Но тут же с хитринкой пошутил, что некие две юные княжны есть секретное и весьма могучее оружие державы российской.

И бог весть, о чём тогда призадумались облечённые высочайшим доверием мужи из генштаба и адмиралтейства...

— Ромуальд, почему так долго возишься?

Голосок великой княжны, ещё подрагивавший драгоценным смехом после на ушко рассказанной фрейлиной пикантной истории в стиле Бокаччо, раздался уже в главной зале, где болтавшийся в подвесной люльке гном полировал до неистового сияния громадную бронзовую статую красотки. Мало того, что та высилась гордо и красиво, так ещё и держала на плече сову как символ мудрости и высоких устремлений души. К слову сказать, тут любой узнал бы в скульптуре княжну собственною персоною — хотя по её личному признанию, куда охотнее она видела бы себя с бутылью шампанского в одной руке и охотничьим штуцером в другой...

— Дык это, ваш-высочество! — прогудел ничуть не обескураженный гном со своей высоты. — Я привык делать работу на совесть. Да и случай этот не из тех, когда попешать надобно.

— Ну-ка, ну-ка, уж будь так любезен, просвети госпожу, — уже развернувшаяся было уйти дальше княжна снова поворотилась на месте, заставив пышным цветком на миг распуститься подол своего платья.

Обмерший Ромуальд задрал было глаза горе, словно испрашивая защиты и покровительства высших сил. Однако с потолочной фрески царь Пётр грозил неведомым супостатам всею мощью теснившегося за его спиною Преображенского полка. В смятении обратив глаза долу, гном наткнулся на ироничный прищур великой княжны. И вздохнув так, что его шаткое сооружение покачнулось, он в отчаянии закрыл глаза, а по зале заметалась могучая басовитая речь.

— Поспешать надобно только в трёх случаях: при ловле блох, при поносе, звыняйте — и при огуливании чужой жинки...

В высокой золочёной зале воцарилась тишина. Такая, что прямо чудилось — сейчас ворвутся сюда дюжие усачи из лейб-гвардии, подхватят Ромуальдушку под натружены руки и потащат прочь. Вестимо куда, бороду укорачивать! Уж то гномам куда обиднее, нежели даже усекновение главы — ту всё одно потом пришьют лихие магики из военно-медицинского Лазарета...

Замершая великая княжна медленно побагровела, словно пыжилась надуть что-то невидимое. А затем не выдержала — захохотала так отчаянно, что пошатнулась в полнейшем восторге и оказалась вынуждена даже опереться на с готовностью подставившую себя опорой камер-фрейлину. Признаться, та и сама сдерживала смех с таким трудом, что от неимоверных усилий на зелёные глаза выступили слёзы...

— Браво, Ромуальд — оная философия есть великий образчик народной мудрости и зерцало для подражания, — признала княжна, наконец кое-как отсмеявшись.

А затем произошло неслыханное, что потом вошло в легенды и постепенно обросло народной молвой до такой степени, что уже вымысел от правды и не отличить вовсе. Госпожа собственною ручкою налила вином до краёв богатый, серебряный с финифтью кубок с каминной полки. Её губки тут же отпили глоток, едва смочившись оным даром солнца — а затем великая княжна собственноручно, с легчайшим игривым реверансом преподнесла сей бесценный дар выпавшему в полнейшую от удивления прострацию Ромуальду.