Обещай мне вернуться

"Было бы там с чего сходить", — съязвила про себя Майка.

— А почему в Москве? Она что, уже вернулась?

— Откуда?

— Как откуда — из Алма-Аты, конечно! Она в эвакуацию собиралась и меня за собой хотела увезти.

"Похоже, он ничего не знает. Еще бы, охота была маман дурой себя перед мужем выставлять. Наплела ему небось с три короба..."

"Тьфу, дура-баба! А мне-то соловьем пела — ах, девчонка пропала, ах, с ума сошла, подвигов захотела, только бы жива была. А сама уже лыжи навострила. Ни черта не понимает. И как только до начальства не дошло. Ну, я ей задам!"

— Мать добра тебе желает, — уже не так строго заметил отец. — По-своему, — с заминкой добавил он. — Никуда она не уезжала. А ты — сразу в бега. Мне на службу не могла написать? Хотя бы две строчки: жива-здорова, нахожусь там-то. Мне передали бы.

Майка действительно хотела написать отцу из Москвы, но решила, что это бесполезно. Письмо будет идти слишком долго, за это время можно десять раз уехать. Из госпиталя писать не стала, дожидаясь присяги. Чтобы уже точно никакая мама власти над ней не имела.

— Я боялась: а вдруг она первой успеет. Из Москвы-то вон как легко меня отпустили.

— А сейчас не боишься? — усмехнулся майор.

— Не-а. Я ведь теперь не мамина, а государственная. Никто меня никуда не отпустит. Присяга есть присяга. Я тут на хорошем счету, у кого хочешь спроси.

— Спросил уже. Ну что ж, хочешь служить Родине — служи честно, старайся. Матери-то хоть строчку напиши, успокой.

— Ладно. Па-а-ап... А как ты меня всё-таки нашел?

— Дуреха, — обнял ее Соколов. — Ну какая же дуреха, черт возьми. Заметку про ваш госпиталь в газете прочел, а дальше — дело нехитрое.

"Вот балда-то! — обругала себя Майка. — Тоже мне спряталась. Теперь вся страна знает, что Майя Соколова работает медсестрой в таком-то госпитале".

Отец взглянул на часы.

— Ну, пора мне. Пошли, проводишь до ворот.

"И всё?" — девушка чуть не расплакалась. Ей почему-то казалось, что отец приехал надолго. Столько всего хотелось ему рассказать!

У проходной отец остановился и сунул дочери в руки небольшой, но увесистый холщовый мешок.

— Гостинца тебе привез. На вот, держи, подкормись там. А то еще на дежурстве в обморок хлопнешься.

Майка заглянула внутрь: "Тушенка. Галеты. Лосось в томате. Вот это да!"

— Ух ты-ы! Богато живешь.

Отец только вздохнул и потрепал ее по щеке.

— Ну, долгие проводы — лишние слезы. Пиши. После победы свидимся.

— Угу... — опустила голову Майка.

Редкие снежинки таяли на платье, оседали на волосах. Майка еще немного постояла у забора, провожая отца взглядом. Глубоко вздохнула. Нет. Реветь она не будет. Ни за что.

На крыльцо выскочила Верочка и окликнула подружку.

— Майка, Майка! Ты чего стоишь? Иди назад, замерзнешь.

Увидев роскошные подарки, Верочка на мгновение лишилась дара речи.

Только и сумела выговорить, тыкая пальцем:

— Что... это... Что?

— Гостинцы. Сегодня с девчатами вместе и слопаем. Пошли в общежитие.

Оправившись от потрясения, Верочка немедленно поинтересовалась:

— Это тот майор тебе дал? Он твой папа, да? А я думала, ты сирота...

— С чего ты взяла?

— Ну-у-у.. Ты писем не получала. И сама никому не писала.

— А теперь вот — буду.

— Письма 1941 года

Дорогая моя девочка!

Какое счастье, что ты всё-таки нашлась! И всё-таки, признайся, ты нехорошо поступила, уехав и ничего не сказав мне. Даже если ты раскаешься в своем опрометчивом поступке, вернуться домой сможешь только после войны. Будь осмотрительнее и помни, что я тебе говорила перед отъездом. Ты молодая и наивная девочка, держи себя строго!

У нас всё благополучно. Затемнение уже сняли, и можно снова зажигать вечером свет. Это очень успокаивает, я так боюсь сидеть одна впотьмах. Ты могла упрекать меня в бездействии, но это не так. Я выступаю сейчас во фронтовой агитбригаде, мы даем концерты в госпиталях, видишь, я тоже делаю что могу.

Пожалуйста, не забывай писать в Москву, я очень беспокоюсь.

Мама.

Здравствуй, мама!

У меня все хорошо. Меня нашел папа. Очень рада была его видеть. Соскучилась. Я ему всё рассказала.

Я закончила курсы РОККа, приняла присягу и теперь работаю здесь медсестрой. Работы много, я стараюсь, меня даже хвалят. Поначалу было тяжело, но я уже привыкла. Недавно нам вручили переходящее Красное знамя. Будем держать марку и работать еще лучше.

Коллектив у нас дружный, старшие младшим всегда помогают, но и спрашивают строго. Самодеятельность есть. Комсомольская работа хорошо поставлена.

Все кругом уговаривают меня после войны поступать в медицинский, но я пока еще ничего не решила. Никогда не думала, что из меня может получиться медик.

Обними за меня тетю Глашу. Нас здесь хорошо кормят, но по ее пирожкам я ужасно скучаю.

Твоя дочка Майя.

Здравствуй, дорогой друг Майечка!

Пишет тебе твоя подружка Леночка-Аленка. Адрес мне дала твоя мама, вот я и пишу. Как хорошо, что ты нашлась! Я уж не знала, что и думать. Мне сказали, что ты на фронт сбежала. Уже боялась, что погибла. Как тебе там служится? Не забыла ли про Москву и про меня?

Милая Майя, не хочется писать о грустном, но куда деться. Помнишь Витьку-фотографа из параллельного класса? Так он тебя удачно щелкнул на выпускном, до сих пор вспоминаю. Отличная карточка вышла. Нет больше Витьки. Сгорел в танке.

Из нашего класса почти все мальчишки полегли. Сашка, Ваня, Сережка, Юра, — все защищали Москву и на всех в ноябре пришли похоронки. Да и девчата не все уцелели. Люсю Краснову помнишь? Ее диверсант убил. Люся на крыше дежурила и заметила, как кто-то с чердака соседского дома сигналы фонариком подает. Люся — туда. На лестнице с ним столкнулась, за руку схватила, на помощь позвала. А он ее — ножом. И вниз скинул. Сразу насмерть. Люди прибежали, скрутили гада. Да Люсю-то уже не вернешь.

Жду ответа, как соловей лета. Обнимаю тебя крепко. Твоя подруга Алена.

— Госпиталь едет в Саратов

Едва отогнали немцев от Москвы, пришел приказ перебазироваться. Всех раненых передать другим госпиталям, а госпиталю в трехдневный срок свернуться и отправиться дальше. Куда — никто, кроме начальства, не знал.

День и ночь колонны грузовиков увозили раненых в московские и подмосковные госпиталя. Майка загрустила: она-то думала, что госпиталь будет стоять на одном месте. Очень не хотелось расставаться с Москвой.

Перед отъездом начальник госпиталя распорядился выдать сестрам мужские ватные штаны и теплые кальсоны. Велел всем переодеться. Девчонки возмущенно фыркали, ворчали, крутили носами. Громче всех бунтовала Верочка:

— Я ни за что это не надену! Что ж я — мужик какой?

— В чулочках поедешь? Может, еще и в шелковых? Застудишь себе всё — как потом рожать станешь? — прикрикнула Даша. — Одевайся давай, не трандычи!

Майке штаны понравились. Тепло, удобно. Лучше, чем в чулках. Эх, и чего она мальчиком не родилась. Девушка быстренько переоделась и сбегала вниз, в вестибюль, посмотреть на себя в большое зеркало. "Как молоденький солдат". Показав язык своему отражению, она вернулась к девчатам.

— Ну что, кудлатка?

— А здорово! — в доказательство Майка несколько раз подпрыгнула. Брыкнула ногой: — Смотрите. И так можно, и так можно. И ногу на ногу можно. И на голове стоять можно. И через забор лазить можно.

— Тебе бы только на голове стоять, — буркнула Верочка. — Вообще на девушку не похожа. Мальчишка, как есть мальчишка.

Госпиталю выделили восемь товарных и два пассажирских вагона. Имущество грузили сами. Вымыли вагоны насколько могли — и разместились все вместе. И начальство, и политработники, и врачи, и сестры. В тесноте, да не в обиде.

Сперва ехали спокойно, почти мирно. Песни пели, болтали, выбегали за кипятком на маленьких полустаночках. Небо ясное, солнышко светит, уже немножко пахнет весной. Как будто и нет никакой войны.

...Не доезжая Рязани поезд остановился в чистом поле. Вечером по эшелонам прошли дежурные и предупредили:

— Если будет налет — чтоб никто в вагонах не оставался, ясно?! Выскакивайте и залегайте тут же.

Молоденькие девчата сперва не поверили:

— Какой еще налет, немцев вон как далеко отогнали!

Одна Даша покачала головой и быстро собрала в узелок свою одежонку и документы.

— Чего глазеете? Собирайтесь живо! Чтоб выскочила-и всё было при тебе.

Девчата притихли, переглянулись тревожно. Кто в наволочку, кто в мешочек сложили свои пожитки. Одна только черненькая Тася Митрофанова из хозчасти неподвижно сидела, схватившись за голову, и твердила:

— Девочки, меня убьют. Девочки, меня точно убьют.

Ее утешали:

— Да ты чего, Таська, не дури! Вон сколько уже едем — все живы. Авось пронесет.

А Майке от этих разговоров стало не по себе.

На рассвете в небе раздался рев моторов. Заухали зенитки. Кто бы подумал, что их тут так много.

— Во-о-оздух! — закричал кто-то.

Девчонки высыпали из вагонов и попадали кто куда. Кругом загрохотало. Майка вжалась в снег. Никогда в жизни ей не было так страшно. В Москве хоть в убежище пойти можно, а в открытом поле — куда денешься? В госпитале она оставалась с ранеными во время налетов, но всегда была надежда: авось не заденет. Авось по соседству упадет. Свист, грохот... Она зажмурилась и тихонько заскулила. Казалось, что вот сейчас бомба упадет прямо на спину.

Стихло. Девчонки начали подниматься. Встала и Майка. Огляделась. Два незнакомых офицера несли в погнутом цинковом корыте Таську. Она полусидела, зажимая окровавленный ватник на груди, и, выталкивая губами остатки воздуха, шептала:

— Тихонько... Осторожно, мальчики... Осторожно...

Майка испуганно посмотрела в посеревшее Таськино лицо, и словно могильным холодом на нее повеяло. "Не выживет... — поняла она. — Будто чуяла..."

Таську бережно приняли в санитарном поезде, стоявшем на запасном пути. Даша, Майка, Верочка и еще две девушки провожали ее. Когда санитары скрылись в вагоне, Даша обернулась к подругам и покачала головой.

"Не жилица она..." — прочитала по губам Майка.

Перепуганные девчонки сбились у вагонов в кучку и дрожали. Замполит с трудом навел порядок. Велел всем построиться. Сделал перекличку. Недосчитались четверых. Погибла молоденькая повариха, тяжело ранена Таська, убило комсорга Марусю и близорукого санитара Яшу, всегда весело шутившего с сестрами. Подавленные, зареванные, девушки погрузились в вагоны. Надо было ехать дальше.

Год прошел как в тумане. Дни сливались в один серый поток, и Майка уже не могла толком вспомнить, куда ехали, откуда, что было сначала и что — потом. Переезжали с места на место, располагались то в школе, то во Дворце пионеров, то в едва приспособленном для жилья конторском здании, где от бомбежек вылетели все стекла. Недосып стал привычным, руки и плечи — сильными и жесткими, и носилочные лямки уже вроде не так давили.

И к своим странным способностям Майка тоже привыкла. Удивлялась только чему-то новому, вдруг проявившемуся.

Помнится, ее впервые назначили на ночное дежурство. Надо было тихо-тихо, как тень, войти в палату, посмотреть, все ли спят и не нужно ли кому помочь.

— Стой! — вдруг громко произнес кто-то.

Майка вздрогнула и замерла в испуге. Мелькнула дурацкая мысль: "В палате шпион! Незаметно пробрался и спрятался!"

— Хенде хох, собачий сын! Стрелять буду! — продолжал голос.

— Уфффф... — Майка с облегчением вздохнула и даже улыбнулась своему недавнему страху. — Я просто дура.

Не было никакого шпиона. Просто один из новеньких метался и бредил во сне.

Девушка подошла, поправила одеяло. Села рядышком, погладила горячий лоб.

— Тссс... Всех перебудишь. Спи.

Затих. Задышал ровно.

"Спит. Надо же, как быстро..."

Тогда Майка не придала этому никакого значения. Ну, успокоила больного, и хорошо. Но когда история повторилась раз, другой, третий, она сообразила, что и это тоже — ее особенное умение.

Если очень хотелось помочь кому-то, унять боль, — ладони начинали гореть, будто их крапивой отхлестали. Возьмешь раненого за руку — зуд утихает, а человеку легче. Только голова после таких упражнений кружилась просто невыносимо. И пить хотелось ужасно, казалось, целого ведра мало будет.

У пожилой санитарки тети Кати как-то прихватило сердце. Пока девчонки бегали за каплями, "кудлатка" усадила бабулю у окна, обняла за плечи, — глядь, отпустило.

Подружке косичку переплела, а у той голова прошла и усталость как рукой сняло... Майка все подмечала, но выводов не делала. Ну, умеет и умеет. Подумаешь. Вот если бы она могла взглядом армию фрицев остановить — тогда дело другое. А это так, ерунда какая-то.

На политзанятиях однажды рассказывали про знахарей и шарлатанов. Жила неподалеку одна бабка, привороты делала, порчу наводила, больных травками да наговорами лечила. Комсомольцы узнали и доложили куда надо. Бабку посадили в тюрьму.

— И правильно, нечего шарлатанством заниматься, людей смущать. Заболел — иди к врачу, а не к шептухе, — подытожил комсорг.

Майка похолодела и до боли в пальцах вцепилась в деревянное сиденье табурета. "Та бабка мистику всякую разводила и лечила без медицинского образования. И ее за это — в тюрьму. А я чем занимаюсь? Боль убираю. Сон приманиваю. Может, я тоже колдунья? И тогда меня — тоже... В тюрьму..."

Она принялась наблюдать за собой, пытаясь разобраться, что же это такое. Что-то непонятное. Ясно только одно: она, Майя Соколова, не такая, как все. И об этом лучше всего помалкивать. Помогать раненым она будет. Но потихоньку. Что такого, если сестра лишний раз подойдет к тяжелому раненому, посидит с ним, за руку подержит? Где тут колдовство? Где мистика? Пусть только кто попробует такое ляпнуть. Комсорг коршуном налетит и на комсомольском собрании так отчихвостит — пух-перья полетят.