Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

— Значит, они и в Оксиринск уже пробираются. Интересные люди, с размахом работают.

— А ты сам был на их службах?

— Нет, и не пойду. Толку не будет. Они все там западные с головы до хвоста, даром, что корейцы. Я у одного спросил про чистое сознание Будды — а он мне про Библию начинает. А сейчас уже всем ясно, что всё духовное должно идти с Востока, но по-настоящему, а не подделкой. Лучше к кришнаитам сходить. Там рис дают, очень вкусный, и музыка всегда приятная играет.

— Мне к кришнаитам, наверное, нельзя, — осторожно заметил Лакс, — Я ведь ни во что не верю и иногда матом ругаюсь.

— А там почти все такие, — махнул рукой Лучевский, — Бывает, зайдёшь в ашрам — а там за столом в ряд люди патлатые в косухах и с черепами. Едят рис, причмокивают и кажется, что сейчас начнут вспоминать, сколько церквей сожгли сегодня ночью. Но и им там хорошо и даже на них исходит благодать Кришны. А всё почему? Потому что мышление на Востоке не линия, а спираль или даже воронка. На Западе всё обусловлено — раз родился, должен ходить в школу, учиться, поступать, состоять в правильной церкви и ничего не упустить. А восточная мысль — она как Кришна, танцует сразу со всеми пастушками. Пришёл сатанист в ашрам подкрепиться рисом после очередной кровавой оргии — и сам того не замечая, преисполнился позитива. Сидит, улыбается во все стороны, любуется, как всё оформлено и уже даже таракана ударить не может.

Между тем лес закончился и Лакс наконец-то увидел Глухарёвку. Она тянулась вдоль лесополосы, а перед ней бежал ещё один ручей, выложенный камнями и с декоративным водопадиком. Стиль курортных пансионатов был выдержан идеально: новенькие, как на подбор, дома в один или два этажа, с высокими сверкающими окнами, пологими крышами и частоколами вокруг детских площадок. Казалось, что застройка перенесена сюда прямо из Сочи и этим фактом делает нам намёк: здесь живут те, кто считает себя достойным бесконечных каникул.

Дальше, за большим пустырём, вытянулась вдоль горизонта полоса заурядных многоэтажек. Мимо ехал красный трамвай.

— Идём.

Тропинка была еле заметной. Видимо, местные жители редко ходили пешком. Теперь можно было увидеть и будущий храм. Недостроенная церковь приподнималась над забором, похожая на гранитный утёс.

— А строители не строят... Странно, очень странно.

— Сегодня выходной. Может, поэтому?

— Здесь у нас особые строители. Им за каждый кирпич отпускается два греха. А если кладут с опережением, то дополнительные десять. В качестве премии, — Лучевский прищурился. — Даже сторожа нет, удивительно... А, всё ясно. У них же моление сегодня будет. Тоже на стадион пошли, попробовать благодати.

Лучевский жил в коттедже 29, с высоким, на два этажа, полукруглым окном. Лакс был раньше уверен, что такие дома встречаются только в голливудских фильмах.

Они сбросили ботинки в сверкающей прихожей и поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Коридор, видимо, был общим, а вот комната уже ощутимо принадлежала Лучевскому. Книжная полка, покрашенная, должно быть, из уважения к жирафам, в жёлтый с бурыми пятнами цвет, вереница вырезанных из бумаги слоников, спускавшихся от потолка к кровати, две электрогитары, из которых одна висела вверх ногами и барабаны, подозрительно оранжевого цвета. Кровать, на японский манер, представляла из себя брошенный на пол матрац, а вместо стульев были мягкие мешочки, какие иногда ставят в кинотеатрах, чтобы продать подороже билет. Стол с компьютером возле громадных, заставленных дискам стеллажей тоже был довольно низким, а вот того, что на нём стояло, даже у Лакса захватило дух.

— Всё, устраивайся, — Лучевский выставил склянку на подоконник и начал рылся в книжном шкафу.

Лакс размышлял, куда поставить сумку.

— Слушай, а твои домашние не будут возражать?

— Не будут... наверное...

— Это кого ты привёл?

В дверном проёме — две девичьи головы. Обе узкие, востроносые, глазами, с полными злобы и коротко, под мальчика, остриженными головами. Лаксу начало казаться, что плохо причёсан в этом городе он один

— Это мой хороший друг, — Лучевский отступил и поднял руки, — Из Оксиринска, поступать приехал.

— Мы сколько раз тебе говорили никого не приводить и не вписывать!

— У нас одни вешалки в прихожей на двести долларов, а ты кого-то с улицы приводишь!

— Стас, когда ты повзрослеешь? Не можешь сам повзрослеть — так хоть другим не мешай!

Лучевский закрылся руками.

— Да прекратите вы! Он только на одну ночь! Это племянник Триколича. Его убили сегодня, вы слышали

— Ещё лучше!

— Чтобы милиция пришла!

— Допрашивала в нашем доме!

— Арестовывала!

— Головой ты хоть думал?

— Пробовал хоть раз думать? Говорят, полезно?

— Сейчас отцу позвоним!

— Водит кого попало...

— Это ничего, — объяснял Лучевский уже снаружи, — мои сестрёнки — они всегда так бушуют. Они хотят спокойной жизни, — вот поэтому жить с ними и невозможно. Ты не обижайся, они покипят и успокоятся. Ты сумку оставил? Правильно сделал, теперь им будет сложнее тебя выкинуть. Как темнеть начнёт и родители за телевизор сядут, мы обратно вернёмся, только тихо.

— А почему тихо?

— Чтобы сестрёнки тебя снова не услышали.

IV. W

— Куда теперь пойдём? — спросил Лакс.

— Ну... не знаю.

Сейчас они шли вдоль Глухарёвки. Высокие окна смотрели на них почти насмешливо.

— Я есть хочу. Совсем не обедал. Как думаешь, получится незаметно пробраться на кухню?

Лучевский задумался.

— Пробраться можно, но там сейчас ничего нет.

— Что же делать?

— Можно в Вэ пойти. Дома сейчас всё равно не наешься.

— Почему?

— Период такой. Затратный.

Живот ощутимо прихватывало. В этом была неприятная особенность приступов — они, похоже, всерьёз затрагивали что-то, связанное с чувством голода. В особенно неудачные дни, когда мир почти полностью выцветал, холодильник на биостанции очень часто оказывался пустым уже наутро.

— А где это, Вэ?

— Вон там.

Небольшой куб из стекла и бетона стоял возле дороги, как раз посередине между Глухаревкой и линией обычных домов. Он словно не определился, с кем быть и казался упрощённой и уменьшенной копией здания, в котором располагалась клиника. На стёклах над входом поблёскивала загадочная готическая буква, похожая на две склеенных греческих "беты". На V было не похоже. Может, W? Но ведь это дубль-вэ...

Внутри были мягкие бежевые креслица, сверкающие чёрные столы и стены,

А людей немного.

— У нас денег хватит?

— У меня — хватит, — ответил Лучевский. Потом спохватился и добавил, — На нас двоих.

Лучевский сразу направился к стойке и потребовал "стандартный второй, как обычно". Лакс изучил меню, полное непонятных названий и потребовал четыре сэндвича с ветчиной, огурцами, соусом и сыром. Он был так голоден, что даже от названий блюд у него начинала выделяться слюна, словно желудочный сок у собаки Павлова.

Лакс ещё раз оглянулся, подыскивая свободное место. Зал был полутёмным, на шесть столиков, причём один из них был задвинут в угол и разглядеть, кто там сидит, не представлялось возможным. А вот крупный стол, на шесть мест, оккупировали три девушки в уже знакомой ему школьной форме. Слева сидела смуглая и кучерявая, с глазами, похожими на ягоды чёрной смородины, справа — высокая и круглолицая, с такими длинными волосами, что они змеились прямо по столу. А посередине восседала Копи, вцепившаяся в стакан с соком. Сейфа нигде видно не было.

— Это Апраксина? — вполголоса осведомился Волченя.

— Да, Копи. А с ней Опасный Соболь и Белянкина.

— Если не секрет, почему все называют её "Копи"? Они же Лариса.

— Потому что уже есть одна Лариса — Белянкина.

— А почему именно "Копи"?

— Потому что "Ликополо"!

Спрашивать дальше Лакс не рискнул.

— Я вижу знакомые лица, — Лучевский уже был возле подруг, — Можно у вас устроиться?

— Можно-можно, — кивнула Белянкина, — Мы как раз одну вещь обсуждали. О любви и прочих отношениях. Вот ты читал Протопопова?

— Собираюсь, — Лучевский спрятал глаза, — но сначала надо "Секретная заря Аннанербе" дочитать. Кто-нибудь читал "Секретную зарю Аннанербе"? Там очень интересно, про магию огня в Третьем Рейхе...

— Протопопов — этолог, — Белянкина подняла палец, — И после этой книги очень много начинаешь понимать. Почему женщины так любят хулиганов, откуда взялся идеальный мужчина в женских романах и вообще, почему любовь всегда выглядит так по-дурацки.

Лучевский задумался.

— Ну, Аннанербе тоже это исследовали. Например, Гёринг был уверен, что древние германцы зачинали детей с тем расчетом, чтобы они родились в день летнего солнцестояния... или зимнего... Нет, я так не вспомню. Ну в общем они зачинали детей...

— Самое главное в отношениях — ранговый потенциал, — продолжала Белянкина, — То есть какое место человек может потенциально занять в социальной иерархии. Поэтому у дебоширов больше шансов, чем у тихих, а у плохо выбритых — чем у гладко выбритых и бородатых. И именно они нравятся женщинам, причём интеллект значения не имеет — любовные отношения работают на том, что возникло задолго до интеллекта. Люди смелые, и наглые — это альфа-самцы человеческой стаи.

— А Протопопов — это позор и профанация этологии как науки, — сообщил Лакс.

Принесли заказ. Никто, впрочем, не обратил на это внимания. Все молчали, несколько удивлённые.

— Протопопов — учёный, — повторила с нажимом Белянкина, — Всё это — научно доказанные факты. Хотя омегам они и не нравятся.

— Протопопов — переводчик по преимуществу. А книгу Дольника, на которую он ссылается, он читал по диагонали и не до конца. Иначе бы не порол такой чуши про альфа-самцов и сексуальную иерархию.

— Ты просто ничего не понимаешь!

— Не-е-е-ет, подожди, — Копи, похоже, стало чуть лучше, — Пусть он нам всё расскажет, раз такой специалист. И что же по-твоему там чушь?

— Да всё там чушь. Только в одних местах — полная, а в других — феноменальная. Начиная от этой дурацкой идеи про ранговый потенциал, который непонятно как считается.

— А Протопопов пишет, что он определяется по месту в иерархии.

— У сильных и безмозглых хулиганов высокого места в иерархии не бывает. Просто потому, что от них в шоке и верхние, и нижние. И тем не менее они тоже, если верить Протопопову, альфа-самцы. И безумно популярны.

— А ты не думал, что у них есть скрытый ранговый потенциал? Да, пусть они пока не занимают, но могут со временем занять.

— Прямо теория скрытых параметров! Интересно, если вспомнить классику, за что Софья любила Молчалина? Ни мускулов, ни нахрапистости нет, зато есть ум — первейший признак горя.

— Возможно, у него тоже были скрытые ранговые потенциалы.

— Угу, универсальный ответ шарлатана. Причина есть, но она где-то спряталась. Если так, то я — скрытый миллионер. Только все мои миллионы — в скрытых параметрах. В настолько скрытых, что я их сам пока никак не найду!

— Не говори так, — пробурчал, не переставая жевать, Лучевский, — Со скрытыми параметрами в Рейхе работали. Когда союзники уже высадились, Хайзенберг — у нас его Гейзенбергом почему-то называют — пытался построить такую специальную железную башню, в которой за счёт энергии скрытых параметров и магии рун...

— Ты просто завидуешь успешным людям! — Копи не слушала.

— Было бы чему завидовать! Кто там по Протопопову успешный самец? Хвастливый, атлетически сложенный, никого не слушает, вины не признаёт, живёт одним днём, сам открыт, но внутри пусто. Так ведь это не женский идеал, а клиническое описание психопата.

— Но женщины их любят!

— Женщины определённого типа. С которыми лучше не связываться. Вообще, считать себя самым умным — одна из самых глупых стратегий.

— Которой ты почему-то следуешь, — заметила Копи, почти улыбнувшись.

— Да где ж я самый умный, — Лакс почесал затылок, — мне даже до Дольника ещё далеко. И Протопопов умнее меня, конечно. Он врёт связно. Я так не умею.

— А ты не думал, что он может быть в чём-то прав? Многие люди говорят, что стали по-настоящему понимать, как устроена любовь, только прочитав Протопопова.

— Ничего они не поняли. Они поверили. Люди поверят во что угодно, лишь бы это звучало достаточно для них оскорбительно. Кто поверит, что после смерти обязательно рай? Только камикадзе. А рай, в который попадут только праведные? Миллионы верят до сих пор! Человек — он умный, он знает, что в рай бесплатно не берут.

— Но разве не стоит вера человека на том, что он видел? На его опыте, чувствах, сомнениях...

— Вера стоит не на том, что ты видел. Вера стоит на том, чего ты хочешь. К примеру, этот ваш Протопопов если и учился биологии, то даже не у Дольника, а у Лысенко. И ученик он прекрасный. Усвоил хорошо самый главный урок: чтобы тебе поверили, не надо ничего доказывать, не надо ничего подтверждать, не надо даже, чтобы кто-то мог понять, что ты пишешь. Главное — обещать большие урожаи. И все тебе поверят. Ничто не хочет проверять доказательства, уточнять подтверждения, вникать в страницы и страницы умного текста. Все хотят урожай. И если пообещаешь — потом хоть трава не расти!

— По-твоему, люди тощие и неуверенные имеют больший успех у девушек?

— По-моему, всякая чушь имеет незаслуженный успех у обоих полов. Вот мы и читаем про скрытых успешных людей, у которых на опохмел не хватает.

— Ты очень смешной. Ты рассказываешь девушке, что у любви причин не бывает. Что она может полюбить кого угодно.

— Причины бывают. Другое дело, что они бывают самые разные. Даже ранги бывают самые разные. Протопопов, например, не в курсе у человека не одна иерархия, а много. В школе, дома, во дворе, в секциях разных, на уроках, на переменах, на работе, в политике, где угодно ещё. И везде разные лидеры.

— Мы говорим о простых людях, не политиках. По-твоему, у хулигана — грозы района меньше шансов найти себе подругу.

— У хулигана — грозы района, есть шанс получить судимость. И ты наверняка замечала, что за девочки вокруг таких крутятся.

— Ну, некоторые хорошие девочки тоже.

— Причём все эти хорошие девочки — из неполных семей. Где мать была замужем за вот таким ровно до тех пор, пока они не перестали терпеть друг друга.

— То есть всё решает воспитание, а инстинкты не значат ничего?

— Ещё перед инстинктами работают рефлексы. И такая штука, как пресыщение. Когда человек не женат, он готов с любой. А когда женат, уже и не интересно.

— Вот так! — усмехнулась Белянкина, — Девочки, кто-нибудь согласится на такое замужество?

— Разумеется, никто, — Лакс уже не мог остановиться, — надо, чтобы он гулял, дебоширил и тебя совсем не слушал. Будет счастливое семейство. Интересно, есть ли семья у самого Протопопова.

Копи, однако, не смеялась. Наоборот, её дыхание всё больше учащалось, а ладони елозили по столу, словно не могли найти себе надёжной опоры.