Четыре стихии — четыре народа, которые живут вокруг нас и рядом с нами. Немногим глазам они являются, с немногими будут говорить, но те, кто видел их, либо встретили великое несчастье, либо обрели великий дар.
Так было и с царём Лазарем, который повстречал Каменную Деву.
Заехал как-то царь, заблудившись на охоте, в каменный лес. Есть места, где нечто странное является глазам, как будто земля чего-то намудрила и воздвигла из чрева своего диковинное диво. Вот такое место и попалось Лазарю: в каменном распадке стоят высокие столбы, изглоданные временем — как будто лес окаменевший. В таких местах опасно бывать людям — не ровен час помрачится разум, а то и вовсе сгинет путник, забредший в каменную чащу.
Заблудился царь, а время к ночи. Помыкался туда-сюда, да и решил до утра переночевать в распадке. Да только спать не может — страшно. Смотрит он: сидят на каменных столбах чёрные вороны — не каркают, не шевелятся. Взошла луна, и забродили меж камнями тени — страшно. Тиха ночь — ни звука, а кажется ему, что кто-то рядом шепчет. Оглянется — как будто никого, а подождёт немного — снова чей-то шёпот. А тут ещё пошёл туман — лёгкая ночная дымка.
Лежит царь, глаз не сомкнёт, утра дожидается. И вот смотрит: в лунном свете преображаются столбы. И не столбы это, а каменные люди — открываются у них глаза, смотрят вкруг себя, а с каменных губ стекает странная песня, как будто грохочет дальний камнепад, или сыплются пески. И уже не страшно царю, а удивительно — никогда он такого не встречал, хотя и слышал про чудеса окрестных гор. Как будто замерло в нём дыхание, утратил он способность двигаться и говорить — весь ушёл во взгляд. И видит, как двинулись со своих мест столбы и поплыли в ночной дымке, как будто завели свой танец. Не поймёт он — спит ли, бодрствует ли. И вот остановился против Лазаря один столб и как будто смотрит на него — два огонька светят, как будто два глаза золотых. И как будто манит — зовёт к себе, чего-то обещает. Не понимает царь ни слова, но поднялся и пошёл.
Ступил шаг, второй — и изменилось всё вокруг него. Уже не тёмный распадок, а светлые хоромы. Уже не каменные столбы, а прекрасные девы идут хороводом. А та, что позвала его, рядом и за руку держит Лазаря. Он глянул, и сердце ухнуло в груди — так хороша она, как не бывает человек прекрасен. Лицо, как выточено из нежно-розового кварца — так и светится, глаза мерцают. А волосы золотым потоком спадают с плеч. На руках — драгоценные браслеты, всё платье словно соткано из серебра и самоцветов. Протянула она руку к Лазарю, а пальцы теплы по-человечески и каменно тверды, но прикосновение их было дивно сладостно.
Не помнил он, как долго танцевал он с ней под чудную музыку, не сохранила его память всего того, что было в этом каменном дворце — казалось лишь ему, что вечность он провёл с каменной девой и любил её так, как не любил свою жену. Но вот настало утро, и проснулся он всё в том же каменном распадке с кольцом на пальце.
Вернулся он домой, сам не свой. А был у Лазаря сын от молодой жены. Два года было царевичу в то время. И как почуяла жена, что увлёкся царь другой — словно кошка чёрная пробежала между ними. Прошёл так год, и вот приносит некий всадник в царский дворец богато украшенную корзинку, а в корзинке — малое дитя красоты необыкновенной.
Царица поняла, что донимало целый год её супруга — вот и плод той тайной страсти. Взяла она царевича и ушла прочь, и не нашли потом и следа за ней — как сгинула. Только унесла она с собой подарок Каменной Девы — перстень.
Погоревал царь о пропаже наследника, да утешился дочерью — девочка лежала в той корзинке. Он догадался, что младенец родился от ночи встречи с Каменной Девой. Была царевна юная дивно хороша — как мать её, только нравом неласкова и нелюдима. Как будто заговорили дитя. Жалел о сыне царь, который бесследно пропал вместе с его молодой женой. Каменная красавица была очень хороша, да жить-то лучше с живым человеком. Да делать нечего — надо искать царевне жениха. Вот тут-то и началась беда.
Кого он ни сосватает царевне — не соглашается она: все плохи ей. Сколько прибывало добрых женихов — всех отвергла своенравная царевна. Как глянет — так сразу и прогонит. Рассорился царь со всеми соседними царями, и стал искать жениха среди родовитой знати. Потом стал звать любого, кто просто богат. Многие польщались на красоту царской дочери, да только никого она так и не избрала. И вот стал царь собирать на пир кого придётся — авось да кто-нибудь придётся ко двору. Вот и вы, путники, на тех смотринах побывали. Да, видно, нашёлся лихой жених — унёс царевну, не спросясь.
И то сказать, большое приданое было за невестой: богател царь Лазарь с каждым днём все эти годы — богатство само стекалось к нему, как ручьи к реке. Каменоломни словно родили драгоценный камень, недра плодоносили золотым песком, серебро за ценность не считали. Речные жемчуга собирали решетом — зерно к зерну. Ценные породы камня резали и продавали в другие страны — на возведение дворцов.
Рассказчик замолчал и стал покачивать своей широкополой шляпой, словно задумался о чём-то.
— И кто же похитил царевну? — спросил Лён.
— Вот этого не знаю. — признался человек. Он огляделся по сторонам: с востока уже занималась ранняя заря, и лес наполнился сумрачным предрассветным светом.
— Пожалуй, мне пора. — сказал рассказчик.
Взгляды путников, прикорнувших у пня, вернулись к ночному собеседнику. Незнакомец исчез — на месте пня возвышалось раскидистая сосна с широкой кроной, а у подножия её лежали кучкой гнилушки — их слабый свет уже иссяк при подходе утренней зари.
— Лесной дух... — растерянно сказал Кирбит, оглядываясь по сторонам. — Вот заморочил, старый говорун!
— Это была правда? — спросил изумлённый Долбер.
— Кто его знает? — буркнул потомок хана. — Лесные духи большие мастера на обман. Ладно ещё не завёл в чащобу, а то и в болото. И мы тоже хороши — развесили уши, разинули рты! Сейчас бы очнулись по горло в трясине!
— Тебе-то что? — шепнул Лён Кирбиту, пока Долбер возился с лошадьми. — Твоё-то тело только видимость.
— Ошибся, принц! — язвительным шёпотом ответит тот. — На время поиска я вполне реален, только убить меня нельзя, а ранить — запросто. Голод, холод — все эти ощущения мне доступны, пока я в погружении. И это, хочу тебе сказать, очень похоже на жизнь. Ты не сказал Долберу, что я — Лембистор?
— Нет, не сказал. — признался Лён.
— Ну вот и хорошо, так и молчи. И вообще, куда мы дальше едем?
— Мне кажется, искать царевну.
— Да ты с ума сошёл! — ужаснулся демон. — Поиграли в сказку и достаточно! На кой нам эта спесивая девка?! Послушай, дивоярец, не позволяй твоему дружку водить себя на поводке — иди своим путём. Ты знаешь: нам требуется отыскать плохого человека, а не гоняться за чёрным дымом.
— А что ты предлагаешь? — поинтересовался Лён. — В какую сторону пойти? Из леса только две дороги: вперёд и назад.
— Да ладно. — буркнул Кирбит. — Назад не надо — там мы уже всё видели. Поехали вперёд.
— Ага! — насмешливо отозвался Лён. — Не туда ли ускакал наш Ромуальд на своей караковой кобыле?
— Ну да! — расхохотался демон. — Кажется, долберов Каурый того же мнения, уж очень приглянулась ему ромуальдова красотка! Каждому своё: мне Ромуальд, а Долберу — кобыла!
* * *
Лес постепенно разрежался, переходя в мелкие перелески, которые разделялись заросшими осокой болотцами. Дорога петляла, обходя то обросшие лишайником курганы, то миновала трясинистые низины. Изгибы отнимали много времени: иной раз, обходя болото, путники видели тот путь, который миновали несколько часов назад.
— Дурное место. — заметил Долбер.
— Дурное. — согласился Лён.
— А если напрямую? — предложил Кирбит. — Я вижу, между кочек есть вполне хорошая дорога. Мы спешимся и проведём за собою лошадей. Всё лучше, чем плутать вокруг одной и той же горки.
— Сказал один такой. — усмехнулся Долбер. — Ты, Кирбит, сын степей. Ты болот наших не видал.
— О-ооооо! — донёсся далёкий голос.
— Ого! Да тут есть люди! — встрепенулся ханский внук.
— Наверно, близко жильё! — обрадовался Лён.
И все трое припустили по дороге. Жильё — это хорошо, поскольку ночевать в лесу, а ещё пуще посреди болота было бы очень неприятно.
Однако, за очередной кустистой горкой не было ничего, кроме унылых зарослей осоки и мелких кустарников, растущих среди кочек.
— Надо посмотреть. — встревожился Долбер. — Кажется, кто-то в беде.
— Да ну его! — ответил Кирбит. — Сам впёрся — сам пусть и вылезает.
Но Лён с Долбером уже спешились и стали продираться сквозь кустарник, чтобы посмотреть: не попал ли кто и в самом деле в болото.
Под ногами чавкала чёрная вода, кочки проваливались, не выдерживая веса человека. Жёлтая трава цеплялась за обувь, кривые ёлки хлестали по вспотевшему лицу. Мошкара вилась и забивалась в нос, паутина липла на ресницах. Но путники не сдавались — где-то впереди слышался звук человеческого голоса, кто-то отчаянно ругался и причитал, поминая холеру через каждые два слова.
На дальний берег кочковатого болота выбирался измучавшийся человек, он тянул под уздцы измазанную грязью лошадь. Животное храпело и сопротивлялось, а человек ругался и отмахивался от надоевшей мошкары. Был он очень грязен — по пояс в чёрной жиже. Рубашка на нём оборвалась, волосы свалялись от пота и застрявших в них иголок. Вот он из последних сил затащил коня на берег, вытер пот рукой, сплюнул и обернулся.
В чумазом человеке Лён и Долбер признали Ромуальда Квитункового, польского князя.
— Нужна ли помощь, добрый князь? — спросил Долбер со своей стороны болота.
— Ступай прочь, пся крэв. — огрызнулся тот.
* * *
— А, понимаю пан решил срезать дорогу и попал в болото. — с удовлетворением заметил Кирбит, когда друзья вернулись и рассказали, что видели. — Да, я признаю, что моя затея была не лучшей: я плохо знаю здешние места.
— А дед лесной так и сказал, куда нам ехать на поиски царевны. — заметил Лён.
— Верно. — остро зыркнув жёлтым глазом, подтвердил Кирбит.
— А куда деваться? — невозмутимо отозвался Долбер. — Путь-то один.
— Пустынно как-то. — сказал кочевник. — Дорога езженная, а ни человека. Придётся, видно, нам снова ночевать в лесу — солнце почти село.
Это действительно было так: дорога утонула в глубокой тени, а лес стоял молчаливой громадой, словно рассматривал своих гостей неприветливым взглядом. Было в самом деле что-то мрачно-колдовское в его молчании и и неподвижности. Уж очень тиха была погода, словно сам воздух заснул. Путники выбрали подходящее место, расседлали лошадей и устроились под раскидистой кроной лесного великана.
— Зря мы не поохотились. — сказал Кирбит. — Понадеялись, что дотемна выберемся к жилью.
— Ты мастер изрекать очевидные истины. — ответил Лён, собирая хворост для костра — всё веселее будет. Он щёлкнул пальцем, повторяя свой фокус, и над сухими ветками затанцевало пламя.
— Ну ладно, не буду жмотиться. — заявил кочевник. — Не надо бы, конечно — стоило бы проучить вас. Да боюсь, испортится.
С этими словами он развязал свой кожаный мешок и добыл оттуда— большого гуся вместе с блюдом и яблоками. Его спутники расхохотались: Кирбит, степной ворюга, под шум ссоры стащил с царского стола жареную птицу! И ведь молчал, лукавец!
У ночного костерка царило веселье — три путника смеялись, поедая жирное мясо.
Ночную тишину прервал неровный стук копыт.
— Кого-то чёрт несёт! — удивился Кирбит.
Из темноты на путников выплыл пятнистый круп коня, а над ним стал виден всадник.
— Тьфу, мироеды поганые. — разочарованно плюнул Ромуальд. — Я думал — люди!
Он удалился во тьму, всё так же ругаясь и без нужды нахлыстывая лошадь.
— Нарочно он, что ли, за нами едет? — спросил Долбер.
— Да ему просто некуда деваться. — успокоил его Лён. — Дорога-то одна.
Тьма вокруг казалась осязаемой — так и хотелось потрогать её руками. Вся земля утонула в глубокой черноте, как будто навсегда лишилась света. И только в небе над головой безмятежно и покойно мигали мириады звёзд. И вот над лесом молчаливо вышла полная луна, и верхушки сосен посеребрились, словно приоделись к какому-то лишь им известному ночному торжеству. Во тьме происходила своя, тайная ночная жизнь. Едва слышно шелестела мелкая лесная живность, порхали меж ветвей неведомые птицы, где-то далеко протявкала лисица.
Лён неподвижно лежал на попоне, глядя в небо. Его спутники давно умолкли, костёр погас, а ему никак не удавалось забыться сном. Вспоминалась та, другая жизнь — дом, школа, новые жильцы там, где раньше жили дядя Саня с мамой. Мама и дядя Саня — только эти две болевые точки связывали его с тем миром, который отсюда казался призрачно-серым, невыразительным и неживым. Все проблемы того мира казались мелкими и нудными. По сути, он там более не жил, а просто тянул время от Поиска до Поиска.
Что будет делать он, когда Жребий завершится? Ходить ещё три года в школу, получая какие-то ненужные ему и совершенно бесполезные знания? Потом куда — в армию? А далее? Делать вид, что ходишь на работу, что-то делаешь дома по вечерам, чтобы только дождаться ночи и уйти в Селембрис? Он мог бы уходить и днём, да это связано со многими проблемами. Надо признаться, здесь, на Селембрис, его жизнь куда более яркая и полноценная, нежели в том мире, где он очутится, когда вернётся из Поиска и обнаружит ещё какой-нибудь мелкий фокус новоявленных братцев.
Мысль о семье Косицыных испортила настроение. Лён как-то более не ощущал себя Косицыным — настолько резко он отделял себя от семьи своего отца. Он не помнил, задавал ли когда он своей матери вопрос о своём отце. Его никогда не интересовало, где тот и почему их бросил.
Лён устал смотреть на небо и повернулся на бок, подсунув ладонь под щёку, и слегка оцарапался перстнем с чёрным бриллиантом.
— Здравствуй, Гранитэль. — с улыбкой прошептал он. — Немного поздно для приветствия?
— Нет, мой принц. — тоже улыбаясь, ответила она. — Я никогда не сплю.
— Я думал о том, насколько мне стал чужд мой мир. Я там как будто не живу, а пребываю в изгнании. Скоро ли окончится Поиск? Когда я увижу Пафа?
— Всё в твоих руках, Лён. — сказала принцесса. — Однажды всё решится.
— Я сам рвусь в бой. Но в этой истории почему-то всё пошло боком. Мы тащимся по какой-то бесконечной дороге, слушаем и рассказываем сказки, а дела нет и нет.
— Бесконечная дорога? — усмехнулась Гранитэль. — Что ты знаешь о Бесконечной дороге?
— Я ничего о ней не знаю... — пробормотал он, погружаясь в пришедшую к нему дремоту.
Сон вовлёк Лёна в себя и повёл его своими таинственными путями. Сначала было темно, лишь редкие вспышки света прорезали темноту, но было ощущение, что вокруг него не пустота, а нечто вполне осязаемое. Чувствовалась твёрдая почва под ногами, ощущалось свежее дыхание ветра, приносящего запахи пожухлой травы и сухой земли. Потом перед глазами стала разрежаться тьма — как будто наступало утро. И вот проступило видение: широкая равнина, поросшая жёлтой травой, с сухими метёлками ковыльника. Вдали с обеих сторон виднеются горные хребты, окутанные туманами, и оттого кажущиеся нереальными. Над головой низко плывущие облака довершали картину осени. А сам Лён стоит на прямой, как натянутая нить, грунтовой дороге, вырастающей из горизонта и уходящей в горизонт.
