Гюда, самолетная томте

— Всем доброго утра.

Прозвучало это так, будто кто-то разбился насмерть.

— Шеф, все еще злишься? Клянусь, больше никогда не буду жениться!

— Забыл о твоей женитьбе. Вы газет еще не видели? Так посмотрите.

Шуршащий лист накрыл стол — сахарницу, ложки, хлеб и булочки. Гюда под потолком вмиг прочитала заголовок, набранный трехдюймовыми буквами. А люди читали его очень долго. Разговоры смолкли, потом все разом начали восклицать, переспрашивать, перебивать друг друга.

— Значит, все-таки война, — сказал Густаф.

— Я так и знал, — сказал Альрик. — Не эрцгерцог, так было бы что-то другое. То-то радости Валленбергу и его прихвостням.

— Надо думать о том, как изменятся наши обстоятельства, — сказал Энок. — Тот твой немец, Густаф, был прав кое в чем.

— Трюггве Гран перелетел через Северное море, — сказал Оскар, перевернув лист. — Но только в один конец!.. А все же неплохо, что я не опоздаю в полк.

Письмо в конверте они вытащили из кармана куртки Энока.

"Сняли квартирку на Оденгатан, адрес найдешь на конверте. Устроились очень хорошо, хозяйка добрейшая женщина, хоть и с заскоками: называет беременность "интересным положением" и советует Эдит не есть ягод, чтобы у младенчика не было красных пятнышек! Плохо, что Эдит одна целыми днями. Родные не поддерживают с ней связи. Я теперь авиаинструктор, служба требует моего присутствия..."

— Знаю Оденгатан. Это в Каменном Городе.

— Полетели, мама?

— Поехали поездом. Силы тебе там понадобятся.

Гюда старалась быть строгой, но при прощании едва удерживалась, чтобы не расплакаться и не лишить Альдис мужества. Такая беда с нежданными детьми — слишком недолго побудешь мамой, слишком быстрое расставание, а больно, как и с простыми, рожденными.

Каменный Город! Улицы как та расщелина скальных троллей. На деревья посмотреть — два квартала надо идти. Подвал темный, холодный, чердак холодный и чересчур просторный. Кое-как обустроили уголок на первое время. Тетушкино ожерелье Гюда намотала вокруг шейки Альдис — получилось в два ряда.

— С этим не пропадешь. В случае чего жми в Лидингё, к бабушке и дедушке, они тебя в обиду не дадут. Помни, твое дело — беречь Эдит и ребенка, все остальное пустяки. Если в городе плохо станет с едой, вывезем их в деревню, снова будем вместе. И следи, чтобы он ее любил.

— Зачем? Он же и так ее любит!

— Следи. У людей всякое бывает, особенно в городе.

Обратно Гюда летела, всего раз садясь отдыхать, ей даже хотелось растратить все силы. А когда вернулась — не узнала фабрики.

Деревянные цеха остались, но рядом рыли котлован под новое здание. Школу авиаторов перенесли за город, и учились в ней теперь офицеры, будущий оплот воздушных сил королевства. Красный домик большую часть времени пустовал. Человек в военной форме вежливо, но строго сказал, что теперь неуместны общие обеды руководящего состава, в том числе инженеров, владеющих секретной информацией, и простых рабочих, не говоря о совместном распитии кофе. А на фабрике "руководящий состав" повадился устраивать совещания и толковать о самолетах-разведчиках и самолетах-истребителях. Швеция заявила о нейтралитете, однако люди почему-то все равно закупали муку, горох и соль.

На сердце у Гюды было смутно. Оставаться тут было нельзя. С авиацией кончено, жизнь ее снова сошла на нет и оборвалась, как плохо спряденная нитка. Может быть, когда-нибудь появятся другие томте, такие же сумасшедшие, как корабельные, но сама она не могла. И куда идти? Домой, к родителям? Ну уж нет. В Стокгольме приглядывает Альдис, это теперь ее дело. А мне куда?.. Смеркалось, а она так и сидела, будто зачарованная, не в силах ничего решить.

В кухню зашел Самуэль. Присел у лесенки, провел пальцами по нижней перекладине. Опустил на пол мешок с развязанной горловиной. И прошептал:

— Господин и госпожа томте, в мой домишко пойдемте? Здесь что, здесь теперь военные порядки. Я знаю, вы этого не терпите. А мой папаша арендатором у господина Свенсона. У них с мамой коровы, куры, земли, понятно, немножко. Но, я считаю, это хорошее предложение. Я заезжать к ним буду, рассказывать, как тут, на фабрике. К чему я говорю, война — это дело скверное, хоть станем мы воевать с Россией, хоть нет, всем придется туго. Родители у меня старые, ваша помощь бы пригодилась... Господи Иисусе, я же образованный человек, училище закончил!.. Ладно, как знаете. Надумаете — полезайте, а я кофейку себе сварю.

— Уж извини, если не так нарядно, как в городе, — сказала Гюда. Четверть века не особенно ее переменила, только резкие морщинки легли у рта, а белый пух волос стал серебриться.

— Мама, все отлично! — сказала Альдис. — Я положу его на твою кровать, можно?

— Стулья придвинь, чтобы не упал. Таскаешь дитя, как котенка за шиворот, думаешь, он такой же, как ты? Рожденные дети другие, они не сразу готовые...

— Мам, мы разберемся, не волнуйся!

Дочь отвечала непочтительно, в кого только такая зараза? Набралась в городе современных манер. Небось там все с родителями так-то — "мам, мы разберемся". Но все равно она была рада Альдис и внуку.

— Оскар все еще летает, пассажиров возит на трехмоторном самолете. Эдит работает секретарем в "Дагенс Нюхетер". Сын окончил технологический институт, теперь авиаконструктор на секретном заводе! Дочка... ну, она учится, но, я думаю, она просто выйдет замуж и народит детей своему долговязому.

— А что ж, и хорошо! — с нажимом сказала Гюда. — Только бы войны не было, а так отчего бы не рожать. А твой Карл что делает? Все состоит при своих поездах?

— При трамваях. Служит в трамвайном депо, так это называется. Его там очень уважают! Зовут господином директором. Все знают, что без него ничего работать не будет. Ремонтная бригада ему каждую пятницу оставляет рюмку пива и монетки в пять эре, говорят — "на проезд". Это они так шутят, проезд у него бесплатный...

— Пиво?

— Мама! Карл не какой-нибудь забулдыга! Это обычай!

Верно, на забулдыгу зять не был похож. Гюда его видела, когда навещала дочку в Стокгольме год назад. Плотный, щекастый, в клетчатой рубахе и комбинезоне, почти такой же рыжий, как незабвенный Нильс Гуннарсон. Важности у него хватило бы на целую дюжину директоров с высшим техническим образованием. Очки носил в стальной оправе и волосы гладко прилизывал. А дитя все одно получилось лохматое, все волосы дыбом, как у Альдис и самой Гюды.

— Значит, полеты теперь побоку? На трамвае ездишь, как горожанка?

— Мам, ну ты скажешь — побоку. Я винта из рук не выпускаю, в доме девять этажей, легко ли! Да и ночью, когда люди спят, хотя бы отдохнуть, на крышу подняться, звезды увидеть, проливы. А то весь день между домов, в камне, с ума можно сойти. Только Карл говорит, что пропеллер на свободной оси — это нерационально.

— Вот как, твой Карл говорит? — ласково пропела Гюда. — А еще что он говорит?

— Неоптимальное инженерное решение, — с показным смирением пояснила дочка. Пока мать не косится на большую чугунную сковородку — ничего, нестрашно. — Он хочет для меня другой сделать, чтобы руки были свободны.

Гюда фыркнула, наклонилась вытащить яблочный пирог. Подняла фартук к лицу, утерла пот, выступивший от печного жара, и что-то долго не опускала. Потом обернулась к кровати, огороженной стульями, где лежал внук.

— Не видишь, что ли? Маленький Карлсон опять снял носочки! Дождешься, простудится!

2016