Если враг не сдаётся... Часть 1.

Будь они трижды прокляты. И те, и другие.

К сожалению, без сильной армии и столь же сильной политики ни одна страна до сих пор не могла претендовать на звание третейского судьи в европейских делах. Франция же замахивается на господство не европейское, а мировое. Создать империю, над которой не будет заходить солнце, уже не выйдет. Зараза, сеемая проклятыми республиканцами-домингос, а также тайные поставки этими же господами оружия врагам Франции, вряд ли позволят повторить путь Испании позапрошлого столетия. Но мысль, высказанная не так давно "старым хрычом" в кардинальской мантии, показалась его величеству дельной.

Идея может быть оружием помощнее новейших сен-доменгских дальнобойных пушек Блаувельта. Французский язык, французские романы, французские моды, французский образ жизни — вот что нужно вывозить за рубеж. Домингос делают подобное уже полвека, и заметно преуспели. Но что противопоставить их деловому прагматизму и военной прямоте, если не отточенное изящество просветительской мысли, изложенное пером таланта? Флери недавно порекомендовал его величеству такого человека. Некоего Франсуа-Мари Аруэ, пишущего под псевдонимом "Вольтер"...

8

— Мы живём в сумасшедшем мире, Эдвин, потому прими мой совет: ничему не удивляйся. Дольше проживёшь.

— Эт точно, — согласился Эшби. Друзья сидели на нагретом камне мола, и, как в старые добрые времена — золотые времена учёбы в "гардемаринке" — разглядывали стоявшие на якоре суда.

Сегодня утром на внешнем рейде бросил якорь флагман Юго-Восточной эскадры и всего флота республики — огромный чёрный двухтрубный линкор "Сварог". То есть, флагманом он был, что называется, де-факто. Формально им по сей день числилась старенькая "Гардарика", но она уже лет пятнадцать как стояла на приколе в столичном порту. Эдвин и Сезар в своё время поднимались на её палубу. Все гардемарины там бывали, если честно: история преподавалась во всех школах и университетах Сен-Доменга, а будущим морским офицерам вообще стыдно было не прикоснуться к одной из легенд родной страны. К тому, с чего всё началось.

— К брату пойдёшь, или сам попробуешь обмозговать задание? — Сезар кивнул в сторону чёрного гиганта на рейде. Вымпел адмирала Виктора Джеймса Эшби лениво полоскался над "Сварогом" — стало быть, если младший брат захочет встретиться со старшим, добро пожаловать на борт.

— Сперва сам покумекаю, — Эдвин швырнул в грязную припортовую волну камушек. — Быть того не может, чтобы бабуля не оставила ключ от этого мудрёного замочка.

— Может, она всё-таки пошутила?

— Это не в её духе, — уверенно заявил Эдвин.

— Точно? Учти, ей было уже за шестьдесят...

— Поверь, дружище, с мозгами у бабушки всё было в порядке. Не то, что у меня — сроду набекрень, — засмеялся Эшби.

Он думал свести всё к шутке, но не получилось. Сезар сразу уловил нотку грусти в этом смешке. Но капитану Касадо не дано было знать, что сейчас вспомнилось его другу...

...Ему снова пять лет. И снова мир полон счастья. Счастье — это нестерпимое сияние мириадов бликов утреннего моря. Счастье — это вырезанная старым конюхом деревянная лошадка. Счастье — это новая игрушечная сабелька, почти как настоящая, только маленькая и плохо заточенная. Это и вкусное молоко, и мелки для рисования, и самые лучшие в мире люди рядом — брат и бабушка. Папа приезжает нечасто, а мама... Маму Эдвин совсем не помнит, она умерла, когда он ещё ходить не умел...

...Бабушка смеётся. Она старше соседки, сеньоры Вальдес, только та совсем беззубая и всегда сидит в плетёном кресле. Или ходит, опираясь на палку, и всё время охает. А у бабушки передние зубы все свои, только боковые вставные, и одевается она как морской офицер, и ножи метко бросает, и с Витькой французским боем на палках занимается. И даже в море ходит, ведь она — капитан "Гардарики". А иногда домой приходят важные офицеры, и бабушка подолгу беседует с ними. При внуках. "Учитесь, ребятки, вам это пригодится..." Словом, вот какая у него бабушка, всем на зависть. А ещё иногда приезжает папа и заваливает их с братом подарками. Бабушка радуется каждому его приезду. Жалко, что папа служит адмиралом аж в Дарьене и не может приезжать почаще...

— Эй, братва, ял под парусом! Шевелитесь поживее, ждать не буду!

Как же он мог забыть! Он сегодня в первый раз пойдёт в море! Под парусом! С бабушкой и братом! Вот оно — истинное счастье пятилетнего мальчишки? Да. Если бы не одна штука...

...Бабушка разговаривает с доктором Касадо. Маленький мальчик ещё не знает латыни и всяких учёных слов. "Запущенный артроз" — это что такое? Это очень больно, или нет? Вот, помнится, он с дерева сверзился на днях — да, это было что-то... Наверное, всё-таки бабушка заболела, если господин доктор ходит к ней два раза в неделю и прописывает какие-то противные порошки. Он как-то лизнул один. Жуткая гадость. Как же бабушка это пьёт?.. Потом доктор Касадо ушёл, а бабушка целый час сидела, закрывшись в своей комнате. Маленькому Эдвину стало неинтересно, и он побежал на улицу, пускать с соседскими мальчишками бумажные кораблики в свежие — только утром дождь прошёл — лужи. А когда вернулся... Когда он вернулся, бабушка была в саду. В каждой руке у неё было по круглому камню, оплетённому медными полосками и снабжённому ручками. Она поднимала эти камни над головой и опускала к плечам. Ничего удивительного, ведь бабушка каждый день так делает. "Чтоб не превратиться в тряпку", — говорила она внукам. Но до сих пор он видел её со спины, выходя из дома, а сегодня возвращался через сад, и бабушка его не заметила... Он никогда не видел бабушку плачущей. До сих пор. Сейчас её лицо было мокрым от слёз, а губа закушена до крови.

Бабушке было больно. Всё время. Ей было так же больно, как сеньоре Вальдес, только она никому и никогда этого не показывала. Даже тем, кого любила. Особенно им...

...Когда через неполных два месяца её хоронили, Эдвин не плакал. Почти. Только спросил у брата: "Бабушке больше не больно?.."

— Она никогда не играла в игры с шифровками, — задумчиво повторил Эдвин, глядя вдаль и словно разговаривая сам с собой. — И если затеяла подобную штуку, то наверняка на то была причина... Знаешь, я, наверное, наведаюсь к братцу. Наш старый дом он унаследовал, а там бабулина библиотека. Только вечером пойду, когда он будет дома. А то сейчас ищи его между "Сварогом", портовой канцелярией и Алькасар де Колон.

— У тебя даже зацепок никаких нет? — спросил Сезар.

— Ни малейших.

— Тогда подожду. Вдруг тебя озарит после посещения старого родового гнезда, — попытался пошутить Касадо.

— Ага, озарит, — криво усмехнулся Эдвин. — Если братца не будет дома, его жена меня дальше прихожей не пустит.

— А в чём дело?

— Я вредно влияю на племянника, — Эшби-младший позволил себе язвительные нотки. — Я беспутный гуляка, бретёр, бабник и вообще вместилище всех человеческих грехов, коему не место рядом с будущим пастором... Была бы бабушка жива — она бы эту ханжу пустопорожнюю на пушечный выстрел к дому не подпустила. Как и Томаса к церковной кафедре. Подумать только — один из Эшби станет занудливым пастором!.. Куда братец смотрел — ума не приложу.

— Красивая?

— К сожалению...

— Ясно, — покривился Сезар. — Ум и красота у женщин редко сочетаются.

— Ну, твоя сестричка как раз приятное исключение.

— Но, но, без намёков, — с деланным возмущением проговорил Сезар. — Хотя, Изабелла, как ты выразился, приятное исключение из столь прискорбного правила, но с тобой она согласна только дружить.

— Жаль. Я был бы не прочь с тобой породниться.

— Я тоже, но Изабель не переспоришь. Чернила и бумага ей дороже всего на свете... А впрочем, тебе-то на что сетовать? Я слышал, у тебя новый штурман...

— Не вспоминай, — фыркнул Эдвин. — Ходячая головная боль это, а не штурман. Я сейчас только об одном и думаю: в море парни из-за этой испанской оглобли начнут друг дружке морды бить.

— Если она дура — то начнут, — с умным видом кивнул Сезар. — Дуру хлебом не корми, дай полюбоваться на поединок ради её прелестей. А если умная, на что я весьма надеюсь, то сама же твоих парней на место поставит. Даже не станет ждать, пока за это боцман примется. А потом... Потом они же за неё как за сестру родную горой встанут, вот увидишь.

— Как же, — язвительно проговорил Эдвин. — Тоже мне, нашлась "сестра родная".

— Ты ворчишь как столетний дед. Погоди немного, время покажет.

— Лишь бы поздно не было.

— Не так страшен чёрт, как его рисуют, дружище. Повремени. Это мой совет, а я тебе плохих советов не давал никогда.

Что верно, то верно. Сезар моложе, но почему-то всегда получается по его разумению. Этой тонкости Эдвин пока постичь не сумел...

— А если эта кобра вздумает меня покусать? — спросил он, спасая остатки самоуважения.

— Сам и будешь виноват, — последовал ответ. — Кобры без причины не нападают.

— Тебя бы на моё место...

— А знаешь, я бы не отказался.

— Любишь укрощать ядовитых змеек?

— Нет. Но интересно. Никогда не ходил в море с кобрами, — усмехнулся Касадо. — Пошли, дружище, пропустим по стаканчику. По трезвому делу голова почему-то не желает думать.

9

Двое молодых офицеров прекрасно знали: на свете есть такие прелестные местечки, где слово "Сен-Доменг" считается ругательством, а чёрно-бело-красным флагом пугают мальчишек-юнг, ещё не нюхавших пороху. Ибо Сен-Доменг прославился не только в прошлые времена. Отобрание у Англии последней её Вест-Индской колонии — Ямайки — произошло уже на памяти Эдвина и Сезара, в 1729 году. Союзный испано-сен-доменгский флот под командованием адмирала Магнуссона порвал англичан как тряпку, благо, время было подгадано таким образом, чтобы английской эскадры в порту Кингстона не наблюдалось. Старенькие батареи Порт-Ройяла, в день памятного землетрясения уменьшившегося на треть, достойного сопротивления интервентам не оказали, а батареи новой столицы, хоть и усиленные дальнобойной артиллерией, ничего не могли поделать с новенькими сен-доменгскими парусно-паровыми броненосцами. Англичан извиняло лишь то, что с подобными судами они никогда не сталкивались. Ибо кованые броневые плиты на и без того толстые борта линкоров устанавливали впервые в новейшей истории.

Надо ли говорить, что страны обеих Америк, не имевшие столь мощного флота, прочно держались за Сен-Доменг, ставший единственным гарантом их суверенитета? И нужно ли упоминать, что в Европе от этого у многих власть имущих особ возникало регулярное разлитие желчи?

Не успел Луи-Анри герцог де Бурбон-Конде свыкнуться с новостью о том, что он теперь король Англии, как на него навалились неприятности, прилагавшиеся к вышеупомянутому титулу. Англичане ещё помнили его ярым борцом против гугенотов и неудачливым реформатором налоговой системы Франции, но запомнили и другую черту, присущую этому принцу: он умел произвести впечатление умного человека. По крайней мере, поначалу. Потому как рискнувший копнуть поглубже обнаружил бы пустоту. Однако три года продержаться на посту первого министра и быть смещённым не кем-нибудь, а хитроумным старым лисом Флери... Одно это многого стоило. Так, во всяком случае, рассуждал не самый блестящий представитель семейства Конде.

С другой стороны... Впрочем, кому сейчас интересна эта самая "другая сторона"? Герцог Луи-Анри, превратившийся в короля Англии Генриха Девятого, дураком не был. Он интриговал — ради короны, он предал католическую веру — ради короны, он оптом и в розницу покупал английских лордов — ради короны, дарил подарки и подсылал убийц — снова-таки ради короны. Он даже изобрёл для себя оправдание в виде неуклюжей фразы: "Если мой родич ради Парижа принял мессу, почему я не могу отказаться от мессы ради Лондона?" Но он прекрасно понимал, что никогда не сможет вести собственную игру.

Кардинал Флери очень не любил бросать деньги на ветер.

А деньги лились рекой. Через три подставных банка и неких частных лиц, находящихся вне подозрения, бывший герцог, а ныне король, получал требовавшиеся на снаряжение лояльной ему армии средства. Тратил не скупясь, и затраты оправдались, даже несмотря на весьма эфемерные права на английский престол. У ганноверца прав точно куда побольше будет, а уж принц Стюарт и вовсе прямой наследник. Слухи о том, что умирающая королева Анна всё-таки оставила завещание в пользу братца, были далеко не беспочвенны. Уж кто, кто, а Луи-Анри знал о этом доподлинно. Но французское золото сделало своё дело: завещание в парламент не попало. И разразилась губительная для Англии гражданская война... Губительная не столько потому, что англичане-протестанты колошматили англичан-католиков и наоборот, сколько потому, что губить-то уже было почти нечего. Из всех королей за последнее столетие лишь Вильгельм Оранский сумел было вывести Англию на путь, ведущий к мировой славе. Но Вильгельм очень уж вовремя упал с лошади — воистину напасть какая-то на королей, что ни монарх, то жертва несчастного случая на охоте — а захватившая европейское господство Франция не преминула этим воспользоваться. В результате чего всё своё царствование королева Анна только и делала, что теряла. То заморские территории, то корабли, то деньги, то престиж страны. Ввязавшись в безнадёжную войну за испанское наследство — это ж надо было додуматься воевать на стороне австрияков! — Англия за два года просадила всё, что пятнадцать лет приобретал для неё неказистый голландец Вильгельм. Но хуже всего было то, что к концу царствования Анны — именно царствования, а не правления — Англия утратила право на принятие самостоятельных политических шагов. Иными словами, она стала марионеткой соседней Франции. И как, скажите на милость, это могло понравиться англичанам?

Да никак...

Вот и встала перед новоназначенным — иначе не скажешь — королём непростая дилемма. С одной стороны, осталось лишь короноваться, и всё. Он станет фактически равен своему кузену Филиппу и сможет отыграться за отставку двенадцатилетней давности. Он возродит английский флот, вернёт былую прибыльность торговле, отобьёт Индию... Нет. Луи-Анри прекрасно видел, что великодержавным мечтам сбыться не суждено. Как был он вассалом Филиппа, так и останется. Англичанам это не нравится? Да. Тем хуже для англичан? Нет. Тем хуже для короля Англии, которому придётся ужом извиваться, чтобы удержать на голове корону, и королю Франции, который не понимает английских реалий. Здесь монарх далеко не так всевластен, как на родине. Едва ли не на каждый чих следует испрашивать дозволения парламента, а для продвижения нужных решений надобно либо быть ловким интриганом, либо щедро платить лордам. Насчёт интриганства у любого, кто прошёл школу Версаля и Парижского двора, было всё в порядке, а вот за каждый истраченный луидор Луи-Анри приходится отчитываться, будто клерку в конторе. И если раньше золото лилось рекой, то после коронации эта речка быстро усохнет до чахлого ручейка. Цель вроде бы достигнута, не так ли? Вроде бы так. Но главное ведь не победить, а удержать победу. И если этой истины не разумеют в Париже, то дела Луи-Анри плохи.