Zemlya za okeanom(plus 11)

Беспрестанно ходили справляться к барометру. "Что, падает?" 30 и 15. Опять — 29 и 75, потом 29 и 45, потом 29 и 30-29 и 15 — наконец, 28/42. Он падал быстро, но постепенно, по одной сотой, и в продолжение суток с 30/75 упал до 28/42. Когда дошел до этой точки, ветер достиг до крайних пределов свирепости.

Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все на диван... Окна в каюте были отворены настежь, и море было пред моими глазами во всей своей дикой красе. Только в одни эти окна, или порты, по-морскому, и не достигала вода, потому что они были высоко; везде же в прочих местах полупортики были задраены наглухо деревянными заставками, иначе стекла летят вдребезги и при крене вал за валом вторгается в судно. В кают-компании, в батарейной палубе вода лилась ручьями и едва успевала стекать в трюм. Везде мокро, мрачно, нет убежища нигде, кроме этой верхней каюты. Но и тут надо было наконец закрыть окна: ветер бросал верхушки волн на мебель, на пол, на стены. Вечером буря разыгралась так, что нельзя было расслышать, гудит ли ветер, или гремит гром. Вдруг сделалась какая-то суматоха, послышалась ускоренная команда, лейтенант Савич гремел в рупор над ревом бури.

— Что такое? — спросил я кого-то.

— Фок разорвало, — говорят.

Спустя полчаса трисель вырвало. Наконец разорвало пополам и фор-марсель. Дело становилось серьезнее; но самое серьезное было еще впереди. Паруса кое-как заменили другими. Часов в семь вечера вдруг на лицах командиров явилась особенная заботливость — и было от чего. Ванты ослабели, бензеля поползли, и грот-мачта зашаталась, грозя рухнуть.

Знаете ли вы, что такое грот-мачта и что ведет за собой ее падение? Грот-мачта — это бревно, фут во сто длины и до 800 пуд весом, которое держится протянутыми с вершины ее к сеткам толстыми смолеными канатами, или вантами. Представьте себе, что какая-нибудь башня, у подножия которой вы живете, грозит рухнуть; положим даже, вы знаете, в которую сторону она упадет, вы, конечно, уйдете за версту; а здесь, на корабле!.. Ожидание было томительное, чувство тоски невыразимое. Конечно, всякий представлял, как она упадет, как положит судно на бок, пришибет сетки (то есть край корабля), как хлынут волны на палубу: удастся ли обрубить скоро подветренные ванты, чтобы вдруг избавить судно от напора тяжести на один бок. Иначе оно, черпнув глубоко бортом, может быть, уже не встанет более..."

Это был самый тяжёлый момент. Ценою невероятных усилий всего экипажа мачту удалось закрепить, а спустя несколько часов Унковский смог вывести фрегат из полосы тайфуна. 26 июня потрёпанная "Паллада" смогла добраться до условленного места рандеву, закрытой бухты на острове Бонинсима. "Бонинсима по-китайски или по-японски значит Безлюдные острова, но было тут очень даже многолюдно. Нас уже поджидали корвет "Оливуца" из Камчатки, транспорт Американской компании "Князь Меншиков" из Новороссийска и паровая шкуна "Восток", а с ними курьеры из России, которые, конечно, привезли письма. Все волновались этими надеждами."

Вместе с этой почтой на "Палладу" были доставленны и особые послания адмиралу Путятину. Во-первых, официальное назначение на новую должность, согласно которому "В дополнение... к Японскому двору миссии в качестве чрезвычайного Посланника и Полномоченного Министра его превосходительства контр-адмирала Евфимия Ивановича Путятина Его Императорское Величество сверх того Высочайше соизволил вверить в управление Американскими колониями в должности генерал-губернатора". Во-вторых, личная записка Николая Павловича.

"Весьма сожалею Евфимий Васильевич что вынужден в придачу к посольским Вашим обязанностя взвалить на Ваши плечи ношу столь тяжкую. Однако положение сложившееся в колониях наших требуют немедленного вмешательства... Верю, что Вы способны с честью совершить должное. А в помощь посылаю к Вам опытного и надежного во всех отношениях офицера полковника Стогова."

Умеющий читать между строк, а в России, не владеющий сим исскуством в чинах не продвинется, без труда понял бы всё, что хотел сказать Николай Пвлович. "Продолжай заниматься своим посольством, благо статус твой значительно повысился и с японцами теперь можешь разговаривать как владетельный князь. Человечку же моему доверенному в делах его не мешай, а напротив, оказывай всемерную помощь."

Путятин всё понял правильно, с детства был умён, не даром после подведения итогов выпускных экзаменов в Морском кадетском корпусе он оказался первым по выпуску. Да и капитан 2-го ранга Михаил Петрович Лазарев, который, даже рискуя поссориться с начальством, сам подбирал офицеров, не зря взял в кругосветку на "Крейсере" только что выпущенного мичмана. А после вояжа добился перевода Путятина на свой новый корабли, линейный "Авось", вместе с другими офицерами: лейтенантом Нахимовым, мичманом Корниловым, гардемарином Истоминым. Имел Михаил Петрович глаз на людей.

Путятин отличился в Наваринском сражении, успешно командовал различными кораблями, был не раз награждён и успешно продвигался в чинах. Но с возрастом в морском офицере всё больше стали проявляться властолюбие и честолюбие. Евфимий Васильевич хотел большего, чем просто офицерская карьера, пусть даже и с адмиральским чином. После ранения, полученного 5 мая 1839г. при высадке десанта у местечка Субаши (в этом деле он командовал батальоном моряков в отряде генерал-лейтенанта Раевского и, "за отличие в сражении" был произведен в капитаны 1-го ранга), Путятин "для поправления здоровья" отправился долечивать рану за границей, в Англии. Одновременно он выхлопотал себе поручение правительства по заказу нескольких пароходов для Черноморского флота. За время лечения-командировки Путятин наладил связи в дипломатических кругах и, по возвращении в октябре 1840г. в Россию Евфимий Васильевич получил назначение офицером по особым поручениям при начальнике Главного морского штаба. Считается, что протекцию ему составил граф Нессельроде, но возможно, что и сам Николай Павлович обратил внимание на способного моряка. Факт, что в 1842г. Путятин по приказу императора отправился с поручением в Персию к Мухамед-шаху. Новоиспечённому дипломату удалось убедить персидского шаха отменить ограничения по торговле с Россией, принять меры по разграничению водных пространств для рыболовства и согласиться на установлении пароходного сообщения между Россией и Персией. Сверх своих дипломатических обязанностей Путятин "ради упрочения русской торговли на Каспийском море, главным препятствием для которой являлось пиратство, которым занимались туркменцы... основал в Астрабадском заливе военную станция дабы путем решительных действий усмирить пиратов".

Дипломатические успехи Евфимия Васильевича были оценены по достоинству и в последующие годы он часто отправлялся с различными миссиями в Англию, Нидерланды, Турцию, Египет. Но и этого было мало честолюбивому моряку. В 1843г. им был разработал план организации экспедиции к восточным морским границам Китая и Японии. В докладной записке на имя государя императора Путятин писал:

"Благоразумно исследовать восточную нашу границу с Китаем... Доселе мы знаем только то, что на всем протяжении восточного берега нет ни одного благонадёжного порта. Залив между материком и Сахалином нам вовсе не известен. Отыскание более удобного порта в этих местах, чем Охотск... уже само по себе не есть предмет бесполезный, а потому можно было бы поручить экспедиции осмотреть и описать означенные малоизвестные берега. С плаванием судов в Охотском море не было бы несовместимым соединить и новую попытку для открытия сношения с Японией".

Экспедиция была снаряжена, однако по совету министра финансов Канкрина император приказал её отложить, так как она "могла повредить кяхтинской торговле".*(3)

В 1852г. правительство решилось наконец на попытку открыть дипломатические отношения с Японией. Великий князь Константин Николаевич поддержал старый план Путятина по укреплению позиций России на Тихом океане. Причиной для спешки в организации экспедиции послужил тот факт, что с целью заключения торгового договора с Японией из СШ снаряжалась эскадра под руководством Мэттью Перри.*(4)

10 августа 1853 года "Паллада", как флагман эскадры из четырех кораблей, имея на борту посольство во главе с его превосходительством генерал-губернатором, стала на рейде Нагасаки "единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам", — как сказано в географиях, и куда, надо бы прибавить давно, прочие ходят без позволения.

Но какие виды вокруг! что за перспектива вдали! Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.

Декорация бухты, рейда, со множеством лодок, странного города, с кучей сереньких домов, пролив с холмами, эта зелень, яркая на близких, бледная на дальних холмах, — всё так гармонично, живописно, так непохоже на действительность, что сомневаешься, не нарисован ли весь этот вид, не взят ли целиком из волшебного балета? ...

От японцев нам отбоя нет: каждый день, с утра до вечера, по нескольку раз. Каких тут нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее...

Сначала вошли на палубу переводчики. "Оппер-баниосы", — говорили они почтительным шепотом, указывая на лодки, а сами стали в ряд. Вскоре показались и вошли на трап, потом на палубу двое японцев, поблагообразнее и понаряднее прочих. Переводчики встретили их, положив руки на колени и поклонившись почти до земли. За ними вошло человек двадцать свиты.

Оппер-баниосы, один худой, с приятным лицом, с выдавшеюся верхнею челюстью и большими зубами, похожими на клыки, как у многих японцев. Другой рябоватый, с умным лицом и с такою же челюстью, как у первого. На них, сверх черной кофты из льняной материи и длинного шелкового халата, были еще цветные шелковые же юбки с разрезанными боками и шелковыми кистями... По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его, лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков... Наливку пили с удовольствием...

Баниосам, на прощанье, сказано было, что есть два письма: одно к губернатору, а другое выше; чтоб за первым он прислал чиновника, а другое принял сам. "Скажем губернатору", — отвечали они. Они, желая выведать о причине нашего прихода, спросили: не привезли ли мы потерпевших кораблекрушение японцев, потом: не надо ли нам провизии и воды — две причины, которые японцы только и считали достаточными для иноземцев, чтоб являться к ним, и то в последнее время. А прежде, как известно, они и потерпевших кораблекрушение своих же японцев не пускали назад, в Японию. "Вы уехали из Нипона, — говорили они, — так ступайте куда хотите". С иностранцами поступали еще строже: их держали в неволе.

Но время взяло свое, и японцы уже не те, что были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и всё записали...

Дни мелькали за днями: вот уже вторая половина августа. Японцы одолели нас. Ездят каждый день раза по два, то с провизией, то с вопросом или с ответом. Уж этот мне крайний Восток: пока, кроме крайней скуки, толку нет!"

Так продолжалось почти месяц, пока 4 сентября — "Так и есть, ответ получен. Сегодня явился опять новый старший переводчик Кичибе и сказал, что будто сейчас получили ответ. У меня бумага о церемониале была готова, когда меня позвали в адмиральскую каюту, где были японцы. К.Н.Посьет стал им передавать изустно, по-голландски, статьи церемониала. Кичибе улыбался, кряхтел, едва сидел от нетерпения на стуле, выслушивая его слова. Он ссылался на нашего посланника Резанова, говоря, что у него было гораздо меньше свиты. Ему отвечали, что это нам не пример, что нынешнее посольство предпринято в больших размерах, оттого и свиты больше. Адмирал потому более настаивал на этом, что всем офицерам хотелось быть на берегу.

Еще 5, 6 и 7 сентября ежедневно ездили к нам гокейнсы договариваться о церемониале нашего посещения. Вы там в Европе хлопочете в эту минуту о том, быть или не быть, а мы целые дни бились над вопросами: сидеть или не сидеть, стоять или не стоять, потом как и на чем сидеть и т. п...

Все это такие мелочи, о которых странно бы было спорить, если б они не вели за собой довольно важных последствий. Уступка их настояниям в пустяках могла дать им повод требовать уступок и в серьезных вопросах и, пожалуй, повести к некоторой заносчивости в сношениях с нами. Оттого адмирал и придерживался постоянно принятой им в обращении с ними системы: кротости, вежливости и твердости, как в мелочных, так и в важных делах. По мелочам этим, которыми начались наши сношения, японцам предстояло составить себе о нас понятие, а нам установить тон, который должен был господствовать в дальнейших переговорах. Поэтому обстоятельство это гораздо важнее, нежели кажется с первого взгляда...

К примеру, что бы оказать им внимание, чтоб смягчить отказ снимать обувь, придумали сшить легкие полотняные или коленкоровые башмаки, чтоб надеть их, сверх сапог, входя в японские комнаты. Это восточный обычай скидать обувь: и японцам, конечно, должно понравиться, что мы не хотим топтать их пола, на котором они едят, пьют и лежат...

Назначено было отвалить нам от фрегата в одиннадцать часов утра. Но известно, что час и назначают затем, чтоб только знать, насколько приехать позже назначенного времени, — так заведено в хорошем обществе. И мы, как люди хорошего общества, отвалили в половине первого.

Вы улыбаетесь при слове "отваливать": в хорошем обществе оно не в ходу; но у нас здесь "отваливай" — фешенебельное слово.

Ехали на девяти шлюпках, которые растянулись на версту. Впереди ехал капитан-лейтенант Посьет, на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить на берегу караул; далее, на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали офицеры: человек пятнадцать со всех судов. Наконец, адмиральский катер: на нем кроме самого адмирала помещались командиры со всех четырех судов: И.С.Унковский, капитан-лейтенанты Римский-Корсаков (командир шхуны "Восток" — А.Б.), Назимов (командир корвета "Оливуца"-А.Б.) и Фуругельм (командир "Князя Меншикова" — А.Б.); лейтенант барон Крюднер, переводчик с китайского языка О.А.Гошкевич и ваш покорнейший слуга. Затем ехали два вельбота и еще гичка с некоторыми офицерами.