Рыцари Белой мечты -4. Вихри враждебные

— Ну Вы хоть улыбайтесь впопад, Дмитрий Петрович, — хлопнул по спине Манасевич-Мануйлов.

Щуплый-щуплый на вид, а в руках чувствовалась недюжинная сила! Отчего-то подумалось, что Ивушке особо удаётся душить людей. Бобрев скосил взгляд на вовсю улыбавшегося Манасевича. Тот, будто бы вновь подслушав мысли Дмитрия, лихо подмигнул.

Дабы оторваться от не самых весёлых мыслей, пришлось послушать, что там говорят встречающие.

На трибуне, украшенной чехословацкими флагами и гирляндами цветов, расположился профессорского вида мужчина. Уже немолодой, лет за шестьдесят, в руках шляпа федора, чёрная, или серая. Цвет было разобрать трудно, да и то, головной убор выступающего Бобрев запомнил потому, что оратор постоянно сжимал верх шляпы при произнесении речи. На плечи накинуто пальто, тоже серое, под цвет федоры. Особо запомнилась Дмитрию накрахмаленная (она прямо-таки сверкала в лучах солнца) рубашка, чей воротничок, наверное, был потуже удавки, и закрывал всю шею до самого подбородка.

Между тем, в речи и в жестах оратора был виден резкий контраст. Руки отчаянно сжимали шляпу, порой уходя в свободный "полёт", а лицо оставалось практически бесстрастным. Глаза закрыты круглыми очками, подбородок спрятался за седой бородкой, как губы — за такими же усами.

Бобрев пригляделся. В голове сразу же всплыли фотографические карточки. Через мгновение что-то будто щёлкнуло.

Да это же Масарик! Точно! Так вот кто ораторствует — глава буквально новорождённого государства, собственной персоной! Ну да, он ведь философ на троне — профессор философии, ему не впервой читать возвышенную речь.

Тадеуш читал речь на русском, довольно-таки неплохо, но видно было, что для него это редко используемый язык. Да и вообще, отсутствовало то пламя, которое горит в напавшем на любимую тему ораторе. Все эти "горячие приветствие", "братья-славяне", "два великих друга и товарища" и прочее уже успели набить оскомину.

Но вот Масарик, коротко кивнув, покинул трибуну, и на неё бодрым шагом, чуть ли не бегом, взошёл разительно отличавшийся от президента Чехословакии человек. Несмотря на прохладу, он был в распахнутой визитке. Короткая стрижка, маленькая эспаньолка, полноватое лицо делали его молодцеватым на вид. А этот огонь в глазах! Даже на таком расстоянии чувствовался тот задор, который исходит от него, что Бобрев весь подобрался. Так, кто же это?

Но стоило только оратору на прекрасном русском произнести, с жаром, с чувством, от всего сердца: "Знайте! Вы у себя дома, а не в чужой стране!" — как вновь картина сложилась воедино. Произносил приветственную речь Карел Крамарж. Бобрев присмотрелся. Поодаль, с левой стороны от трибуны, в неброском, но изысканном платье (семейная жизнь научила Дмитрия приглядываться к одежде) застыла по виду русская дама. Да, это была Надежда Абрикосова, та самая русская любовь Крамаржа, которую тот добивался столько лет.

Сколь разительным было различие этих двух политиков! Сейчас, в самом начале жизни Чехословакии, они боролись наравне: Масарик как "отец-основатель" и Крамарж как давно известный и весьма популярный "борец за славянское объединение". И за последнего предстоит вести бои с любым противником. Ведь Карел — знаменосец союза с Россией и чехословацкой монархии с Романовым на престоле. Да, на Учредительном собрании через полгода всё и решится...

Крамарж, под грохот аплодисментов, сошёл с трибуны. Вот они поравнялись — первые среди равных — и застыли на мгновение. Кто из них, американофил или русофил, встанут у кормила власти нового государства? Чьи сторонники одержат верх на Учредительном собрании? Только время покажет.

"Ну а мы поможем. Немножечко. Никто и не заметит трудов бойцов невидимого фронта" — Бобреву вспомнились присказки регента. Как он там? Чем сейчас занят? И что творится в России?...Как там любимая...

Наконец, с торжественной частью было покончено. После выступления доброго десятка самых разных людей, говоривших в основном на чешком, но нет-нет, да вставлявших пару-тройку слов на русском, к "Добрыне" подъехали автомобили. Несколько грузовиков и три подновлённых по случаю встречи "Рено", украшенных цветами — вот и весь кортеж. Чувствовалось, что сейчас в Чехословакии некоторые проблемы со свободными средствами — столько всего предстояло сделать! Особняком смотрелся горделивый "Роллс-ройс", с вензелем "К" на капоте — личное авто Крамаржа, которое хозяин дал на время для использования в государственных нуждах.

Сам премьер-министр занял место подле водителя, а трое представителей русской делегации расположились на пассажирских сиденьях. Это были "свадебные генералы", в чинах и регалиях, которые официально возглавляли действо с русской стороны. Отвод глаз, не более.

Настоящие же "работники" заняли сиденья в простеньках "Рено".

— А Вам не кажется, что нас раскроют в два счёта? Уверен, что найдутся люди, могущие нас узнать в лицо или по фотокарточке! — тихо сказал Манасевичу Бобрев.

Точнее, ему показалось, что тихо — машина гудела жутко, народ шумел, и приходилось едва ли не орать прямо в ухо, чтобы хоть что-то расслышать.

— Да-да, прекрасная встреча! — невпопад проорал Манасевич. — Ваша жена была бы счастлива побывать здесь! Я уверен!

Дмитрий одёрнул себя. Ивушка намекнул, что о подобном лучше не рассуждать. Бобрев уже сомневался, правильно ли сделал, приняв участие в акции. За прошедшее время, такое мирное время, он подрастерял многие свои навыки и позабыл, что такое конспирация. Да, уж сколько всего приходилось вспоминать прямо на ходу! Готов ли он нести тяжёлое бремя на своих плечах? Или лучше сообщить Кириллу, что он уже не тот?

Против последнего решения восстала гордость офицера и чувство долга. Как?! Отказаться от приказа? Признать себя некомпетентным? Неспособным? Нет уж! Предстоит много работы, но Бобрев справится!

Манасевич покачал головой, глядя на лицо Бобрева. Было видно, что в душе офицера идёт борьба. Ивушка стал сомневаться, готов ли Дмитрий к возложенной на него задаче...

Они ехали по узким, истинно средневековым улочкам, едва не чиркая дверцами авто о стены приземистых домиков, когда впереди показались шпили и башни грандиозных — по сравнению с уже виденными пражскими зданиями — замков и дворцов, Пражский Град. Жавшиеся друг к другу, они сперва казались единым целым, но при приближении появлялось понимание: это чуть ли не десяток роскошных построек в самых разных стилях и самых разных времён, над которыми господствовали позеленевшие от влаги крыши собора Святого Вита.

Наконец, автомобили выехали на площадь (показавшуюся Бобреву много-много уже Невского проспекта в самом узком месте) — и впереди показались ворота, ведущие в Пражский Град. Непременные античные герои на приземистых известковых основаниях, изваянные в бронзе, застыли на страже кованых решёток. Это было, конечно, красиво, но впечатляло отнюдь не так, как тот же Петергоф или Зимний дворец. Видно было, что ты в центре бывшей провинции, а не целой империи.

"Роллс-ройс" поехал вперёд, увозя "начальство" далее, в самое сердце Чехословакии, а остальные делегаты поехали в другую сторону.

— А сейчас нам покажут будущее место работы.

Манасевичу орать не пришлось: здесь, у ворот Града, было намного тише.

Дорога заняла от силы минуту-другую.

Авто остановились у трёхэтажного дома с красной черепичной крышей, с виду ничем особо не выделяющегося на улице. Ну разве что фасад был выполнен в венецианском стиле: колонны, стены, выложенные жёлтым кирпичом-плинфой, два ряда окошек в двускатной (да-да, вы угадали, ещё и черепичной) крыше. Домик словно бы сутулился, борясь за место под солнцем с соседними постройками, впритык к нему подступавшими. Но, в общем-то, с виду здание было просторны, чем-то неуловимо напоминавшим штаб-квартиру Службы имперской безопасности в Петрограде.

Водители-чехи помогли вынести ящики и чемоданы из грузовиков и, тепло попрощавшись на ломанном русском, уехали. Бобрев застыл со всем своим нехитрым скарбом, рассматривая свой будущий дом на ближайшие...следующие...Дмитрий даже не знал, сколько времени он проведёт здесь.

— Ну-с, с прибытием! Потом надо будет посидеть, отпраздновать, что ли, новоселье! — рассмеялся Манасевич-Мануйлов за спиной Бобрева.

Дмитрий так и представил себе Ивушку, потирающего руки и облизывающего при мысли о застолье. Тот, наверное, и от присутствия дам не отказался бы...

Предел размышлениям Бобрева был положен открывшейся дверью. На пороге, ничтоже сумнящеся, застыл...дворецкий. Да какой знакомый!

Да-да, это был тот самый — "почтенного вида старик" — что встречал его когда-то в дверях штаба сибовцев. Он практически не изменился, разве что в разлапистых усах стало ещё больше седины, а на макушке — ещё меньше волос. Но огонь ещё горел в его глазах, движения были отточенными и выверенными, а под ливреей, Бобрев не сомневался, покоился с годами не ставший менее смертоносным "Кольт".

— Добро пожаловать, — коротко кивнул дворецкий. — Заждались.

— Иваныч. Ну чего ж ты так официально! — всплеснул руками Манасевич.

Бобрев даже повернулся, чтобы не упустить момент.

Ивушка поистине театральным жестом возвёл очи горе, беззвучно шевеля губами и корча страшные гневные рожи.

— По Вам плачет Дирекция Императорских театров, — всё так же бесстрастно кивнул дворецкий. — Прошу вас, господа, пройти внутрь.

Чуть отойдя в сторону, он позволил самым любопытным "делегатам" прямо-таки не войти — ворваться в здание. Ещё бы! Обрывки слухов, долетавшие до них, говорили о чём-то невообразимом, что скрывалось за стенами этого дома. Но возгласы разочарования, донёсшиеся из-за двери, похоронили надежду остальных на сюрпризы, поджидавшие их.

Манасевич-Мануйлов, прекратив корчить рожи, прошёл в дом, когда уже стихли и без того негромкие причитания делегатов. Бобрев заметил, как Ивушка и дворецкий обменялись едва уловимыми кивками. Что бы это значило?

Манасевич тащил свой непомерных видов чемодан, из которого торчали во все стороны края сорочек и каких-то непонятного назначения тряпочек всех существующих цветов, а заодно — каким-то чудом — нёс объёмистый саквояж.

Дмитрий со своим нехитрым скарбом последовал за Ивушкой.

Тень. Скрип двери. Полумрак и неизвестность нового дома. Бобрев старался запомнить каждый своё, каждый оттенок чувств, возникающих сейчас у него в душе. Мало ли, вдруг он захочет написать мемуары о том, что же происходило здесь, в стенах штаб-квартиры русской миссии?

Парадная была чистенькой, но довольно-таки маленькой. Серый ковёр, устилавший каменный пол, несколько портретов (оставшихся от прошлых хозяев, ни иначе) в дешёвых рамах, кадка с цветком, уходившие направо и налево лестницы, ведущие на верхние этажи, дверца в помещения первого этажа -вот, собственно, и всё. Небогато. Ах, да!

Дмитрий задрал голову. Над центром парадной свисала люстра-цветок. Кованая латунь, какие-то декоративные цветочки, четыре больших простеньких плафона, закрывавших электрические лампочки — вот и всё богатство. А на пересечении ламп-лепестков поблёскивало цветное стекло.

— Улыбнитесь, Дмитрий Петрович, — хмыкнул Ивушка. Просьба казалась глупой, но голос Манасевича был совершенно серьёзен — Улыбнитесь пошире.

— Всё шутите, — пожал плечами Бобрев.

— На этот раз — нет, Дмитрий Петрович, — Манасевич жестом попросил Дмитрия отойти в сторонку, а затем встал под самой люстрой. — Видели то стёклышко?

— Да, видел, — тут до Бобрева начало что-то доходить...

— А теперь, — Ивушка кивнул в сторону портрета, висевшего на стене напротив.

Неказистая дама в платье века этак восемнадцатого, державшая руках чёрную собачонку. Животное свирепо раскрыло пасть, в которой сверкал тёмный зуб...Сверкал?

Бобрев пригляделся получше. Потом подошёл к портрету.

В это время остальные "делегаты" уже разбрелись по дому, пытаясь найти хотя бы временное пристанище для багажа. Только дворецкий Иваныч, Манасевич-Мануйлов и Бобрев остались в парадной.

— Вот здесь, — Ивушка говорил тихо, чтобы его не было слышно из других комнат.

Но, в общем-то, острой необходимости в этом не было: стены подверглись небольшим изменениям, и звукопроводимость в них снизилась.

Манасевич для большей понятности ткнул пальцем в морду собачке с портрета.

— Так вот, вот здесь расположен объектив фотоаппарата. Как и здесь, — тонкий палец с длинным ухоженным ногтем теперь указывал вверх, на люстру. — И ещё кое-где в стенах проделаны подобные отверстия. Затем негативы попадут в проявочную комнату, обустроенную тут же, в подвале.

Дмитрий покачал головой. Да! Какая идея! Кажется, даже рот раскрыл — и это он, привыкший ко всяким "штучкам".

— Господин Бобрев, выпейте, станет легче, — услужливый дворецкий протянул, кажется, появившийся ниоткуда стакан с водой.

Глоток и вправду вернул Дмитрия с небес на землю.

— А вот и отпечаточки пальчиков, — точь-в-точь актёр, играющий злодея на провинциальных подмостках, Ивушка потёр руки от удовольствия. — А если бы отказались, всё равно бы дактилоскопировали Вас как-нибудь. Как и каждого посетителя.

Бобрев прищурился. Какие ещё сюрпризы его ожидали?

— Скоро сами всё узнаете, сами, — и вновь Манасевич прочёл по лицу Бобрева его мысли.

— Но откуда Вам, — с нажимом на последнем слове произнёс Бобрев, — известны эти секреты?

— Ах, что, неужели я забыл Вам рассказать? Горе мне, забывчивому! — жеманно поднёс ладонь левой руки ко лбу Манасевич. — Горе! Меня подводит присущая мне с детства скромность! Ведь я тот самый человек, который и придумал все эти сюрпризы!

Вот на этот раз Бобрев наконец-то удивился, совершенно искренне удивился...

Глава 3

Сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз вступал на эту землю? Кажется, что целая вечность. Хотя...Постойте-ка! Лет десять, не меньше! Славная должна была быть экспедиция, но возрождение флота было важнее. Годы работы, боёв, сражений — и вот он снова здесь, разглядывает Золотой Рог.

Бухта мало чем походила на своего "прародителя". Не отражалась в ней Святая София, не сновали туда-сюда турецкие лодочки. Но только одно роднило их — теперь оба Золотых Рога принадлежали России. И дальневосточный должен был стать новой кузницей славы для нашей страны.

В голове проносились воспоминания о встрече с бывшим регентом. Как звучало-то! Бывший регент!..

Кирилл улыбнулся. В последнее время появилось что-то в этой улыбке...печальное?

— О, нет, Вам показалось, дорогой мой Александр Васильевич, — отмахнулся Кирилл.

Он подошёл к окну своего кабинета с видом на Неву. Вот сейчас он заприметил чайку, распростёршую крылья над серой водой и ещё более серым, сковывавшим её гранитом. Чайка меланхолично летела по-над головами публики. Она, публика, любовалась особняками. Кто-то, однако, спешил в сторону Английской набережной и Васильевского острова. В лучах закатного солнца красная штукатурка Зимнего подёрнулась багрянцем, приобретя жутковатый вид. Почему в голову лезли только страшные образы и меланхоличные ассоциации?..