Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Поскольку жили мы в Крыму, где базировался Черноморский флот, как и следовало ожидать, она сплясала матросское "Яблочко". Я же, пыхтя, вновь растягивал меха и довольно удачно.
Когда мероприятие закончилось и всех отвели на праздничный обед с арбузами и виноградом, меня после него вызвали к заведующему.
В кабинете, кроме него, были гость из облоно и какая-то импозантная дама в строгом костюме с депутатским значком на пышном бюсте. Все чуть поддатые.
— Ты у нас в каком классе, мальчик? — томно вопросила сидевшая на диване дама, покачивая стройной ногой в остроносой туфле.
— В третьем — скользнул я по ней взглядом. — Потом перейду в четвертый
— И как тебе здесь живется? У Василия Кузьмича? — икнул начальник из облоно. Запахло коньяком (я помнил запах).
— Как у родного отца, — ответил Лазарь.. — Нас здесь хорошо кормят, учат и воспитывают. То была правда. Брехня, что в советских интернатах для сирот, дети жили в нищете. Я тому свидетель.
— Он у нас не только музыкант, но еще отличник и спортсмен, — довольный ответом прогудел заведующий. — Можно сказать, талант. В смысле, одаренный.
— Тогда давайте подумаем о его будущем, Юрий Генрихович, — обратилась депутатша к областному чиновнику. — Мы обязаны поддерживать таланты.
— Ну как отказать представителю народной власти? — масляно взглянул на нее тот. — У нас в интернате для одаренных детей как раз есть место. Считайте оно его. А вы — взглянул на Котова, — готовьте документы.
— Вот оно! — внутренне заликовал я. — Все по плану!
— А теперь иди, Лазарь, — благосклонно кивнул мне заведующий. — После тихого часа вас поедут в кино. На "Чапаева".
Выйдя из кабинета, я сделал в пустынном коридоре сальто-мортале*, а затем вприпрыжку побежал вперед. Жизнь казалась прекрасной и удивительной.
На заходе солнца, в летнем кинотеатре, мы смотрели кино, про легендарного героя Гражданской войны. Василий Иванович лихо вел бойцов в атаку, Анка расстреливала из пулемета "психов", ординарец Петька целовал ее в щечки. Поскольку секса в стране тогда еще не было.
Наступило очередное лето, воспитанник Донской перешел в четвертый класс, ожидая радостного известия.
Его не было.
А потом по интернату прошел слух, что в заведение для одаренных отправляют Сашку Петровского, того самого, к кому приходила бабушка. Он был троечник и лентяй, а кроме того, ругался матом.
— Как же так? — возмутился я и отправился к заведующему.
Тот все подтвердил, отворачивая глаза и барабаня по столу пальцами.
Как оказалось, бабушка Петровского в молодости была сподвижницей Коллонтай*, в связи с чем предпочтение было отдано ее внуку.
Это была первая несправедливость в этой жизни, что меня здорово обидело.
Внутренние составляющие тоже расстроились и стали давать советы.
— Рви отсюда за бугор, — рекомендовала чекистская. — Я расскажу, как все сделать без шума и пыли.
— Не вздумай. Лучше напиши явку с повинной, тебе поверят, — возражала прокурорская.
— Не сепетись, — советовали шахтерская с морской. — Учись. А то опять загремишь в забой или на подводную лодку. Тебе что? Больше всех надо?
Я внял гласу пролетариата.
И чтобы загасить обиду, а заодно отвлечься от дурных мыслей, вплотную занялся физическим трудом. Который, как известно, помогает. В то время за "Железным занавесом" (так именовали нашу страну заокеанские друзья), во всех школах культивировалось трудовое воспитание. По уже упомянутому мной, Макаренко.
Там имелись учебные мастерские и даже подсобные хозяйства, где детей, обучали трудовым навыкам. В постсоветской России сие похерили. С подачи демократов с либералами. Мол, нарушение прав ребенка.
Поскольку подсобного хозяйства в нашем интернате не имелось, я стал трудиться после уроков дополнительно в столярной и слесарной мастерских. Сбивая табуретки, а также вытачивая болты напильником.
А затем в жизни Донского свершился поворот. Меня усыновили.
Такое в нашем заведении случалось. И сироты завидовали счастливчикам.
В тот майский день, орудуя в поте лица киянкой*, я вершил очередную табуретку, и меня вызвали к заведующему. Заставив умыться и облачиться в выходной костюм: солдатского образца шерстяную гимнастерку с блестящими пуговицами, затянутую кожаным поясом с бляхой, широкие штаны и тупоносые ботинки.
— С чего бы это? — размышлял я, цокая подковками по коридору.
В кабинете заведующего, который был явно не в себе, на диване сидел представительный, средних лет мужчина, в шляпе и с орденскими колодками (не иначе фронтовик), а рядом с ним молодая особа. В креп-жоржетовом платье с золотой брошью и редикюлем* крокодиловой кожи на коленях.
— На мое "здрасьте", пара величаво кивнула головой, а заведующий ткнул дрожащим пальцем в стоявший в центре стул, — присаживайся.
Я сел, ожидая, что будет дальше.
Пара молчала, оценивающе рассматривая меня, словно амебу* под микроскопом. В кабинете возникла пауза.
— Послушай, Лазарь, — откашлялся в кулак заведующий. — Как ты отнесешься к тому, чтобы стать сыном этих уважаемых людей (подобострастно взглянул на пару).
"Нафиг мне это надо" подумал я, но вслух сказал, — не знаю и пожал плечами. Сработала чекистская привычка.
— А ты знай, мальчик, — начальственно прогудел мужик в шляпе. — Мы бы могли стать тебе достойными родителями.
— Соглашайся, малыш, — поддержала его жена. — Вилен Петрович слов на ветер не бросает. А я буду тебе мамой (повлажнела глазами).
— Вилен Петрович крупный партийный руководитель, — присоединился к ним Котов. — И это для тебя честь. Вырастишь настоящим коммунистом.
— Не знаю, — снова сказал я, начав болтать ногами. А потом шмыгнул носом. — Подумать надо.
— Вот-вот, — с облегчением сказал заведующий. — Иди, Лазарь, думай. Можно? — покосился на гостей. Те молча кивнули.
Спустя час, когда чета уехала, меня снова доставили на беседу к Котову.
Тот нервно расхаживал по кабинету.
— Садись, — указал мне на диван, после чего сообщил следующее:
Вилен Петрович Волобуев был вторым секретарем Крымского обкома партии, а его жена — Элеонора Павловна, директором сети ресторанов. Чета имела благоустроенную квартиру в Симферополе и охотничий домик близ Фороса*, а вот с детьми возникла незадача. Таковых в наличии не было.
— Перед тобой открываются такие возможности, пацан! — убеждал меня Котов, вздымая вверх руки. — Будешь кататься как сыр в масле! Получишь достойное образование!
— А почему у него такое непонятное имя? — спросил я в промежутке, когда заведующий, устав ораторствовать, стал пить воду из графина.
— Вилен, — это Владимир Ильич Ленин, дурак! Аббревиатура! И, брякнув графин на тумбочку, утер рукавом губы.
— Мне б такое предложили, на коленях пополз, — плюхнулся он за стол, уставившись на меня просящим взглядом.
— Соглашайся, Лазарь. Иначе меня за твой отказ турнут. Ты же так и останешься сиротой. Всеми позабыт, позаброшен.
— Хи-хи-хи, — сжал коленями руки я, вспомнив, что такое говорил Попандопуло из Одессы. В фильме "Свадьба в Малиновке".
— Ты чего? — округлил Котов глаза. — Издеваешься?
— Будь по вашему, Василий Кузьмич, — поднялся я с дивана. — Когда собираться?
— Ну вот, молодца! — вылезя из-за стола, по слоновьи протопал ко мне заведующий и пожал руку. — Я в тебе не сомневался.
Потом вернулся назад, снял с рычага трубку и завертел диск. В ней запищало, а потом щелкнуло
— Он согласен! — вытянулся во фрунт*. — Слушаюсь, товарищ секретарь! Будет исполнено!
И колесо завертелось.
На следующее утро, после завтрака, аккуратно подстриженный и в новой форме, я, вместе с Котовым на его стареньком "Москвиче-Олимпия", прибыл в отдел ЗАГСа* Центрального района Симферополя, где нас уже ждали.
Предупредительная, бальзаковского возраста дама (насколько я понял, начальница), провела нас в свой личный кабинет, уставленный букетами цветов и шампанским, где потрепав Лаврентия по подбородку "какой хороший мальчик!", пригласила присесть. Тут же оформив на усыновленного свидетельство о рождении
— Непорядок, — пробубнил во мне прокурор. — А где же все предшествующие этапы? Явное нарушение закона.
— Не зуди, — осадил его чекист. — Это тебе ни хухры-мухры. Сам секретарь обкома. Понимать надо!
— Вроде инкогнИто? — вопросил шахтер.
— Ну да, — хмыкнул моряк. — Типа подлодка в автономке.
После этого заведующая встала, торжественно сообщив, что я теперь Никита Виленович Волобуев, вслед за чем вручила Котову зеленую, с гербом книжицу.
Засим мы чинно распрощались (начальница пожала мне руку) и вместе с Котовым вышли наружу. В яркое солнце, чириканье воробьев и запах цветущих глициний на бульваре.
— Хочешь мороженое? — спросил заведующий, кивнув на девушку в белом фартучке, у голубой тележки под тентом.
— Ага, — сказал я, облизнувшись. В интернате нас мороженым не баловали.
Мы подошли, Котов купил мне эскимо за двадцать две копейки, после чего мы уселись рядом на скамье под ливанским кедром.
Я лизал забытую сладость, облитую шоколадом, а заведующий извлек из кармана пачку "Дюбека", продул папиросу и закурил.
— Ну как тебе новые имя и фамилия? — выдул вверх струйку дыма.
— Имя вполне, — отогнал я налетевшую осу. — Как у Хрущева. И Виленович ничего, в смысле Ленин. А вот фамилия, я бы сказал, не того. Как в анекдоте.
— В каком еще таком анекдоте?
— Хотите расскажу?
— Валяй, — поддернув широкую штанину, забросил ногу на ногу Котов. — Я послушаю
— Значит так, — куснул я подтаявшее эскимо и шмыгнул носом.
— Приходит актёр в провинциальный театр устраиваться на работу. А там ему полный отлуп: мест нет, хороших ролей нет, свободен!
— Да мне хоть бабу Ягу,— говорит. Я на все согласен
Отвечают, — ничего нет. Ну, разве роль оруженосца Волобуева... но так это полный бред. Вы же сами понимаете. Такое никто не сыграет.
— А что за роль? — интересуется актер. — Я самого Ленина играл вообще-то, в Урюпинске.
Ему: — да бросьте! Заслуженные пробовались, не потянули... или Вы не слыхали про Волобуева?
— Не, — отвечает, — не слыхал. Поясните.
— Ему поясняют, что роль это эпизодическая. В финальной сцене нужно выйти на сцену, протянуть главному герою меч и сказать: "Волобуев! Вот Ваш меч! ". Но над ролью довлеет тяжкое проклятие.
Впервые в нашем театре Волобуева ставили в 1896 — м году в бытность посещения августейшими особами. Подлец — гимназист, которому доверили вынести меч, то ли из шалости, то ли случайно, возопил: "Волохуев! Вот ваш меч!!" Ну, случился большой скандал. Режиссера в Сибирь сослали, труппу разогнали, гимназиста выпороли.
Другой раз, уже при Советской власти, пьесу эту вновь ставили. Актёр, игравший оруженосца, очень волновался, и конечно, тоже брякнул: "Волохуев!"
— Кхы-кхы-кхы! — подавился дымом Котов. — Волохуев! Ну, бля, умора!
— Ага, так и брякнул,— доев мороженое, сказал я, утирая липкие пальцы о штаны. После чего продолжил.
— Ну, этому актеру и говорят, — режиссера расстреляли, труппу в лагеря. И при Сталине ещё ставили, тоже ничего хорошего не вышло. Сейчас вот молодой главреж пришёл, хочет ставить. Его отговаривают все, и за роль оруженосца никто не берется.
— Я согласен,— настаивает актер, и его оформляют на роль. Ведь самого Ильича играл, не шутка...
— А можно мне еще мороженое? — хитро покосился я на Котова, слушавшего открывши рот, к нижней губе которого приклеилась погасшая папироса.
— Конечно, — выплюнул он окурок. — Здорово излагаешь. И тут же выполнил мою просьбу.
— Ну, так вот, — стал сдирать я с батончика серебряную фольгу.
— Репетиции идут — все хорошо, прогоны — отлично. Город с трепетом ждёт премьеры. В ее день — аншлаг зал полон. Первый акт, второй — все как на иголках. Финальная сцена.
Выходит Оруженосец Волобуева с мечом. А публика — то местечковая, своя, все легенды знает. Короче, мертвая тишина.
Оруженосец собирается с мыслями... сам трепещет... и, отчетливо артикулируя, произносит "Волобуев!..
В зале пятиминутная овация! Зал встает!! На сцену летят цветы!!!
Актер пафосно наслаждается своим триумфом, воздев вверх руки и кланяясь. А потом расслабляется (овация стихает), подмигивает главному персонажу и к куполу взлетает "Волобуев! Вот ваш х..!!".
Заведующий, отвалившись на изгиб скамейки, начал оглушительно ржать, с асфальта вспорхнула стая голубей, а девушка у тележки закричала "мальчик прекрати выражаться!"
— Ну, ты даешь! — утер Котов выступившие на глазах слезы. — Откуда такой взял? Впервые слышу.
— Так у меня ж одаренность, — метнул я в урну палочку от честно заработанного эскимо, и мы опять засмеялись
— Забавный анекдот, надо будет рассказать на педсовете в районо*, — сказал заведующий, после чего взглянул на наручные часы и встал со скамейки. — Поехали.
По дороге я рассматривал красивый город в зелени и цветах, думая, что Котов в общем — то неплохой мужик, хотя и чиновник.
Не ворует, как многие такие же в будущей России, и по мере сил воспитывает новых ударников труда, свято веря в коммунистические идеи.
Потом были экзамены за истекший год, которые Волобуев успешно сдал, а спустя три дня пятикласснику выписали вещевой аттестат, и я собрал подаренный интернатом фибровый чемоданчик. Несколько пар хлопчатобумажных носков, новых маек с трусами, а также другую хурду*, полагающуюся сиротам, уходящим в большую жизнь пролетарского государства.
Когда простившись с педагогами, давшими выпускнику обязательное напутствие, я пожимал руки своим приятелям, к нам подошла Таня (она здорово похорошела) и отозвала меня в сторону
— Слушай, Никита, а давай снова дружить и переписываться, — хитро блестя глазами, сказала она, сунув мне в руку краснобокую мельбу*.
— А как же Сашка Петровский? — понюхал я душистое яблоко.
— Фи, — сморщила носик Таня, взмахнув пушистыми ресницами — У него только бабушка-революционерка. А у тебя такой папа!
— Вот она, настоящая дочь Евы, — подбросил я в руке библейский плод, совративший первого человека.
Но в ответ сказал, — хорошо. Я подумаю.
Чуть позже мы с заведующим спустились вниз по гулкому маршу лестницы во двор, где на плацу у клумбы уже стояла черная "Волга" с серебристым оленем на капоте, а рядом скучал водитель, в белой рубашке при галстуке.
— Ну, прощай Никита, не забывай нас,— протянул мне ладонь Котов, и я шлепнул в нее свою. С чувством легкой грусти.
Когда сел в машину с тихо урчащим мотором, оглянулся назад.
В окнах второго этажа корпуса, за стеклами, белели лица ребят.
Потом автомобиль тронулся, они превратились в пятна, и мы выехали со двора в город. К новой жизни.
— Бывайте кореша, — сентиментально всхлипнул внутри моряк.
Остальные части души молчали. Наверное, тоже переживали.
Глава 5. В номенклатурной среде.
Шел четвертый год, как я жил с вновь обретенными родителями.
Страной правил очередной Генсек Леонид Ильич Брежнев, она под его чутким руководством шла семимильными шагами к коммунизму, пела, бухала и штурмовала Космос.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |