Ласточка помогла Кроту напиться, затем подошла к мальчишке, подобрала застывшие ноги и сунула их под одеяло. Найденыш отчетливо стучал зубами. Ласточка пощупала холодный липкий лоб и поморщилась. Прогулка даром не далась.

— Если ты еще раз встанешь, я привяжу тебя к постели, понял?

Найденыш тускло смотрел мимо. Взгляд у него расплывался.

— Сколько мне... тут лежать?

— Неделю отваляешься. Немного очухаешься — будешь на кухне отрабатывать и лечиться заодно.

— А что... там делать?

Ласточка подоткнула одеяло. Надо еще одно принести. Знобит парня.

— Найдем работу. Гречу перебирать, например.

— Чтоооо? Гречку? — Глаза у найденыша широко раскрылись от возмущения. — Это бабское занятие!

— А ты на мужское не годишься сейчас. Но оно от тебя тоже не убежит. И дрова порубишь, и крышу починить поможешь, протекает после зимы, и еще что-нибудь полезное сделаешь...

Парень закрыл глаза и отвернулся.

— Как тебя зовут-то? — спросила Ласточка.

Он не ответил.

* * *

Не успев преодолеть и десятка миль по лесам, с новым препятствием столкнуться пришлось. Гать, что поверх гиблой трясины настелена была, то ли разбойниками, то ли еще кем сожжена оказалась, так что, сколько видит глаз, только озерки малые да сухая трава осока остались. Погорелые столбы, да бревна поломанные — не сказать, чтобы к радости и воодушевлению располагали.

По этому случаю произошла между сэном Марком и лордом Раделем великая ссора и даже рукоприкладство. Не могу сказать, что неуместное чувство радости совершенно смог подавить, так как со словами, каковые Энебро в пылу гнева произносил, совершенно и полностью согласиться могу.

Потому как заново мостки мостить для конных рыцарей, да телег тяжело груженных, дело тяжкое, неблагодарное. Единственная радость — дожди временно прекратились. Войско наше, не исключая королевских рыцарей, в лесорубов и плотников преобразиться принуждено было, лес валить, рубить сучья и по пояс в грязи колупаться.

Время, на излете осени и без того драгоценное, словно вода утекает, и пока досадную задержку эту преодолеть мы не смогли. Досаднее всего мне то кажется, что от разбойников, каковыми по рассказам судя, леса эти кишмя кишат, мы пока и единого лошадиного хвоста не видели. Будто они все в бывшей кавеновой крепости попрятались, словно волки в логове, или выжидают чего-то.

Я же, на теперешнее прегорестное положение вещей глядя, боюсь, что нам тут до снега никак не управиться и сам жду, пока подморозит как следует. Непроходимее здешних мест по осени ничего ранее видеть мне не доводилось.

В середине первой четверти Ласточку растолкала Тинь, дежурившая в ночь. Она оказалась сильно напугана и бормотала только "Он замерз, замерз!" Кто замерз, почему замерз, Ласточка от нее не добилась.

Пришлось натянуть платье, запалить свечу, потому что Тинь прибежала без света, и пойти смотреть, кто там замерз.

Больничный зал встретил ее вздохами, покашливанием, стонами и шуршанием соломенных матрасов.

— Девочки... что там? — прохрипел из своего угла Крот, которого ночью маяло гораздо сильнее, чем днем.

— Замерз! — пискнула Тинь беспомощным голосом. Она плелась за Ласточкой и уже, видимо, сама не знала, почему так всполошилась.

В спертом воздухе растекался запах перегоревшего масла. Ласточка остановилась перед темной лужей, в которой отразился огонек свечи. В луже поблескивали осколки светильника.

— Тинь! С ума рехнулась? Сейчас же убери! Развезут же по всему залу!

— Я нечаянно...

— Вот и убери свою нечаянность. Кто у тебя замерз?

— Новенький...

Из ниши, где устроили найденыша, доносилось бормотание и хриплые вздохи. Скрипела веревочная сетка. Ласточка поставила свечу на каменный выступ — огонек заплясал от сквозняка.

Сперва Ласточка даже не поняла, кто лежит на постели. Она собственноручно укладывала в нее черноволосого мальчишку, теперь же перед ней лежал абсолютно седой. Седина расползлась от концов волос, разметанных по изголовью, и только вокруг лица оставалась черная кайма. Лоб блестел от пота, на ресницах и бровях росой сверкали капельки.

Найденыш мучительно вздохнул, перекатывая голову по тощей подушке, волосы с одной стороны натянулись, будто приклеенные. Не веря глазам, Ласточка нагнулась — и отшатнулась невольно. Это не седина, это иней! Не только на волосах, но и на наволочке. И откинутый край одеяла, и простыня — все, на чем останавливался потрясенный ласточкин взгляд — все покрывал тонкий серебрящийся налет, какой бывает на бревнах у банной отдушины в морозный день.

Мары полуночные, такое кого хочешь напугает!

Закусив губу, Ласточка заставила себя прикоснуться ко лбу найденыша. Жар, как она и ожидала. С парня льет градом, пот пропитывает волосы и белье, и застывает ледяной коростой. Откуда это?

Она протянула руку в сторону окна и поводила ладонью в воздухе. Нащупала прохладную струйку из щели, с надеждой оглянулась на свечу — огонек исправно плясал, но сквозняка для такой пляски было маловато.

— Вир... — пробормотал мальчишка и опять заерзал головой по подушке. — Ви-ир... Ммммм...

Выпростал из-под одеяла непривязанную руку, зашарил вокруг, заворочался, пытаясь привстать.

— Ви-и-ир...

— Лежи, лежи! — Ласточка перехватила слабую мокрую от пота ладонь, возвращая ее под одеяло.

В глубине комнаты поплыл огонек светильника: Тинь вернулась с тряпкой, подтирать масляную лужу.

Мальчишка задохнулся и заперхал гадким верховым кашлем, который не отводит мокроту, а только мучает грудь. На каменном выступе, рядом со свечой что-то дзенькнуло, вниз, на подушку и на скорчившегося мальчишку посыпались осколки.

Флакончик с цинковой мазью, забытый еще с вечера.

В то же мгновение метнулось и погасло пламя свечи. Тоскливо запахло горелой бечевой.

— Ласточка? — ползающая на карачках Тинь оглянулась.

— Здесь дует, как я не знаю что, — недовольным тоном отозвалась Ласточка. Она надеялась, что голос у нее не дрожит. — У парня ледяная лихорадка.

— Что у него? — Тинь поднялась с колен, бросив тряпку.

В дальнем конце зала что-то забормотал Крот, но Ласточка его не слышала. Она слышала, как шумно, постанывая, дышит странный найденыш. Еще она слышала стук собственного сердца.

— Ледяная лихорадка, — твердо повторила Ласточка. Она только что выдумала эту ужасную болезнь. — Я заберу его к себе. Не хватало еще, чтобы он перезаражал тут всех. Растолкай Зеба и Глухаря, пусть перетащат парня ко мне. Не выкидывать же его на улицу, право слово.

— Он... он был весь как ледышка! — пожаловалась Тинь, не решаясь приблизиться. — Весь как снегом засыпанный!

— Это соль. Когда пот сохнет, остается солевая корка. А постель у него вся мокрая, хоть отжимай. Белье надо снять и прокипятить с щелоком.

— А ты не заразишься?

— Я не заражусь, потому что я здоровая. И ты тоже, нечего трястись. А больных он может перезаражать. Тинь, быстро за помощниками! Я не намерена всю ночь тут сидеть!

Тинь повернулась, поскользнулась на масле, чертыхнулась и убежала. Ласточка выдохнула и разжала кулаки. Посмотрела на мальчишку. В полумраке лицо его, очерченное инистой короной, казалось темным. Только белки слюдяными полосками посверкивали меж несомкнутых ресниц.

Бывает так, что некоторые люди видят невидимое, слышат неслышимое, и делают невозможное. Бывает, человек поднимает тяжесть втрое большую своего веса, а потом не может сдвинуть ее ни на дюйм. Бывает, забирается на высоченное дерево или скалу, а потом не знает, как оттуда слезть. Бывает, посуда, ни с того ни с сего, падает на пол и разбивается, сами отворяются двери, вспыхивает или гаснет огонь, находятся и пропадают вещи. Люди пугаются этих явлений, приписывая их чуди из болота, дролям из холмов, марам из Полночи или чертям из-за печки. Не отказывая марам и чуди, Ласточка знала, что треть, если не половина этих явлений — дело рук самих людей. Или не рук, а помыслов, желаний и намерений, причем часто неосознанных. Некоторые люди способны задевать тайные нити, пронизывающие мир. Кто-то научен ими играть, но большинство — нет, большинство знать не знает ни про какие нити. И — дрожит и рвется паутинка, падают чашки со стола, загораются занавески, хлопает вьюшка в безветренный день.

Не отказывая марам и чуди, люди кивают на колдунов.

На злокозненных и продавшихся дъяволу. На насылающих мор, голод и град. На вынимающих следы и отрезающих пальцы у повешенных. На одиноких женщин и стариков, на чудаковатых, пришлых, нелюдимых или просто немного не таких. Не оправдаешься и не отмоешься, тем более, если есть очевидцы.

Потеешь инеем, а склянки сами прыгают с полок? Значит, прошлогоднее наводнение на твоей совести, и пожар в торговых рядах, и что корова не доится и что тетка Мина из Белобрюхи окосела на левый глаз.

Не надо пугать добрых людей, они этого не прощают.

А что до странных способностей... Об этом Ласточке надо было подумать. Как следует подумать и кое-что вспомнить.

Она вытащила у себя из-за ворота кожаный шнурок с медной, выбитой на затертой монетке солью. Нагнулась к мальчишке и накинула шнурок ему на шею. От тепла рук лед таял и волосы чернели под пальцами. Ласточка принялась отдирать примерзшую шевелюру от подушки, прядка за прядкой — осторожно, но поспешно.

Пока не вернулась Тинь с помощниками, надо успеть привести найденыша в божий вид.

* * *

— В Найфрагире чего только не болтают, — туманно пояснил найл, продолжая разглядывать Кая.

На узком его лице не отражалось ничего — только, пожалуй, сильная усталость. Он покончил с мясом и бросил обглоданную кость в костер.

— Мы родом с истинного севера.

— А, военная добыча, — зевнул Кай без всякого интереса.

Найгон и Найфрагир, два самых северных королевства, вечно враждовали.

— Мы бежали и хотели обойти южные земли краем болот, — сказал Лайго.

Вот. Для них найфрагирцы, живущие большую часть года среди снега и льдов — южане. А жители Найгона считаются да, истинные северяне. То есть, севернее только льды и тюлени. И Полночь.

Леута и Химера, столицы двух этих стран, испокон веков скалились друг на друга сквозь холод и тьму Севера.

Кай с тоской подумал о подступающей зиме — уже пережил одну в продуваемой всеми ветрами Верети. Осенний штурм оставил такие дыры в стенах и окнах, что проще было жить в каморке под крышей донжона, чем в лордских покоях. Даже огромная кровать не кажется привлекательной, когда за окном свищет ветер, гонит черные ночные облака и вымораживает пол под ногами.

Найлам — хоть бы что! Они точно родственники моржам и белым медведям. И злым ледяным созданиям, которые живут в Полуночном море.

— У меня есть люди из ваших, — важно сказал Кай. — Из Леуты тоже. Когда приедем в крепость...

— Я не уверен, что мы пойдем в твою крепость, мальчик, — мягко произнес Лайго. — Ты славно принял нас, и мы, что скрывать, устали в дороге, но не думай, что проделали этот путь ради того, чтобы примкнуть к разбойной ватаге.

Кай фыркнул, как камышовый кот, только что уши не прижал.

А он то уже мысленно видел себя окруженным мрачными черными воинами, чья верность вошла в поговорку!

— И куда же вас тогда несет через болота? — недовольно спросил он.

— Домой. Я давно не видел дома, — ответил найл. — Я служил одному лорду здесь, на юге. Знаю, как видишь, язык и обычаи. Потом ненадолго вернулся. Потом попал в плен.

— Какому лорду служил?

— Неважно.

— Ты опоясанный рыцарь?

— Да.

— И что, не пойдешь со мной осаждать Тесору? — Кай усмехнулся. — У Арвелей золотые простыни, серебряные одеяла. Давно пора взять то, что принадлежит мне по праву.

— Я пошел бы, — прямо сказал Лайго. — Но думается мне, что ты слишком юн для того, чтобы разбираться в военных делах. Я не знаю, как ты захватил крепость лорда Кавена, случалось видеть ее в давние времена. Разве что орды демонов лезли с тобой на стены или у тебя звезда во лбу...

— А если так, — Кай зло дернул углом рта, — если звезда, и ты просто слишком плохо смотришь? Или горит она неярко?

Лайго так и не повысил голос. В его жизни было много таких костров и стылых октябрьских утренников, зевак, выглядывающих из-за плетня, лордов и рыцарей, ждущих, на чью сторону он встанет.

— Я смотрю внимательно и вижу перед собой пригожего юношу, который годится в постель или в сыновья. Но не верится мне, что способен этот юноша водить воинов в битву.

Его черная компания — ну чисто вороны, мрачные нахохлившиеся птицы с отсыревшим оперением! — согласно заклекотала по-своему.

Кай взбеленился. Он как-то не привык, чтобы ему перечили. И в мечтах уже вообразил, что эти суровые рыцари перейдут к нему на службу, станут верной охраной. Разношерстная кодла благоговела перед своим болотным лордом, истерично, с суеверным страхом. Но он всегда мечтал о таких вот птицах — хищных, мрачных и гордых.

— Вы это... вот что... знаешь, что!

Он вскочил, плащ взвихрился, подняв тучу золы. Разбойничьи морды его соратников, повисших на плетне на манер диковинных украшений, выказывали любопытство. Им тоже было интересно, сладит их предводитель с гордыми найлами — или нет?

Не сладил.

— Недосуг мне беседовать. Мы за фуражом приехали...

Он осекся.

За околицей послышались испуганные голоса. Взвизгнула и запричитала женщина. И, заглушая все остальные звуки, залаяли, потом заскулили собаки во дворах, волной, начиная с ближнего края деревни, того, что упирался в болото.

Кай переменился в лице и кинулся вон со двора, оставив гостей. Лайго проводил его взглядом, потом неспешно поднялся, кивнул своим людям.

У края болот, там где настелили мостки для разных хозяйственных нужд, а дальше протянулась добротно проложенная гать из круглых серых бревен, идущая на Вереть, толпился деревенский люд. Серое, черное, коричневое, женщины кутались в шерстяные платки. Приблудилась пара детей, опасливо выглядывающих из-за мамкиных юбок.

Бородатые мужики, мрачные, насупленные, выступили вперед, один держал рыбацкую сеть, другой — вилы. Мелькали в толпе дубинки.

Народу становилось все больше,

Кай бесстрашно прорезал толпу, вылетел на мостки, стуча каблуками. За ним спешил разномастный отряд лесных удальцов.

Они ждали, стоя прямо на серой ряске. Маленькие, лупоглазые, с лохматыми, как утиные гнезда, головенками.

Словно ребенок нарисовал на заборе — углом торчащие локти и коленки, тощее тельце, кое-как прикрытое травяной плетенкой, рот до ушей.

Крестьяне сбились в кучу, ощетинились подручным оружием. Захныкал ребенок, которого нескладеха-мать толкнула, попятившись.

— Чудь, чудь рыбоглазая из болот полезла, — забормотали в толпе. — Быть беде.

— Ой, боженьки мои!

Кай подошел к краю настила, нагнулся, с любопытством пригляделся. Горстка пришлецов пошипела, засвиристела по-птичьи, сухие серые пальчики трогали доски.

Чудь повылезала на сушу, облепила парня со всех сторон. Десяток попятнанных брусничным соком рук вцепился в край плаща. Страшные малыши стояли, покачиваясь, изо всех сил растопыривая пальцы ног. Ступни у них были жутенькие, птичьи, с темными перепонками, намазанные холодной грязью.