Город Эйч

Некоторое время Сонтано молчал в трубку. Затем, прикрыв глаза, ответил:

— Дени, у тюльпанов всего один бутон на стебле. То, о чем ты говоришь, называется гладиолусы. Я перезвоню Папе.

Сонтано отключил сотовый. Немного потоптался на разбросанных тюльпанах, наклонился и поднял охапку красных цветов.

— Рики?! Рики, ты нашел меня!!

Сонтано поднял голову. Женщина, стоящая на балконе борделя, была слишком ярко накрашена и слишком открыто одета для своего возраста и размеров. Округлые руки, большая грудь и чудесные, потрясающие глаза...

— Бет?

— У тебя чудесные потрясающие глаза, — Рики Сонтано убрал каштановый локон упавший ей на лицо. Горячее тело девушки все еще льнуло к нему.

— Рики, ты ведь не бросишь меня после этого? Ты мой первый мужчина...

— И ты у меня первая, Бет, ты это знаешь. И я не оставлю тебя.

— Но я уезжаю, Рики! Отец нашел работу в другом городе. Мы все равно расстанемся!

Бет уткнулась ему в плечо, Рики прижал девушку к себе и пообещал:

— Я найду тебя, Бет, где бы ты ни была. Я найду тебя, и мы будем вместе.

Спустя более двадцати лет с того обещания Сонтано вновь смотрит в глаза своей первой женщине. И он понимает, что она видит его, стоящим под ее балконом в россыпи цветов с огромным букетом тюльпанов в руке.

— Рики, это ты?

— Я ведь обещал, что найду тебя, Бет.

Рики Сонтано становится на одно колено и протягивает тюльпаны вверх.

— Беатрис, ты станешь моей женой?

Кое-что о зомби.

Галя плакала. Кусала губы и пыталась остановить набегающие слезы, но не получалось. Руки были заняты, и она вытирала, насколько могла, мокрые щеки плечом. Она знала, что его это раздражает. Галя старалась потише шмыгать носом, но все равно чувствовала, что каждый раз он напрягается, и на его лице вздуваются желваки.

Несмотря на пелену застилающую глаза, Галя ловко управлялась со сковородой и двумя кастрюлями, кипящими на плите. Необходимая сноровка, выработанная годами.

Галя снова шмыгнула.

— Бога ради, не напускай соплей в мой обед! — Питер в раздражении смял и откинул газету.

— Извини, я... я стараюсь...

Она подала на стол гуляш с ароматной подливой и картофельным пюре. Питер накинулся на еду, огромными кусками откусывая хлеб. Галя не ела.

— Но Питер, столько денег! Где я их возьму? Ты забрал все, что было, когда уезжал, потом я много раз высылала тебе деньги. Помнишь? Ты ведь уезжал заработать денег, а выходит теперь мы в еще больших долгах!

— Я занимаюсь бизнесом, — он сказал так, будто это все объясняло. — Мне нужно сто пятьдесят тысяч. Я закрою долги и смогу повести игру. На этот раз по-настоящему Большую игру! Достань мне деньги.

— "По-настоящему Большую игру"! Питер, ты говорил это столько раз! — Галя, уже не сдерживаясь, ревела навзрыд — Мы еще не рассчитались по старым долгам, а ты хочешь, чтобы я заняла снова! Питер, пожалуйста, не надо! Я ведь все знаю, я знаю, да! — ее тонкий дрожащий голос срывался.

Она просила, увещевала, она пыталась объяснить, разжалобить, даже попробовала возмутиться. Последнее получилось у нее жалко.

— Да, Тревер все мне рассказал! Ты ведь пил там, целый месяц просто пил! А я отправляла тебе все деньги, что смогла заработать!

Галя чувствовала, что волны истерики накрывают ее с головой, она уже не могла остановиться.

Питер отложил вилку и рукой сгреб картофельное пюре с тарелки, затем метко без размаха бросил жирную массу в лицо Гале.

— Выйди из-за стола. Вернешься, когда перестанешь строить из себя дуру, — Питер вытер руку салфеткой, взял вилку и продолжил обед.

Мигом притихшая Галя сидела с широко открытыми глазами, горячая подлива текла по ее лицу, капая на юбку. Словно робот она встала и на деревянных ногах пошла в ванную.

— Сто пятьдесят тысяч, — донеслось в след, — Достань мне их сегодня.

Галя переоделась и кое-как напудрила покрасневшее лицо. Стараясь не греметь ключами, закрыла входную дверь.

— Добрый день, Галина Петровна.

Ключи выпали из рук и звонко упали на каменный пол подъезда. Галя быстро оглянулась.

— Ох, Ипполит Матвеевич, как вы меня напугали!

— Прошу прощения, я не нарочно. На работу?

Ипполит Матвеевич, высокий худощавый мужчина, в помятом коричневом костюме и развязно спущенном галстуке, наклонился и поднял ключи. Он жил в соседней квартире, и всегда ходил в костюмах, всегда они были помяты, а галстуки всегда спущены. Скорее всего, он любил выпить, но Галя ни разу не видела его пьяным или с похмелья. И все-таки она готова была биться об заклад, что их сосед и зеленый змий близкие знакомые. Даже друзья. Наверное, потому, что он ей очень нравился. А влюблялась она, как показал опыт, исключительно в алкоголиков.

— Питер приехал, да?

Галя вздрогнула:

— А как... мм... Откуда вы знаете?

Ипполит Матвеевич кивнул на лестничную площадку. На полу были набросаны окурки, цинично игнорировавшие, стоящую здесь же жестяную урну с красной надписью: "ДЛЯ ОКУРКОВ".

— Ох, простите. Я говорила ему... да, разговаривала с ним. Он пообещал, он...мм... Ему было приятно, что вы сделали эту урну для него. Да. — Галя торопливо вынула из сумочки салфетку, собрала разбросанные бычки и бросила их в жестянку.

— Хорошо, я рад. И это замечательно, что мы с вами столкнулись, я как раз возвращался домой и хотел зайти к вам, а тут вы из дверей...

Ипполит Матвеевич улыбался, подавая ей ключи, но Галя заметила, как внимательно он смотрит на нее. Конечно, замечая следы истерики и ожога на лице.

— Ипполит Матвеевич, мне ужасно стыдно, но я не смогу отдать вам долг сегодня. Обещаю, что скоро. Нам должны дать аванс, и я сразу...

— Что вы, что вы! — сосед замахал на нее длинными руками, — Бог с вами, Галина Петровна! Не за долгом я к вам, а с просьбой. Глядишь, и я вам должен буду.

Галя улыбнулась. Совсем чуть-чуть, еле дрогнув уголками губ, но сосед заметил и радостно заулыбался в ответ.

— Я слышал, что у вас есть старая печатная машинка. Это правда?

— Да, но зачем вам этот раритет?

— Ой, да мне он незачем! Но вот один мой друг пишет проект... Ради Бога, не спрашивайте, какой — я сам ни черта понять в нем не могу! Знаю лишь, что вот это должно быть отпечатано на машинке и чтобы все точь-в-точь, слово в слово.

Ипполит Матвеевич вынул из внутреннего кармана, смятые листы, попытался хоть немного разгладить их и протянул Гале.

— Белиберда какая-то!

— Вот-вот, именно так я и сказал ему. Но он ответил, что я ничего не понимаю в тонкой материи псионографики. Псионографика! Вы знаете, что это такое?

Галя отрицательно покачала головой.

— Вот и я не знаю. Но друг есть друг. Он спросил, есть ли у меня на примете кто-нибудь, кто может набрать это на печатной машинке. Я вспомнил о вас. Для такой опытной машинистки это раз плюнуть. К тому же и печатная машинка у вас есть!

— А когда это нужно?

— Завтра утром и нужно! Ой, только не отказывайтесь! Я понимаю, так условия не ставятся, но мой друг очень рассеянный и тянет все до последнего. Галина Петровна выручите меня. Тогда и долг ваш зачтется, и за работу хорошо заплатим. Ну как?

Ипполит Матвеевич вопросительно поднял брови и неуверенно улыбнулся.

— Никакой дополнительной платы не надо, — Галя аккуратно сложила листы вчетверо и положила в сумку.

— Спасибо, Галина Петровна! Выручили, ей Богу, выручили! Так я завтра в десять зайду?

— Заходите, ... Ой, нет! — улыбка исчезла с лица Гали, она вспомнила про Питера: — Лучше я сама вам занесу. В десять.

— Вот и хорошо. Еще раз спасибо. Удачного дня!

— Вам тоже, — Галя стала спускаться по лестнице. Она была уже этажом ниже, когда ее окликнул сосед.

— Галина Петровна, только не забудьте — очень точно! — Ипполит Матвеевич свесился с перил: — Слово в слово!

Когда Галя вернулась, Питер уже спал. Облегченно вздохнув, она тихо-тихо помылась в ванной, затем вытащила из кладовой большой старый чехол, в котором много лет хранила мамину печатную машинку. Почему уж не выкинула и не сдала старьевщику, а возит за собой из одной съемной квартирки в другую, сама не знает. Ну вот, пригодилась же. пожала плечами она, и покрепче ухватившись обеими руками за ручку, поволокла ее в кухню.

Плотно закрыв дверь, чтобы, не дай Бог, не разбудить Питера, вынула из чехла и водрузила машинку на стол. Пыли на ней почти не было, однако Галя все равно пробежалась по ней тряпкой. Удовлетворенно хмыкнув, зарядила ленту с краской. Обошла целую кучу магазинов, чтобы найти ленту для печатной машинки! На нее смотрели как на динозавра.

Ну, вот все готово. Галя села, вставила и закрепила лист.

Сара кворум пилум кто?

Конечно, дорогая, это тебе не клавиатура компьютера, надо сильнее давить на клавиши, помнишь? Галя смотрела на первую попытку в раздумьях. Можно ведь вернуть каретку и отпечатать сверху второй раз, но, может, им нужен безупречный вариант? Галя вынула лист и смяла его. Закрепляя другой, отметила: дубль два.

Сара кворум пилум кто?

Берта тридцать супер тремс!

Яна ....

Господи, кому это нужно? Фигня, какая-то.

Яна чтобы ты бы жон.

Сара кворум пилум жон?

Стоп, дорогая, будь внимательна. Здесь восклицательный, а не вопрос. И, кстати, "тыбы" точно без пробела? "Ты бы", "тыбы жон"... Здесь без пробела, и, скорее всего, смысла в этих словах искать не стоит. Окей, поехали дальше. Дубль три.

Сара кворум пилум кто?

Берта тридцать супер тремс!

Яна чтобы тыбы жон.

Сара кворум пилум жон!

Са-ра кво-рум пи-лум оп! Галя улыбалась, сама того не замечая. Ее взгляд остекленел. Я-на что-бы ты-бы жон! Язык вылез изо рта и облизал губы.

Берта тридцать супер кто.

Яна чтобы тыбы тремс?

Сара кворум пилум тремс.

Берта тридцать супер жон?

— "Са-ра кво-рум пи-лум кто?" А вот и правда: кто? — Галя отчетливо произнесла это вслух, но ее взгляд был прикован к листку..

Саракворумпилумкто?бертатридцатьсупертремс!яначтобытыбыжон.саракворумпилумжон!бертатридцатьсуперкто.яначтобытыбытремс?саракворумпилумтремс.бертатридцатьсупержон?яначтобытыбыкто! - слова вылетали пулеметной очередью.

Лист давно закончился и выпал из машинки, Галя этого не заметила, продолжая вколачивать слова в резину каретки: Саракворумпилумкто?бертатридцатьсупертремс!яначтобытыбыжон.саракворумпилумжон!бертатридцатьсуперкто...

Галя очнулась. Она стояла возле стола, сжимая в руке кухонный нож. В ее глазах мелькнуло удивление. Затем она посмотрела на стол и пишущую машинку. Ах да, нож нужен, чтобы кое-что подправить-починить. Конечно, это же очевидно, яначтобытыбыжон!

Ипполит Матвеевич остановился во дворе. Возле подъезда стояли две полицейские машины. В одну из них сажали его соседку Галину Ивановну. Он заметил, что на ней были наручники, но его больше поразил ее взгляд — чистый и прямой. Она увидела его и улыбнулась. Широко, красиво, как не улыбалась никогда на его памяти. Он кивнул ей и приподнял шляпу, но она уже скрылась в машине. Ипполит Матвеевич подошел ближе. Возле машины чесали языками двое молодых копов.

— Семнадцать ножевых ранений! Твою мать, его живот превратился в фарш!

— Я чуть свой завтрак не вернул. Господи, никаких гамбургеров на обед!

— А ведь какая милая женщина. На твою Катьку чем-то похожа...

— Да пошел ты!

— А чё я сказал-то?

В этот момент из подъезда вышел третий полицейский. Огненно-рыжие волосы и веснушки делали его намного моложе своих лет, но он сурово глянул на трепачей, и те вытянулись в струнку.

— Фрейзер, Дювалье, выньте пальцы из задниц, и примитесь за работу. Наверху экспертам нужна помощь.

— Какой-то ты все-таки вот такой вот... — Морж поболтал в воздухе толстыми пальцами, пытаясь выразить мысль. Он все еще крутил пятерней и морщил лоб, когда Плотник не выдержал и сунул ему в руку бутылку:

— Я ведь тоже добрый, Морж! Налей-ка еще по одной.

— Ты убил его, потому что он гадил в твоем подъезде.

— Вовсе нет! И я не убивал его. Это его жена, — Плотник вздохнул: — Замечательная женщина!

— Нет, это ты! Ты ведь подсунул ей эти... это... ну то, что выворачивает мозги. Ты сделал из нее зомби!

— Это он делал из нее зомби, а я ее освободил, — Плотник опрокинул в себя стопку и стукнул ею по столу: — И нечего было гадить в моем подъезде!

Кожа

Любовь.

Она знает об этом все.

Историю, теорию, практику. Правила и исключения.

Все ходы и выходы, все потайные норы.

Или нет?

Конечно, да!

Любовь — это ее работа. Нет, не правильное слово. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.

Глубокая затяжка. Она чуть щурит глаза, выпуская дым. Черная прядь упала на лицо. Безымянным пальцем убирает ее за ухо, — средний и указательный зажимают сигарету.

— Я бросил курить.

Это Он.

— Хочешь, я тоже брошу?

Молчание. Наконец:

— Нет. Я не хочу изменять тебя.

Она давится смехом и сигаретным дымом.

Не хочет изменять ее! Три тысячи лет не изменили ее ни на йоту! Два дня с Ним заставили забыть, кто она есть.

— Мне пора.

Он встает, собирает разбросанную одежду. Она рассматривает Его тело. Такое же, как у всех них. У миллиона до Него. И не такое. Может все дело в запахе?

— Останься.

Она откидывает простыню и выгибается на постели. Брошенный в пепельнице окурок, исходит дымком.

Он закрывает глаза и стонет сквозь сжатые зубы:

— Не делай так, пожалуйста!

— Я красива?

— Дурацкий вопрос.

— Я только такие и задаю.

Он стоит молча, сжимая в руках одежду и зажмурившись. Потом, все также не открывая глаз:

— Ты — очаровательна. От слова "чары".

Он пытается одеться вслепую. Она встряхивает блестящими черными волосами, прикрывает простыней маленькую грудь.

— Эрик, я люблю тебя.

Он перестает прыгать на одной ноге и опускается в кресло, как есть — наполовину натянув брюки.

— Я — тоже, — глубокий вздох: — Я тоже люблю тебя.

Глаза в глаза.

— Я буду твоей. Ты будешь моим?

Долгое молчание.

— Не могу...

Слезы. Она видит в его глазах свои слезы. Ее глаза сухи.

— Моя жена... Не могу!

Она плотнее заматывается в простыню, снова закуривает:

— Трус...

Ее голос тих и задумчив.

— Три тысячи лет. Миллионы мужчин. Я! ПОЛЮБИЛА! ТРУСА!

Запрокинув голову, Она начинает смеяться.

Горечь этого смеха разъедает стены. Ему кажется, что они стали зыбкими и вот-вот растают как марево. Он захлопывает дверь и несется вниз по лестнице, но Ее хохот гремит даже в машине, перекрывая мощность магнитолы.

— Алло?

— Он — трус!

Молчание. Потом:

— Он — слаб. Но это не вина его, это — беда его.