Космо не стал отказываться от приглашения, и мы направились к дому Тельмы. Я собралась с мыслями, и изложила суть, стараясь избегать упоминаний о личных переживаниях, но это было невыполнимо. Космо, старый и надежный товарищ, умел слушать. Он не перебивал и только покосился на меня, когда я рассказывала ему о ночных бдениях с Людвигом.

Мы дошли до дома Тельмы и остановились на углу, чтобы не обсуждать дела при сестре. Услышав о признании экономки, Космо хмыкнул:

— Надо думать! Пришло же тебе в голову обвинить ее!

Похоже, он тоже счел любовную историю естественной и единственно возможной.

Космо не произвел приятного впечатления на Тельму, хотя обычная приветливость не изменила ей ни на миг.

— Даже Вульф интереснее, чем он, — протянула она разочарованно, когда за Космо закрылась дверь. — Я уж не говорю о Леманне! Тощий, белесый, двух слов сказать не может — фу!

— Ну, Тельма, ты слишком строга. Что дано природой — то и есть. И неправда, будто он не может двух слов связать. Просто не болтает, как некоторые, без умолку.

— Гляди, как бросилась на его защиту! Если ты имеешь на него виды, то знай — я не одобряю! — заявила она.

Как и собирался, на другое утро Космо уехал проверять дорогу от Цалема до Либека и пробыл в отлучке три дня. Я ждала его, изнывая от нетерпения и жалея, что не поехала с ним. Что он скажет? Какие новости привезет? Разбойники или оборотни? Нас, охотников, нанимали в обоих случаях. Наконец Космо вернулся, и мы вышли прогуляться и побеседовать с глазу на глаз.

— Я ничего не узнал. Нет свидетелей, нет уверенности. Только пропавшие коммерсанты.

— Ты переберешься в Либек?

Я знала, что Либек побольше Цалема и к тому же стоит прямо на проезжей дороге. Поиски стоило начать оттуда, тем более за месяц, проведенный в Цалеме, до меня не донеслось ни единого намека на разбойников. Как верно заметила однажды Тельма: слухи, как ветхое полотно, всегда расползаются.

— Сначала я так и думал, — ответил Космо, — но чутье велит мне остаться в Цалеме. Я не уеду.

Чутье. Для любого охотника это — сильный аргумент. Я только кивнула.

— Пробуду здесь до следующего полнолуния, а там увидим, — закончил он.

Новый год приближался стремительно. Угол в гостиной заняла елка, и ее украсили орехами и шоколадом в золотистой фольге, палочками леденцов, фигурками из вафель и свечами. Теперь вечерами мы собирались возле нее, рассказывая волшебные истории и читая сказки. Семейные вечера были тихи и безмятежны, а дни полны радостных хлопот, и только набирающая силу луна за окном намекала, что все хорошее рано или поздно заканчивается.

В канун Нового года мы собрались на праздничный ужин. Прислугу Тельма отпустила. Арнульф тоже отправился в гости на соседнюю улицу то ли к знакомым, то ли к родственникам. А к нам пришел Космо.

Отведав запеченного карпа, и спрятав пару чешуек в кошелек — если верить примете, к деньгам — в двенадцать ровно мы забрались на лавки и с последним кукованьем кукушки впрыгнули в новый год. Детям сегодня разрешили засидеться допоздна, но к полуночи они сдались, переев сластей и утомившись. Они отправились наверх спать, а мы вышли прогуляться.

Цалем, как все старые городки, не отличался широтою улиц, и сама главная площадь вмещала не так уж много народу, поэтому цалемцы отмечали многолюдные праздники на обширной площадке между купальнями минеральных вод.

Присыпанные снегом невысокие горы осветились заревом больших костров, и их окрестности огласились звуками праздничного гуляния. Мы, влившись в веселую толпу горожан, поднимались вверх по улице, когда мимо пронеслись нарядные сани, взбившие снежные вихри. В них сидела смеющаяся Ядвига и Арнульф, важный, как всегда.

— Ого! — заметил Космо. — Веселье в самом разгаре. Прокатимся на саночках?

Я не ответила. Вдруг поняла, что встречу Людвига там. Я не видела его с того дня, как в город приехал Космо, зато часто перед сном вспоминала тот, первый вечер в поместье.

Мы выбрались наверх. Отсюда был виден весь город, а за ним — укрытая снегом равнина. Неяркие фонари отмечали главную площадь и прилегающие улицы. Белели крыши, различимые в свете растущей луны. От города я перевела взгляд вправо, на холм, где стоял дом Леманнов. Днем отсюда, с горы, усадьба хорошо просматривалась, но сейчас, во тьме, угадать ее положение можно только по бледному пятну света от фонарей возле подъезда. Значит, хозяина дома нет, и я украдкой огляделась, в надежде увидеть его, но посреди такого скопища народа найти кого-нибудь немыслимо.

Над площадкой высилась, напоминая о причине ночного сборища, стройная ель, украшенная гирляндами и звездами из цветной бумаги — их всю неделю старательно вырезали барышни. Между павильонами залили небольшой каток, и иногда в разрывах толпы мелькали огни фонарей, окружавших его. Там же играл маленький оркестр, который сопровождал все наши вечера в Короне. Звуки музыки почти тонули в гуле, висящем над толпой. Особенно шумели и веселились на ледяных дорожках, залитых на склоне. И на саночках, и на дощечках вниз катились все от мала до велика.

— Вспомни, Тельма, как раньше весело было кататься на саночках! — подтолкнула я сестру под локоть.

Она в ужасе замахала руками.

— Ой, что ты! Мы же не девчонки! Нет, я боюсь теперь!

К нам подъехала белая лошадка под красной попоной, запряженная в сани.

— Давайте тогда прокатимся в возке с ветерком, — Космо быстро направился к вознице, не дожидаясь согласия или возражений.

— Я не поеду, — заявила Тельма, с детства с опаской относившаяся к лошадям, и тут же убежала к знакомым.

Космо приглашающе махнул рукой, и мы забрались в высокий кузов саней. Возница щелкнул кнутом больше для форсу, и санки тронулись с места. Лошадка сделала неспешный круг по площади, протискивая сквозь неохотно расступающийся народ, и, набирая ход, направилась к спуску в город. У самого выезда остановились другие санки, и наш возница придержал лошадь, перекидываясь парой слов с товарищем. Задержка была краткой, и санки снова покатились. Мелькнула и пропала Ядвига, наверное, приехавшая как раз в тех, других, санях. Она проводила нас странным взглядом. Странным, но слишком мимолетным. Я обернулась к Космо, чтобы спросить, как ему показалась эта девушка, но он сидел с таким довольным видом, точно не в санях катал, а вез показывать родовой замок. И я поняла, что он ничего не заметил.

Санки все набирали и набирали скорость. Холодный ветер обжигал лицо и свистел в ушах. Мы быстро пронеслись по спуску от купален, и погнали мимо освещенных домов, украшенных над входом еловыми венками, перевитыми красными и золотыми лентами. Санки кренились на поворотах, и я ухватилась за бортик.

— Эй! Ты чего?! — закричал Космо вознице, придерживая рукой шляпу, широкие поля которой трепетали от ветра, точно она собиралась взлететь.

Возница оглянулся, и на лице его был написан ужас — лошадь понесла. На новом повороте его вышибло из саней и смачно шмякнуло о ледяную мостовую, а нас занесло, и возок шкрябнул по стене, опасно накренившись, но лошадь рванула вперед, и санки встали на полозья.

— Держись! — крикнул мне Космо. Меня уговаривать не нужно, я клещом вцепилась в сиденье. Космо, рискуя разбиться, прыгнул вперед, пытаясь ухватить вожжи. И ему почти удалось, но в этот миг нас тряхнуло — санки налетели на сугроб. Я держалась крепко, а Космо, распластавшегося грудью на сиденье возницы, вытряхнуло из санок вон. От толчка он высоко подлетел и приземлился на мостовой. Я еще успела увидеть, что он лежит неподвижно, а лошадь свернула на другую улицу, не сбавляя скорости. Санки опять бухнули в стену. Меня выкинет на следующем же ухабе, если ничего не делать, и я, не отпуская бортик, потянулась к вожжам, волочащимся по земле. Не достала совсем чуть-чуть. Ухватилась за облучок, пытаясь снова нашарить ускользающую лямку. Лошадь опять свернула. Одного взгляда вперед хватило, чтобы понять — настал мой смертный час. Впереди — глухая стена, и лошадь, потеряв разум, неслась на нее. Даже если успею ухватить вожжи, это сумасшедшее животное мне не остановить. Надо прыгать. Я приготовилась, заметив впереди большой сугроб. И вдруг мелькнула тень. Кто-то бросился на лошадь и повис у нее на шее. Сани поравнялись с сугробом, и я нырнула в него.

Когда я выбралась из снега, помятая, растрепанная, но живая, лошадь ржала и фыркала, никак не желая успокаиваться. Возле, оглаживая ее по морде, стоял Барнабас в расстегнутой волчьей шубе. Возок перевернуло набок. Останься я в нем, и неизвестно: отделалась бы так легко.

Встать из сугроба у меня получилось не с первого раза — при прыжке ушибла колено и вывихнула руку. Проклятая скотина, чуть не угробившая меня, не заслуживала и сострадательного взгляда, а вот Космо, распластавшийся на дороге, стоял у меня перед глазами. Я хотела бежать туда, но голова закружилась, и пришлось прислониться к стене. Приложила руки к вискам, и поняла, что стою простоволосая — чепец и шаль слетели куда-то. Ну, и ладно! Я потихоньку, держась возле стены, двинулась к Космо. Но далеко отойти не успела — Космо, прихрамывая, выбежал из-за угла.

— Жива?! — тревожно спросил он.

— Почти, — я оперлась о стену, чувствуя накатившую слабость.

— Мы с тобой везунчики, — сказал он, тоже приваливаясь к стене, — я с белым светом попрощался, пока летел. Еще бы и возница легко отделался....

Он вглядывался в темноту тупика, пытаясь рассмотреть человека.

— Кто это там?

— Барнабас, часовщик. Каким-то чудом перехватил эту брыкливую скотину.

На этом праздник и закончился.

Я проснулась в угасающих сумерках первого дня нового года. Голова как будто не болела, колено тоже, только вывих на руке, вправленный вчера Космо, давал о себе знать, но тугая повязка поправит дело за пару дней.

В соседней комнате играли дети. Скрипела лестница под чьими-то ногами. За окном тяжелеющая луна выползала из-за крыш домов. Сегодня начало полнолуния. В эту неделю оборотни легко перекидываются и выходят на охоту. Натура их такова, что, попробовав однажды крови, они не могут остановиться — луна зовет их убивать.

Я спустилась вниз. В гостиной, при свечах, Тельма вышивала на пяльцах. На столе, прикрытый чистыми полотенцами, стоял холодный ужин.

— Повариху я отпустила до завтра, — сказала она, перекусывая нитку и отодвигая от глаз вышивку, чтобы рассмотреть ее. — Но если хочешь, можем разогреть бульон.

Я вяло отмахнулась — меня устраивало холодное мясо с хлебом и отварным картофелем. Я присела к столу, пододвинув к себе тарелки, а Тельма, вдев новую нитку в иголку, взялась за вышивание. Вчера ночью сестра явилась домой в тревоге и смятении — Барнабас известил ее о происшествии. Она хотела бежать за доктором, и мы едва успокоили ее. За ночь тревога улеглась, и Тельма уже готова была согласиться, что куриный бульон — лучшее лекарство.

Я ела и думала, что Новый год начался для меня не слишком удачно. Почти месяц прошел с того времени, когда Людвиг Леманн появился в этом доме, умоляя меня ехать в поместье. С тех пор мы виделись дважды, и он был со мной вежлив, но мне казалось, что ему хочется сказать нечто важное, но не решается. Новогодняя ночь являлась отличным поводом и причиной для перемен. К несчастью, все сложилось иначе.

— Чего ты квелая? Болит что-нибудь? — нарушила молчание Тельма. Я покачала головой. Сестра поглядела в окно на длинные тени, переброшенные через улицу, и догадалась:

— А, скоро полнолуние! Ты ждешь, что произойдет? Вы, охотники, по-другому, странно живете. На вас луна действует, будто вы и сами оборотни: целый месяц обычные люди, а в эти дни смотрите на всех хмуро, подозрительно.

Она верно подметила, но только не стану рассказывать Тельме, что для многих охотников жизнь оканчивается в эти дни. Не всегда побеждаем мы. Полнолуние — смертельная схватка, растянутая на несколько ночей, когда на стороне оборотней сила, ловкость, изворотливость, а на стороне охотников — везение, сообразительность и пуля.

— А что тебе известно о часовщике? — спросила я, сменив тему. — Он из этих мест родом?

— Да, но ушел в солдаты и пропадал где-то двадцать лет. Вернулся два года назад, как раз на Новый год. Говорят, в молодости у него случилась романтическая история, но девушка вышла за другого, а он так и остался бобылем.

В двери постучали.

— Это еще кто? — мне не хотелось, чтобы пришли болтливые и радостные приятельницы сестры, и нарушили покой этого вечера.

— Твой, этот, Космо явился. Видела в окно, как он прошел, — вздохнула Тельма. — И как ты не умрешь с ним от скуки?

Она пошла открывать. Услышав его голос, я обрадовалась. Этот вечер пройдет так, как ему положено.

Войдя в комнату, Космо поклонился мне. Поставил на стол корзинку с засахаренным фруктами и маленькими вафлями и сел к огню. Потертый плащ он снял в прихожей, оставив на шее длинный, вязанный и порядком вытянутый шарф.

Он мельком улыбнулся мне и поинтересовался здоровьем. Я заверила его, что сегодня ничто уже не напоминает о вчерашней неприятности, не сильно покривив душой.

Терпения Тельмы, севшей обратно за вышивку, хватило на четверть часа. Она не понимала, как можно заявиться в гости, и не произнести десятка слов.

— Как там на улице?

— Ничего, — ответил Космо коротко.

Тельма подождала, но продолжения не последовало. Тогда она не без раздражения запихала вышивку в корзинку для рукоделья и вышла из комнаты. Было слышно, как сестра поднимается наверх, что-то говорит детям, снова спускается вниз, заходит в кладовку.

— Не буду вас отвлекать от вашей интересной беседы, — проговорила она, появляясь в комнате уже одетой для улицы, и ставя на стол бутылку вина. — Мы с детьми уходим к Марте.

Закрыв за ними двери, я перелила вино в котелок, бросила туда холщовый мешочек с травами. Космо подкинул дров и повесил котелок над огнем. Мы сидели и молчали, слушая, как нагревается вино и потрескивают дрова. Огненные блики плясали на лицах и стенах. На душе у меня было грустно, но спокойно. Я вдруг поняла, что все мои надежды — обман, и ничего изменить невозможно. И этот вечер еще один из череды вечеров, когда мы сидели у огня в ожидании новостей.

И только третий день принес вести, которых мы ждали и опасались. Ночью разорили одну из удаленных ферм. В доме оставались только старики, а молодые с детьми ездили на праздники в Зальц. Вернувшись, они обнаружили смерть и запустение. В доме, распахнутом настежь, была повсюду кровь и следы борьбы, но тел стариков не оказалось. Угнан, будто перенесен по воздуху, скот. Семья сразу кинулась в город за помощью.

Кажется, Космо не сомневался в моем решении — на улице меня ждала оседланная лошадь. Показывать нам дорогу взялся Густав, хозяин разоренной фермы, хотя обычно мы старались не тревожить родственников, но этот был хладнокровен и молчалив в своем горе. Он ехал впереди с видом человека, потерявшего многое и готового на все.