| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Кхе-кхе, — закашлял Ветер, и чудеса исчезли.
— Познакомился? — Илланкуэ стояла посреди небольшой кучи шкур и одеял. Ее раздражал их кисловато-тошнотворный запах, но она мужественно и терпеливо ждала, пока Ветер завершит знакомство с Кетцалькоатлем и займется своими обязанностями.
* * *
Аскапоцалько... Столица тепанеков на западном берегу озера Тескоко. Когда-то, почти двести лет назад, никто и не слышал о таком племени. Ведь город основали тольтеки из Отомпана, решив возродить древнюю культуру, начавшую чахнуть. Земли были плодородны, богаты дичью и рыбой, что позволяло народу надеяться на успешную борьбу с главной напастью — голодом. Каменные дома, белоснежный дворец владыки Тесосомока, сады, которые чуть-чуть уступают размерами и разнообразием видов древнему Кулуакану. Богатый рынок, где лотки и циновки торговцев завалены товарами, добытыми в долине. Высокие храмы с вечно горящими кострами. Город был красив и ухожен. Жители сыты и довольны. Воины умелые и богатые — успешные походы и взимаемая дань позволяла вести жизнь беззаботную, мирную и веселую.
И только правителю тепанеков Тесосомоку не нравился покой и процветание. Он правил всего пару лет, а его уже называли — Двойной Язык или Лис — любил интриги и заговоры.
Чем уж прогневил вождь отоми Цонпантек нового правителя, оставалось только догадываться, но военные отряды тепанеков и их наемников мешиков отправились на север к городу Шальтокан. Этот поход взбудоражил города, подвластные Тесосомоку. Уэуэ остался дома с молодой женой — так решил его старший брат — следить за порядком в селении.
Вместе с победой мешики принесли и тело своего храброго вождя — он погиб в битве под столицей отоми, подарив Аскопотцалько еще один покоренный район. Правда, народ, населявший эти земли, разбежался кто куда, в основном в Тескоко к правителю по имени Течотлала.
Задымились погребальные костры по селению. Илланкуэ оглушили вопли женщин, оплакивающих погибших воинов.
Крики. Рыдания. Слезы. Похороны.
Уэуэ осунулся. Стал раздражительным. Чужим. Она обидела мужа, когда вышла на улицу с чистым лицом. Он посчитал это оскорблением — все женщины мешиков с расцарапанными лицами рвали волосы из распущенных кос, мазали себя пеплом, а его молодая жена сияла чистотой и опрятностью, словно не было горя в их семье.
Заплакав, Илланкуэ убежала в дом. Она подошла к полотну на ширме с пернатым змеем и постаралась успокоиться. От вышитой фигурки веяло теплом, только глаза животного были грустны. Женщина попыталась вступить с ним в разговор, но не получилось.
И тут ее прорвало. Илланкуэ, распустила прическу, погрузив пальцы, расплела косы. Затем, решительно дернула себя за волосы. Вырвав первый клок, ощутила резкую боль, но та не отрезвила, а наоборот усилила отчаяние, которое охватило ее. Умом она понимала горечь и важность утраты опытного вождя гонимого и отверженного племени. Он проявил дальновидность, породнившись с ее семьей, был добр к ней, но за столь короткое время Илланкуэ не успела принять деверя в сердце. Ей искренне хотелось испытывать сочувствие и сожаление. Слезы застлали глаза, а она продолжала ожесточенно дергать черные пряди, в попытке ощутить не физическую боль, а горечь утраты. Лишь при мелькнувшей мысли о муже, насколько ему сейчас тяжело и как же безвозвратно может измениться их спокойная жизнь, ей наконец-то овладело чувство горя. Женщина, чтобы приглушить рыдания, прижала ладони к лицу и, резко вонзив ногти в высокий чистый лоб, прочертила кровавые полосы, опустив, обессиленно, руки вниз.
Кап...
Кап...
Кап...
Мокрыми дорожками наперегонки побежала кровь, смешиваясь со слезами. Илланкуэ судорожно вздохнула, подошла к очагу, зачерпнула горсть пепла и измазала мокрое лицо. Но смелости и сил выйти за порог хижины не хватило. Так и застыла у очага.
А за стенами бесновался народ, который действительно испытывал горе и страдал, провожая родных и любимых в чертоги мертвых. Ей вновь стало стыдно. Но тут на пороге возник Уэуэ — нашел в себе силы вернуться за женой. Мужчина убедил себя в невиновности Илланкуэ — мало времени прожила в Теночтитлане, ей не известны многие обычаи мешиков. Чужая она еще... С нею нужно быть помягче, терпеливо разъяснить, а потом вместе придумать, как сделать ее внешность более соответствующей траурной церемонии.
Жуткий вид истерзанной Илланкуэ поверг вождя в ступор. Без сомнений, женщина рыдала — рот до сих пор кривила судорога, а нижняя губа закушена. Размазанные кровавые потеки по лицу смешались с пеплом от очага, нарисовав узор памяти по ушедшим в иной мир.
Да! Она страдала вместе с ним, вместе с его народом! И эта мысль породила в Уэуэ чувство признательности. Теперь он не воспринимал ее как тольтечку — перед ним стояла женщина, родившаяся в племени мешиков. Мужчина протянул руку, и они вместе вышли наружу.
Посреди селения высилась пирамида из больших бревен, привезенных с материка. Этим занимались весь день и воины, и выполняющие повинности работники. Деревья сложили высокой, мощной горой со ступенями, совсем как храмовые теокалли в Кулуакане. На самой ее вершине покоилось тело брата Уэуэ, которое женщины из его семьи омыли и обрядили в лучшие одежды. Рядом положили оружие вождя: щит и копье. На нижних ступенях отвели место для простых воинов. Возле их тел рыдали и бились в истерике жены и матери. Вокруг стояли отряды по двадцать человек — боевые группы мешиков. Между ними плакали те жители, кто пришел проводить воинов в последний путь и оказать уважение семьям храбрецов. Уэуэ отпустил руку жены, и она потерялась в толпе, слившись с нею. Сам он отправился возглавить отряд, которым командовал.
Прежде чем зажгли костер, жрецы бога Уицилопочтли принесли в жертву десятка два пленных, захваченных в землях Шальтокана. Кто-то из них взмахнул кулаком, выкрикнул, очевидно, ругательство, перед тем, как был распят на жертвеннике. Некоторые молча отдавались в руки палачей, перепачканных в крови. Илланкуэ без эмоций смотрела на ритуал. Происходящее воспринималось ею отстраненно.
Из храма Уицилопочтли старший жрец вынес горящий факел и передал его Уэуэ, чтобы он поджег деревянное сооружение. Вождь подошел поочередно к углам, где лежал заготовленным сухой хворост с соломой, и пирамида вспыхнула. С гулом, переходящим в рев, занялось пламя. Высоко к небу потянулся черный дым, разогнав облака кровососов.
Воинам отряда Уэуэ пришлось оттаскивать некоторых вдов. Женщины брыкались, дрались, кусались, пытаясь вырваться из крепких мужских рук. Одной из них это удалось. Умело лавируя между воинами-ягуарами, оттаскивающих подальше от огня рыдающих, она с разбегу прыгнула на тело мужа, которое только-только начал лизать огонь. С криками отчаяния к ней бросились два ребенка — девочка и мальчик.
Их едва успел подхватить Уэуэ, кинувшийся наперерез. Потом было долгое пение молитв и гимнов, продлившееся до рассвета. Когда муж потянул ее, чтобы увести домой, Илланкуэ не ощущала ни себя, ни тела, настолько была эмоционально опустошена. Не заметила и того, что Уэуэ ушел, едва она переступила порог их темного и холодного жилища — очаг погас, лишь тлела смоляная лучина для розжига — видно Ветер позаботился... Всхлипывая, подбросила веток и протянула дрожащие руки, чтобы согреться. Да так и застыла на коленях.
Вскоре послышались шаги у входа, робкие, несмелые. Илланкуэ посмотрела через плечо. На пороге стоял муж, держа за руки двух детей: мальчика лет шести и девочку постарше. Они были в грязной, разорванной одежде и испуганно жались к ногам мужчины.
— Это Акольна, — Уэуэ сначала подтолкнул младшего к поднявшейся Илланкуэ, потом девочку, — А это Шочи. Они теперь наши дети. Мы очень голодны, накорми нас, обогрей.
Уэуэ прошел к очагу, а приемыши боязливо и робко продолжали мяться у порога. Илланкуэ переводила изумленный взгляд с одного ребенка на другого и не знала с чего начать. Дети то опускали в смущении косматые грязные головы, то испуганно косились в сторону чужой женщины.
'Что же я?! Эти малыши потеряли родителей. Чего я медлю?! Это теперь мои дети, мои!'
— Идите ко мне, — Илланкуэ протянула к сиротам руки, те мелкими шажками приблизились к ней. Акольна, по причине малого роста, обхватил ноги женщины, а Шочи прижалась к животу Илланкуэ. Все трое тяжело вздохнули. Но тепло от уже согревшейся приемной матери передалось детям. И они прильнули к ней. Через мгновение семья пила горячий отвар с медом диких пчел. В эту ночь спать легли, закутавшись в шкуры, обнявшись, чтобы сохранить тепло.
* * *
На следующий день собирался совет племени мешиков. Старейшины и вожди избирали нового главного вождя. Решение удивило весь народ. Им стал Уэуэ, потому что его женой была она, Илланкуэ из Кулуакана — залог мира с тольтекским племенем.
А сама женщина занималась важным делом, еще не зная изменений, которые произошли в их с мужем судьбе. Дети поглотили все ее внимание. Их появление заставило убыстрить строительство бани, такой необходимой в повседневной жизни там, в родном Кулуакане. Ей пришлось долго объяснять Ветру, что нужно добыть. Еще дольше убеждать — это не прихоть чужеземки, и потом многие, испытав на себе чудодейственные силы, пожелают иметь 'тольтекское чудачество', как обозвал затею Ветер. Когда же работник сообразил, что, освоив премудрости построения, окажется вторым человеком, кому известны секреты, то дело пошло быстрее — Ветер смекнул — станет богат!
Сам бы Ветер долго строил, поэтому Илланкуэ решительно рассталась с куском ткани, выбеленным и расшитым чудесным орнаментом из синих птичек колибри по краю и, безжалостно разрезав на четыре куска (ровно столько юношей вызвалось им помогать) протянула их в качестве оплаты за труд. Ткань была дорогой, и мешики сначала опешили, потом посовещались и бросились к плоскодонкам у причала, чтобы привезти с берега материалы.
До поздней ночи звоном раздавались удары топоров. Баню пристроили к задней стене хижины, полностью заменив глину и камыш на камень. Самым сложным было рыть большую яму. Но работники только радовались, натыкаясь обнаруженным камням, которые потом шли в фундамент и стены. Первым попариться Илланкуэ предложила строителям. Те переминались, пока Ветер не прикрикнул:
— Чего топчитесь? Не видели темаскаль — Дом-горячих-камней?! Теперь он есть! Мы его построили! Бегом мойтесь в озере и несите воду! — когда юноши побежали, Ветер, выгнув грудь колесом, заложив руки за спину, в очередной раз любовно осмотрел строение. Илланкуэ, идущую от дома с детьми, он встретил вопросом:
— А какую ты траву нам предложишь, хозяйка? Я слышал, что вы, тольтеки, всегда паритесь лечебным воздухом...
— Положи пока листья кукурузы, и вот эту пару веточек — они прогонят усталость! Возьмите с собою Акольну! — подтолкнула к Ветру приемного сына Илланкуэ. Вокруг начали собираться соседи. Весь день, занятые делами, они незаметно поглядывали в сторону стройки, но, проявив терпение, предпочли обождать конца работы. На лицах были улыбки. Мешики не скрывали радости — темаскаль — дело хорошее, нужное. Это не большая яма, которую наспех рыли, накрывали ветками, если кто заболевал или перед торжественными днями. Это был настоящий Дом-горящих-камней, который построили для семьи!
Растет Теночтитлан, обустраивается!
Везде успевающий Ветер успел сообщить, что молодая жена Уэуэ строит 'храм, который излечит все болезни'. Появился и ах-ток — местный врачеватель. С опаской, потом с огромным интересом он обошел баню, опустился на четвереньки, чтобы проникнуть вовнутрь. Недолго побыл там и вылез, удовлетворив любопытство. Местные женщины наперебой стали дергать его и выспрашивать что, да как, а не повредит ли тольтекская придумка здоровью. Ах-ток отмахнулся от них и ответил, обращаясь к Илланкуэ:
— Женщина, ты сотворила чудо! Будет ли позволено болящим пользоваться твоим темаскалем?
— Конечно, уважаемый ах-ток! Все могут! И, если совет позволит, то можно построить его всем желающим!
Уэуэ возвращался довольный, но слегка растерянный. Избрание главным военным вождем льстило, вот только много обязанностей сразу упало на плечи, а опыта мало. Большая толпа возле дома и шум, который создавали соседи, заставили вождя убыстрить шаг. К хижине он почти подбежал, и с изумлением увидел новую пристройку. Сначала решил, что молодая хозяйка увеличила жилье — четверым в нем тесно. Обрывки фраз и постоянно звучавшее 'темаскаль' сразу отмели предположение.
Уэуэ подошел к жене и так же уважительно подтвердил ах-току предложение Илланкуэ о строительстве бань в селении всем желающим. Народ не расходился, ожидая первых посетителей Дома-горячих-камней. Кто-то желал непременно сегодня же договориться о строительстве, другие хотели увидеть и подробно расспросить у 'первопроходцев' их ощущения. Словом, соседей настолько взволновало появление бани, что забыли поздравить Уэуэ с его избранием. Но он не обиделся, а предложил устроить праздник. Сейчас и здесь. Разожгли костры, чтобы согреться и отогнать насекомых. Принесли несколько тушек кроликов, пойманную рыбу, в горшочках сваренную фасоль и стали пировать. Разошлись за полночь.
— Спасибо тебе, Илланкуэ! — прошептал Уэуэ, обнимая ласково жену, когда дети уснули, чистые и на лежанке рядом с теплой стенкой.
* * *
Тесосомок — правитель Аскопотцалько изволил обедать. Он с удовольствием отведал жареной индюшки, вырезав золотым ножом кусок грудки и обмакнул его в растертую до порошка смесь острых перцев. Смачно крякнул — повар угодил, мясо для правителя всегда слегка не дожаривали. Ему нравилось ощущать вкус теплой крови — дополнительную приправу к любимому блюду. Подтер тыльной стороной ладони залитый жиром подбородок. Облизался, одновременно покручивая перед собою золотой поднос с тортильями, наполненными фасолевым пюре и рыбой. Не впечатлило. Толстые губы с блеском жира недовольно надулись, нижняя разочарованно отвисла. Отрыгнул, сытно, лениво. Фыркнул. Не то чтобы Тесосомок хотел рыбы или фасоли — прошло время, когда он радовался ей, но все же — могли бы предложить что и получше. Раб, принесший очередное блюдо с фруктами, испуганно застыл, едва заметил, как брови господина поползли к переносице и там сомкнулись, выразив степень крайней неудовлетворенности. Повар далеко. Его еще позвать нужно, а он — несчастный раб, будет первым, кто получит, в лучшем случае, нагоняй, в худшем — как всегда — веревок в хранилище много, для него и пожертвуют одну. Задушат.
— Почему фрукты? — прошелестел вопрос. Тесосомок никогда не повышал голос.
Прислуге и близким постоянно приходилось напрягать слух. Но никто не переспрашивал правителя, выкручивались, как могли.
— А что господин желает? — раб склонился, пытаясь тем самым выразить услужливость. Он уже оторвал ногу от пола и был готов в то же мгновение развернуться и бежать, чтобы исполнить приказание хозяина. Но тот медлил, и мужчина замер, балансируя подносом, который ему удалось переместить из правой руки в левую.
Неловкость раба и его желание удержаться в неудобной позе, Тесосомок заметил и усмехнулся — решил понаблюдать, чем закончится развлечение во время обеда:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
