Принцесса

Однако то, что услыхала Берта совсем незадолго до начала сеанса, перевернуло её всю. Тяжело дыша, судорожно потряхивая плетью, бродила она из комнаты в комнату, избегая встреч с людьми и тщетно пытаясь прийти в себя. Правда, перед началом она немного успокоилась и, входя в съёмочную, уже была почти готова вернуться к своему первоначальному плану. И сразу же была ослеплена увиденным.

Такого освещения Том ещё никогда не давал — зал сиял и переливался, словно радуга. В центре комнаты, где сходились лучи от осветительных приборов, сверкала на пьедестале позолоченная перекладина, к которой была привязана ремнями миниатюрная девушка. Какая девушка... Неужели это Фанни? Берта, до сих пор видевшая Юдит только мимоходом в раздевалке, была потрясена. О да, это была красота — великая, непостижимая, не знающая границ, истинная, вечная и неповторимая. Красота, ради которой бились насмерть древние мудрые народы. Красота, ради которой, может быть, единственно и существует человечество. И это бесценное сокровище на несколько минут доверено ей, Берте. Какая недальновидность... забыли Герострата.

А эти глаза, большие, влажные, чёрные, пронизывающие, бездонные, в которых отразился какой-то совсем другой, далёкий мир... Как наивно было надеяться опустить обладательницу таких глаз до дешёвого оргазма на потеху публике... Да, этот орешек покрепче Илайз... так пусть и поплатится. И вот в этих-то глазах тревожное ожидание сменилось смертельным страхом. Вот и отлично, ни дать, ни взять — птичка в силке, увидевшая приближающегося охотника.

Берта злорадно подметила, что пленница собралась звать на помощь. Не обманешь, не успеешь, первым же ударом будет сбито дыхание. И, не дав Юдит открыть рот, Берта опытным, еле заметным движением полоснула плетью.

* * *

Юдит горела. Она была привязана к столбу перед безмолвной толпой, а вокруг полыхало пламя, весёлые языки которого подскакивали, щипали, кусали, жалили, обжигали, но не спешили испепелить её. А поленья в этот костёр подбрасывала Берта — ещё, ещё... Временами она с довольным смехом выхватывала из огня полыхающую головню и тыкала ею в беззащитное девичье тело. Юдит не понимала, за что её мучают, просила пощады, но это лишь раззадоривало доминирующую. Юдит звала на помощь, но толпа оставалась безучастной, и спасение не приходило. Только она, Берта и огонь — одни во всём мире...

Больно, больно, больно!

* * *

Берта вкладывала в удары все свои знания, умение, прежний опыт. Вслед за Гарри и Томом, также и она была вдохновлена прекрасной пленницей. Такого доминирования у неё никогда ещё не было, и вероятно, больше не будет. Постепенно она проникала в сознание жертвы, ощущала всё море творимой боли, и рука сама знала, что делать: вот здесь пока хватит, а вон там надо покрепче, а тут уже неплохо, но нужен последний штрих... Какой-то красный туман заволакивал Берту, она не видела жертву, но тем сильнее ощущала её страдание, которое, переходя в доминирующую, трансформировалось в небывалое наслаждение...

* * *

Огромная пчела с каким-то очень знакомым человеческим лицом, радостно смеясь, кружилась вокруг связанной Юдит, ежесекундно вонзая в её беспомощное, усталое, измученное, истерзанное тело тысячи огненных жал, яд которых пламенем расползался по плоти жертвы. И бесполезно было кричать, молить о пощаде, призывать на помощь. И не было никого в мире, кто пришёл бы на защиту гибнущей девушке, остановил безжалостное чудовище...

* * *

— Перерыв — одна минута! Берта, ты что, оглохла, что с тобой?

— Том, освободи Фанни, разве ты не видишь, как ей плохо?!

— Какая чепуха! Она в полном порядке, ей очень даже нравится! Фанни, ведь тебе нравится, верно?!

— Дайте ей хотя бы воды!

— Вот вода!

— Не смейте давать ей пить! Смочите губы — и хватит!

* * *

Огонь начал понемногу униматься. С неба пошёл слабый дождик, слегка окропляя Юдит лицо. Она попыталась поймать ртом благословенную влагу, но дождь, печально улыбаясь, уходил прочь...

* * *

— Фанни, ты меня слышишь? Всё хорошо, ты держишься молодцом! Осталось только немного на подвесе, и всё! Я освобожу тебе ноги, а ты немного попрыгай, ладно?

— Том, опомнись! Уже было больше двадцати пяти ударов! Даже больше тридцати!

— Мэри, заткнись, дура! Ты что, считала? Тебя здесь вначале вообще не было! С какой стати ты припёрлась? Фанни, попрыгай, хорошо? Берта, ещё немного — и закончим! Давай!

— Не беспокойся, она у меня сейчас попрыгает как следует, останешься доволен! Снимай, снимай!

* * *

Огонь внезапно ударил снизу, откуда-то из-под земли. Юдит пыталась перепрыгнуть, перескочить через алчные языки пламени, но огонь был непрост, он угадывал её намерения, подпрыгивал вместе с ней и жалил, жалил, жалил...

6.

— А ну, убирайтесь все отсюда! Живо!

— С ума сошёл! Такую съёмку срывать?!

— Заткни свой рот и проваливай! Хотя нет, постой, ты можешь мне пригодиться. Эх, жаль, Гарри ушёл...

— Опускайте её! Осторожнее!

— Тедди, тебе тяжело!

— Уберитесь! Я сам её донесу! Мэри, ты молодец, что позвала меня, но теперь лучше уйди.

— Какую девушку Берта замучила!

"Берта девушку замучила... Это меня она замучила... Разве мне так плохо? Я только устала немного. Сейчас чуть-чуть полежу, отдохну и пойду домой... Огонь угасает... Его заливает вода. Кругом вода. Много воды вокруг. Вода всё прибывает. Я лежу в реке, по горло в воде, а с противоположного берега что-то кричат... Почему я в реке, я же была в студии? А вода всё прибывает... Я утону!"

— Вот глупая! Брось царапаться!

Противоположный берег реки стремительно надвигается, и доносящийся оттуда крик нарастает. Да ведь это её собственный голос! Это она кричит от нестерпимой боли.

Юдит пришла в себя. Она лежала в ванне, по горло в воде, а рядом стояли Тедди и Том, державшие её за руки. Том считал пульс, а Тедди свободной рукой массировал её. Правая щека его была расцарапана, вся в крови. Её ногтей работа.

— Тедди, милый, прости меня! Тебе очень больно?

— Что-о? Ты извиняться передо мной вздумала? Над тобой такое учинили, пока я прохлаждался, а ты прощения просишь! Нет, молчи, лучше молчи! Что с пульсом, Том?

— Девяносто.

— Так, уже лучше. И кожа посветлела. Но я уважаю Берту! Чуть не до смерти забила девчонку — и ни синяка, ни царапины! Какая кожа — беленькая, тоненькая, чуть не блестит! Девчонка, как ты посмела такую кожу под Бертину плётку подставлять?!

— Я думала... мне сказали, что в первый раз Берта не слишком мучает.

— Мало ли что тебе сказали! А своего ума не надо иметь? Когда в головке ветер, отдуваться приходится другому месту. Сказали ей... Хотя постой... Может, ты и права. Ну да! Пожалуй, Берта ничего и не сделала бы тебе, если бы не Алекс...

— Алекс? — удивился Том.

— Я сегодня заходил к нему по своему вопросу, побеседовали мы очень мило, и вдруг он громко так говорит: "За сегодняшнюю съёмку Берта получит триста долларов, а Фанни — шестьдесят тысяч!" Я ещё удивился: с каких это пор он обсуждает с мной зарплату сотрудниц? А в дверях-то стояла Берта...

— Мне кажется, Алекс не желал того, что произошло. Он просто хотел подогреть её немного, — неуверенно промямлил Том.

— Что-о? Подогреть? Да вы все с ума сошли в этом садюшнике! Ты сам хоть раз получал плетью по заднице?

— При чём тут я? У неё другая физиология!

— Замолчи лучше! Тоже мне физиолог нашёлся! Ей больно и страшно — она вырывается, кричит и плачет, вот тебе и вся физиология. Кстати, ты, правая рука Алекса, крепко приложился к этому делу. Ты, кажется, собирался продолжать съёмку?

— Ты меня неправильно понял...

— Правильно я тебя понял! Ладно, считай, тебе повезло, сейчас не время разбираться. Что с пульсом?

— Восемьдесят.

— Ага. Ну, пожалуй, ладно, пока хватит. Слушай внимательно, Дюймовочка! Сейчас мы выйдем отсюда, встанем у двери и будем чуть-чуть за тобой подсматривать. А ты постарайся сама, слышишь — сама! Встань, оденься и выходи. Но если плохо себя почувствуешь или голова закружится — немедленно садись куда попало, а мы уж будем тут как тут. Пошли, Том, нечего пялиться, не для тебя такая девочка.

Они вышли. Юдит, стиснув зубы и ежесекундно ожидая вспышки боли, поднялась, осторожно вытерлась... Странно, она чувствовала себя не так уж плохо. Оделась, боязливо встала на каблуки и вышла. У дверей её ждали двое. Из съёмочной доносился сплошной крик. Кажется, орали на Берту. Юдит расслышала, как чей-то незнакомый голос вопил:

— Что же ты ей на привязанную ножку не наступила? То-то ей больно было бы!

— Да что я, по-твоему, фашистка?

— Что ты, зачем фашистов обижать! Раньше я думал, что у нас филиал гестапо, а оказывается, это гестапо — наш филиал!

Юдит тихо открыла дверь и вошла в съёмочную. Комната была полным-полна народу, причём лишь немногих из присутствующих Юдит видела раньше. Все сразу умолкли, растерянно уставившись на неё. Берта сжалась в углу в комок, и над ней зловеще навис некто незнакомый Юдит. Если судить по позам присутствующих, Берту собирались вот-вот линчевать.

Гордая, неприступная, сопровождаемая двумя телохранителями, надменно цокая каблуками и ни на кого не глядя, Юдит прошествовала сквозь покорно расступающуюся толпу. Раздевалка также была битком набита, и немая сцена с участием Юдит повторилась. Однако в коридоре, к её облегчению, никого не было.

Юдит направилась по лестнице к выходу, но на первой же ступеньке споткнулась, и её тотчас подхватил бдительный Тедди. Игнорируя её протесты, он на руках снёс её вниз и осторожно поставил на тротуар. Девушка прислушалась — шум голосов из сьёмочной доносился и сюда. Перепалка не утихала, но Юдит не без сожаления отметила про себя, что линчеватели Берты, похоже, решили ограничиться словами.

Когда Юдит попыталась сесть за руль, Тедди отобрал у неё ключи. Возмущённая девушка попыталась занять место рядом с ним, но он хладнокровно отправил её на заднее сидение. Клокоча от недовольства, она подчинилась, села и сразу поняла свою ошибку. Подскочив от боли, она вдобавок ударилась головой. Едва не плача от обиды, кое-как устроилась коленями на сидении, вцепившись руками в спинку и обратив пострадавшее место в сторону водителя. Тедди терпеливо дождался завершения всех этих перемещений и только тогда тронул машину с места.

Тедди вёл автомобиль быстро, но аккуратно, избегая рывков и резких поворотов. Тем не менее, когда он остановил у дома Юдит, она совершенно расклеилась. То ли дорога оказалась всё-таки тяжела, то ли целебное действие массажа окончилось. Выйдя из машины, Юдит зашаталась. К счастью, Тедди и теперь оказался на высоте, подхватил девушку и, словно налегке, взмыл с ней к дверям её квартиры.

Когда они вошли внутрь, Юдит чувствовала себя совсем плохо. Голова её кружилась, тело сотрясал озноб, отовсюду напирала стена боли, в ушах стоял звон, глаза застилал туман, к горлу, несмотря на суточный пост, подступала тошнота. Тедди, едва взглянув на неё при электрическом освещении, присвистнул, уложил девушку на постель, а сам кинулся к телефону. О чём и с кем он разговаривал, Юдит уже не слышала. Она изнемогала от боли, головокружения и тошноты, к ней вновь подступали кошмарные галлюцинации.

Вдруг что-то изменилось. Кто-то подал ей воды, и это был не Тедди. В комнате появились новые люди — Илайз, которую измученная девушка с трудом узнала, и совершенно незнакомый человек. Это был друг Илайз, врач-гомеопат доктор Фрэнклин Лесли. Ему не впервые приходилось разбираться с последствиями съёмок подруг Илайз с Бертой, но в таком состоянии её жертв он ещё не видал.

Не говоря ни слова, он распаковал свой чемоданчик и вынул оттуда кучу разных склянок. Минуту спустя он уже мягко втирал целебные мази в содрогающееся от боли девичье тело. Массировал он, конечно, не так сильно и энергично, как Тедди, но то ли мастерством он превосходил студийного массажиста, то ли целебная сила его мазей была и вправду велика — а возможно, и то, и другое — но так или иначе, с первыми его пассами боль стала покидать девушку. Галлюцинации отступили, она стала тише стонать, тошнота исчезла, и сон стал уверенно давить на её веки.

И в этот момент кто-то позвонил во входную дверь.

7.

Джек Тернер

Казалось бы, познакомившись накануне с такой замечательной девушкой как Юдит, невозможно было назавтра думать о чём-либо, кроме предстоящей встречи с ней. Но удивительное существо человек! Если рано утром я с восхищением и нежностью думал об этой девушке, не в силах переключиться на что-либо другое, то во время завтрака перед моим мысленным взором внезапно предстала следующая картина: с поверхности планеты стартуют два корабля — наш, о котором мне известно всё, что нужно, и идеальный, о котором я хочу знать как можно больше... и на мгновение идеальный корабль раскрылся и показал мне кое-что из своей начинки... так...

Я ринулся к письменному столу и принялся судорожно чиркать по ближайшим бумажкам, пытаясь удержать хоть что-то из озарения. Когда первый азарт прошёл, стало ясно, что я "попал". Я перевёл дух, подкорректировал кое-что и принялся названивать своим. Они возмущались: отпуск заканчивается только завтра! Однако на сей раз я был непреклонен. Кое-как доев завтрак, я через четверть часа был в бюро.

Десять часов. Из меня прут идеи. Исписана кипа бумаг. Пыхтит магнитофон. Критики зловеще усмехаются и точат зубы. Инженеры что-то прикидывают. Крошка Бен с мученическим видом глядит на часы, вздыхает и демонстративно начинает играть с компьютером.

Двенадцать часов. Из меня по-прежнему прёт. Критики начинают своё чёрное дело, но мне пока не до них, и они базарят с одним из инженеров. Интересно, что запишет магнитофон? Второй инженер меланхолично обсчитывает что-то на компьютере. Крошка Бен плюёт в потолок. Погоди, ты у меня доплюёшься.

Четырнадцать часов. Я грызусь с критиками. Инженеры вышли из игры — оба вовсю пыхтят на комьютерах, хотя что именно они считают, объяснить не могут. Крошка Бен надоел мне своим паразитизмом, и я отправляю его купить сэндвичей, колы и побольше магнитофонных кассет.

Шестнадцать часов. Слегка перекусив, мы добреем. Критики соглашаются, что в моих новых идеях что-то есть. Я в ответ снисходительно признаю, что всё это у меня пока сыровато. Инженеры посоловели. Крошка Бен пригрелся в кресле и задремал.

Семнадцать часов тридцать минут. Инженеры получили первые результаты, от которых можно спятить. НАСА точно сойдёт с ума... хотя, конечно, всё это ещё надо десять раз проверить. Критики ворчат, придираются к частностям. Частности добиваем на ходу. Крошка Бен подходит поближе, изучает полученные результаты, и его вид внушает подозрения.

Восемнадцать часов. Звоню в НАСА. Там собираются расходиться по домам, и мой звонок никого не радует. Первая реакция, как обычно: "Что за чепуху вы предлагаете?!" Я в гневе и требую возражений по существу. Они обещают подумать и через десять минут не оставить от этой ерунды камня на камне.

Восемнадцать тридцать. НАСА не звонит и трубку не берёт. Мы анализируем результаты, они нам очень нравятся. Мы очень довольны собой сегодня. Недоволен Крошка Бен. Он уверяет, что всё это можно сделать гораздо лучше и что он вот-вот заткнёт нас за пояс. Мы поднимаем его на смех. Хорош работничек!