Королевская Кровь (Полный текст)

— Эй! — Я хватил пустым кувшином по столешнице. — Вина мне, быстро!

— А может, поесть хотите, дорогие гости? — Дженни, дочку трактирщика, дважды звать не нужно, она всегда тут как тут. — Разве ж дело это — четвертый кувшин, и все на пустое брюхо? А у меня и баранина поспела, и тыквенный пирог с медом, со сметаной... А еще чем так-то пить, господин Хейли лучше спойте, порадуйте сердце. Глядишь — и вина не захочется?

Хороша девка. Кровь с молоком, и расторопная, и услужливая, и плясать горазда. Любил я Дженни... многим селянкам, бывало, то в укромном углу, а то в душистом стогу юбки задирал — кто ж будущему хозяину откажет? А ее — любил, уважал даже, слушал. Разумная, и всегда правду говорила. Обнял ее, рядом усадил.

— Ночь муторная была, и без того душу тянет, еще петь — тоску нагонять.

— А вы, господин, веселую спойте. — Теснее придвинулась, голову на плечо склонила. Помнила, хитрая, что я часто уступал ее ласке.

Взял я гитару, провел по струнам. Может, и правда, песня утешит?

Ай ты, кружка моя, в кружке плещется вино,

Хохотушка моя, мы не виделись давно!

Но мошна моя пуста,

А в лугах трава густа!

Кто ж теперь тебя целует в алы-сахарны уста?..

Ветер, луна и дым пожарища...

'В тебе, навсегда!..'

Оглянулся на девчонку: румянец во всю щеку, губы влажные — хоть сейчас бери... а не хочу — другое в глазах стоит: материн гроб, колдунья лесная, белоперая стрела и улыбка... точно как у мальчишки-посла, не отличить.

'В тебе и во мне, навсегда!'

Струна с визгом и лопнула, уколов палец. Я чуть не швырнул гитару в стену.

— К ситам песни, девка! К ситам в болото. Вина неси!

— Слышала, что тебе будущий владыка приказывает? — это Лукас голос подал. — Вина! Вот и дуй, бегом. Не твоего ума просить да указывать.

Лукас Рыжий — сын отцова сотника, друг мой с детства. И друг, и недруг. Завидовал я ему: все у него лучше моего спорилось, и охота, и драка. И люди мне перечили, а его слушались. Помню, палками махали во дворе, а отец смотрел. Мне тогда казалось, что лорду Кейну хочется Лукаса сыном назвать, потому что он — настоящий воин и владыка. А с меня, шута трактирного, что возьмешь? Ничего... вот разве позора. Слава Всевышнему — кружка опять полна.

— Твое здравие, брат мой Лукас! — Схватил, ополовинил разом.

— И ты будь здоров, мой господин! Ах, хорошо. — Лукас тоже выпил, и другие поддержали. — А теперь послушай, брат, что скажу. Если хотим мы во славу Господа Пущу спалить да нечистых повывести — сейчас надо. Лучшего времени и быть не может.

— Так и есть, Хейли. — поддержал Кевин. — Отправим ситам головы их посланников вместо мира — вот и будут знать. Сейчас сила за нами. Чистые Клинки — половина синедольских рыцарей; другие тоже тварям крови не простили — я не так просто говорю, спрашивал, и отца, и деда. Отец помнит, а дед бы и сам к нам подался, да стар уже. Благословение дал. Западных мы всех оповестили, а восточные и так с мечами наголо спят, под вой орды иначе и не задремлешь, так что армию мы в два дня соберем. Нам бы только замок взять, арсенал, коней и твердыню для баб с детишками...

— Хейли, — Лукас наклонился, обнял за плечи, — убери стражу, отопри ворота.

Лукас замолчал, и все собравшиеся уставились на меня, ожидая ответа.

— Что?

Я растерялся. То ли пьян был, то ли слушал вполуха... армия, война, головы вместо мира... Да что это они мне предлагают? Ослушаться отца, пойти против короля, устроить бунт? И послов убить?

А мальчик? '...они не успокоятся, пока собственными глазами не увидят смерть последнего из нас.' Он говорил, а я смеялся! Господи, Боже мой, что я за дурень...

'В тебе и во мне навсегда.'

Навсегда!

От таких мыслей хмель сразу выветрился. Я сгреб друга за рубаху:

— Брат мой Лукас, думаешь ли ты, что говоришь? Лорд Мейз присягал королю, лорд Мейз принял послов Старой Пущи как гостей в своем замке!..

— Лорд Мейз — это пока не ты, Хейли. Ты бы все решил иначе, разве нет?

Он был прав: я не поддерживал отца, я бы решил иначе. Я и хотел иначе, всегда хотел! Но... разве это что-то меняло?

И разве теперь все то, чего я когда-то хотел было важно как прежде? Прежде я не знал, как улыбается весна, а с этой ночи... Весна — во мне, навсегда.

— Я — Мейз! Честь рода зависит от меня также, как от лорда Кейна! Ты считаешь меня бесчестным?!

— Честь?! Разве воля Господа нашего не...

— Да благословит Господь вас и вашу чистую сталь, дети мои!

Отец Бартоломью появился незаметно, но как раз вовремя. Строгий взгляд заставил замолчать и меня, и Лукаса: он осекся и виновато опустил глаза, я тоже разжал кулаки. Слова, уже готовые сорваться с языка, те самые, непоправимые, о которых мы бы сразу пожалели, остались непроизнесенными.

— Не спеши, Лукас. И ты, Хейли, помолчи. — Одна ладонь священника легла на спину моего друга, другая — на мое плечо. — Что за горячность, дети мои? Думаете, Всевышний хочет, чтобы рыцари Его, носители Его воли и веры, устроили в кабаке пьяную драку? Ты, Хейли, разве не знаешь, что Лукас — друг и брат тебе? Разве можешь ты подозревать его в предательстве или желании навредить тебе, лорду Кейну или Синедолу?

Он говорил без злости, без упрека, но не терпящая возражений твердость заставила меня смириться.

— Нет, святой отец. Я знаю и всегда знал: Лукас друг мой и брат по оружию. Все, что делает он, делает с верой в Господа, желая честно послужить Синедолу и его лордам.

Отец Бартоломью кивнул и повернулся к моим друзьям:

— А вы, дети мои, разве не знаете, как предан Хейли ордену? Разве не понимаете, как тяжело ему сейчас выбирать? И кто из вас посмеет осудить сына за верность отцу, а рыцаря — за верность слову и заботу о родовой чести? Да вы же первые отвернетесь от безродного!

Они тоже пристыжено потупились:

— Простите, Святой отец, — ответил за всех Том. — Мы просто сглупили.

— Вот то-то же!

Он выпроводил братьев-рыцарей и собрался уйти с ними, но я схватился за его рукав, прося остаться.

— Отец мой, расскажите, как умерла моя мать? — попросил я сразу, как только он уселся рядом.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я видел сон: мою мать в гробу. Сегодня...

— Дурные сны! — он нисколько не удивился. — В замке Мейз это случается нередко. Раньше — случалось, потом ушло. А теперь, видно эти твари снова начали... Твой отец не желает, но я расскажу тебе, Хейли, ты должен знать.

Прежде чем осесть в Синедоле, твои предки отвоевали эти холмы у лесной нечисти. Отвоевали, освятили и с благословения Господа поселились тут навсегда. По легенде замок Мейз выстроен та месте гибели ситской колдуньи, на ее костях. Говорят, с ее смертью связано проклятье, мол, в замке никогда не будет хозяйки. В роду синедольских лордов женщины и правда часто умирали молодыми, и, хоть твой отец считал это не более, чем суеверием, не торопился жениться. А к тому же война... мы с лордом Кейном родились в этих краях, всю жизнь прожили, отражая нападения орды из-за болот, не допуская тварей вглубь страны.

Но Кейн Мейз все же не устоял: как юнец влюбился в дочку западного владыки и привез ее сюда, в Синедол. Лорд Кейн и леди Эстер были прекрасной парой, жили счастливо и вскоре родился ты, Хейли. А потом в замок пришли дурные сны. Ни посты, ни молитвы, ни подвиги во славу Господа не помогали — напасти продолжались. Воинам снились битвы и поражения, селянам — голод и разорения; женщинам — гибель детей, а детям темный лес и чудовища.

А твоей матери снился вожак орды, Арейа-Оборотень. Она каждое утро приходила исповедоваться, и что говорила — об этом лучше не знать никому. Бедная женщина клялась, что слышит зов, которому не может противиться, ужас колотил ее словно лихорадка. Она молила связать себя, заковать или запереть. Твой отец не посмел надеть на жену железо, а веревки и запоры не смогли удержать: в одну из ночей леди Эстер разорвала путы, поднялась на восточную башню и бросилась вниз.

Потом колдовские сны стали реже, а потом пропали совсем. Словно жизнь твоей матери послужила искуплением...

— Искуплением за жизнь колдуньи? — я, не дождавшись ответа, налил себе еще вина и выпил. — А ребенок? Что стало с ним?

— Какой ребенок, Хейли? — отец Бартоломью растерялся.

— Ребенок ситской колдуньи. Они сгорели вместе, я видел. Во сне. Но если ее ребенок умер, то почему я жив? Надо спросить послов... эта колдунья, она так похожа на Айлора — одни глаза, одна улыбка.

— Хейли, спаси тебя Господи, что ты говоришь! — мой духовник посмотрел на меня с неподдельным беспокойством, — это был сон, всего лишь лишь сон! Ситам нельзя верить! Даже мертвый сит лжив и коварен. Не верь, сын мой, не верь ничему! Не смотри на них, не слушай!

Не верь-не слушай... как это возможно? Мне вдруг захотелось упасть на стол и разреветься.

— Что же мне делать, отец Бартоломью? — Только и смог я выдавить.

— Верить в Господа, в Его благодать, сын мой, и молиться. Пойдем, Хейли, пойдем помолимся вместе.

Он хотел увести меня с собой, но я не пошел, только пообещал:

— Идите, отец мой, я приду позже, обязательно приду.

11.

В одиночестве я допил пятый кувшин и пьяный, как распоследний бродяга на дармовщину, вывалился из трактира. В замок не пошел — поплелся к реке. Туда, где русло часто менялось, намыв широкие косы, заросшие хилым тальником, хвощом и осокой, подальше от пастбищ и водопоя, подальше от всех, и до вечера провалялся на горячем песке. Прошлая ночь не отпускала — снова и снова проживал я каждый миг. В плеске воды мерещились голоса, звали меня по имени: колыбельная матери, смех лесной ведьмы, тихий шепот Айлора, похожий на заклинание. А ветер с воды приносил не знобящую сырость, а теплые запахи черемухи, ирисов и можжевельника. Казалось, знакомые ласковые руки перебирают мои волосы, гладят щеки:

'К тебе, родной, с тобой, в тебе... навсегда!'

Морок... я знал, это — морок, колдовское наваждение, но... пусть! Мне стало не важно. В тебе, навсегда! Я слушал, верил, стремился навстречу, туда, где не буду одинок, в гибель объятий, в преступную, невозможную радость, и...

...хватал мертвую плоть, раз за разом — холодную, липкую от крови; валился в рев пламени, в жар и копоть — и видел, как черная грива мечется на ветру, как дикие глаза сита стынут болотными огнями, как щерится пасть в беззвучном хохоте: 'В тебе, Хейли Мейз, в тебе, навсегда...' А через миг пламя сжирает погибшую душу.

— Кто ты, моя страсть, мой восторг, мое проклятье, лесная ведьма или мальчишка-посол с весенней улыбкой? Как мне жить без тебя, как мне жить с тобой? Айлор, прости... Господи, прошу тебя, умоляю...как же стерпеть эту боль? — я плакал, — Как же?..

До часовни я добрался только к закату. Молился, пока были силы, клялся. Сам себе внушал, что каюсь, и сам себе не верил. Я не раскаивался, нет! И я не заслуживал прощения.

Грех был невыносим — я бежал от Бога, из Его обители; бродил по двору, поднимался на стену, стоял там, на ветру, сидел во мраке, перебирая струны гитары, и надеялся в стихах найти ответы... все было тошно, гадко. Все было зря. Можжевеловый запах, обжигающие касания, тихие певучие слова раз за разом переворачивали мой мир, повергая тело в томительную тоску, вынимая душу... Ни стыд и отвращение, ни ужас разоблачения, ни ненависть к этому мерзостному юнцу, к ведьме из сна, ко всему злобному племени, погрязшему в пороке лжи и неверии, не могли отрезвить меня, заставить опомниться.

Не в силах больше терпеть, я бросил терзать гитару и сжал в ладони рукоять кинжала: Лукас, Томас, Кевин... братья, почему я не пошел с вами? Почему отказался?! Мерзость надо истреблять. Убью Айлора и освобожусь! Другого выхода нет...

Убийство посла приведет к новой войне?..

Так разве не этого я желал? Кровь сита смоет мой грех, а война — залечит раны или добьет окончательно. Пусть разум отравлен и душа загублена, но клинок мой останется чистым!

12.

Я прокрался по лестнице, осторожно отворил дверь гостевой и ступил внутрь. В комнате было натоплено, но почти темно — дрова в камине лишь слабо дотлевали, а скудный свет из узкого окна так и рассеивался под высоким сводом. Все, что я различал во мраке — это очертания тела на широком ложе. Я представил его спящим: беззащитный и доверчивый, улыбается, наверное, клыки свои показывает... или хмурится, как ребенок, и волосы опять спутались...

'Если буду стоять тут и умиляться, никогда не смогу убить. Клинок в сердце — он даже ничего не почувствует, а я буду свободен!' Я рванулся вперед и ударил...

Когда я ошибся? Какой звук меня выдал? А может, это был запах или мысль?

Кинжал взрезал перину. Мой враг крутанулся, скатился на пол и тут же вскочил на ноги. Его узкий меч тусклой серебряной молнией мелькнул в полутьме.

— Доброй ночи, друг мой Хейли Мейз. Как же я рад видеть тебя снова! — Острие клинка легонько кольнуло в подбородок, заставляя поднять глаза.

Месяц, словно нарочно заглянувший в окно, осветил комнату, и мрак поредел. Айлор стоял передо мной, высокий и стройный, с мечом в руках, мерцающий, словно бестелесный дух. Кожа его отливала перламутром в неверном ночном свете, страшные шрамы на груди казались открытыми ранами, а лицо совсем перестало быть улыбчивым лицом мальчишки — теперь на меня смотрел жестокий воин, не знающий страха и жалости. И только волосы — в самом деле спутанные, все также пахнущие цветами и можжевельником — были точно такими, как прошлой ночью.

— Что же, Хейли Мейз, мне кликнуть стражу? — Взгляд Айлора ожог меня холодным презрением. — Будь ты простым рыцарем Чистого клинка, на рассвете я бы любовался твоей головой, воздетой на пику над воротами замка. Но ты — наследник Синедола. Как думаешь, лорд Кейн казнит единственного сына за измену? Или мне лучше не полагаться на его суд, а самому расправиться с предателем?

Я ушам своим не поверил:

— Так ты знал, что я — Чистый клинок?!

— За кого ж ты меня держал, Хейли Мейз, золотой голос Синедола? Тогда, за столом, я ждал 'Кровью темной омоем клинки' или чего-то в этом роде. Но ты был достаточно хитер, чтобы выбрать любовную балладу; и потом, вечером — проявил храбрость и милосердие. Вчера ты много раз удивлял меня, признаться... Да и сегодня — тоже. Что ж ты один пришел? Взял бы с собой братьев. Мы — хорошие бойцы, но нас всего четверо, спящих. Вы бы легко справились. Неужели ты так глуп, Хейли Мейз?

— Глуп? — я все еще не хотел признать правды. — Ты думаешь, я — просто изменник? Неужели ты не понимаешь?..

Он нетерпеливо тряхнул головой и его клинок вновь царапнул шею.

— Ты пытался убить посла-миротворца! Зачем мне думать и понимать?! Все ясно, как день: я вправе требовать твоей казни, я сам могу казнить тебя прямо здесь и сейчас!

— Все верно... — я горько усмехнулся. — Чего я ждал? Искренности?.. Ты — сит, а я — полный дурак, этим все сказано. Удивляться мечу в твоих руках после вчерашней ночи — вот что в самом деле глупо...

— Избавь меня от своего показного благородства, Хейли Мейз, рыцарь Чистого клинка!