Я сказала, что заслуживаю смерти, ведь я не уберегла брата. Но отец рассказал мне, как он оказался в плену на холодном северном берегу и увидел странные деревья с голыми черными ветвями и иссушенную осенним ветром мертвую траву. Ржавый мир, оловянный мир... Тогда он думал, что навек лишится рассудка, и брел в полузабытье-полубезумье по алым как кровь облетевшим листьям, по бледному льду на лесных болотах, по камням, обросшим мхом будто серым мехом. Он понимал, что в ту ночь разума во мне было не больше, чем у замерзшего комара. Посему повелел не казнить себя сожалением о том, что навеки и без возврата унесла Река Времени. Сказал, что смерть эта будет на совести врагов наших — не на моей. И что был бы мой брат взрослый, он бы мне сейчас запретил плакать, ибо на таком холоде горе убьет и меня, а я должна продолжить наш род. Отец подбросил хворосту в костер и рассказал мне, что увидел ночью в нашей деревне захваченной врагами:

— Я вышел крадучись из лесу и увидел, что дети их племени стоят широким кругом, вооруженные луками и стрелами. Они смеялись и целились во что-то, истекающее кровью. Я пригляделся и узнал нашу деревенскую колдунью. Она не успела убежать с нами, отстала по немощи старческой.

Значит, старуха не обратилась в сову, не улетела в ночное небо... Она была не страшная чародейка, колдующая на костях и крови, а простая травяная волшебница. Стерлась на коленях ее туника, а глаза окружали глубокие морщины — будто еловая хвоя. Видно волшебница привыкла щуриться, разбирая следы больных и раненных зверей, разведывая, на какие тайные луга и поляны идут они. А еще колдуны иногда подглядывают за муравьями, чтобы понять, откуда муравей, лесной строитель, берет свою силу. Травяные колдуны хитры, но не злы.

— Отец, ты спас колдунью? — спросила я с надеждой.

— Я спас ее от унижения и мучений. Детям велели стрелять в нее, чтобы научить убивать, и чтобы они поверили, что Всевидящее Солнце не накажет ни одного из них. Наградой лучшим в состязании были мед и похвалы. Луки взрослых были тяжелы для мальчишек, да и стреляли они неумело. Колдунья билась на земле, израненная, полу-ослепленная стрелой, но все еще живая. Я подкрался к тому мальчишке, что был помладше и стоял поодаль от остальных. Он сказал мне: "Ты, презренный иноземец, жил среди прежних хозяев этого леса. По закону Белого Лиса мы наказали их за то, что они дали тебе приют". Но я не зря изучал ваши северные поверья. Я шепнул этому юному убийце: " Я не человек, я черный горный эльф. Иначе разве бы я не побоялся прийти к вам? Мы лучшие в мире стрелки, мой народ бьет без промаха. Дай мне твой лук и колчан, и я помогу тебе выиграть мед ". Он задрожал от радости — и дал. Я пронзил стрелой грудь старухи. Потом ушел, прихватив мальчишкино оружие. Он боялся кричать, наверное чтобы его не наказали. Видишь, какие хорошие острые стрелы с железными наконечниками? А того, кто сделал этот лук, я бы назвал великим мастером, если бы он не был приспешником злодеев. С таким охотничьим вооружением может быть мы с тобой и не погибнем. Перезимуем тут, а по весне, когда лесные тропы освободятся от снега, уйдем на Великую Равнину, и да поможет нам Небо.

О богах и о стране мертвых

Мудрецы страны моего отца говорят: ко всему привыкает двуногий осел, именуемый человек. Привыкли и мы жить на северном склоне, в шалашах из еловых ветвей. Люди племени охотились на мелких голодных птиц. Ничего другого не могли они добыть на мертвых холодных скалах. Они озлобились, и ярость согревала их. А мой отец ходил на теплый южный склон, который теперь был уже не наш. Отца видели новые хозяева леса, но он без страха шел им навстречу, и они принимали его за черного эльфа, сына ночи. Даже смотреть на него боялись. Отцу уже через и вершину не надо было перебираться, он спокойно обходил гору сбоку. Теперь Исмон был лучшим охотником племени, и все восхваляли его, когда он приносил богатую добычу. А в свободное от охоты время он учил меня искусству письма и счета.

Тело Идира отец решил похоронить у южного подножья горы, там, где земля не промерзает и зимою. Я спросила отца, отчего он его лучше не даст его съесть ворону, по обычаю нашего племени. Когда человек умрет, его тело оставляют на поляне, а живые с луками становятся вокруг на расстоянии ближнего полета стрелы. Они убивают всякого зверя или птицу, если те захотят поживиться умершим. Только воронам дозволяют съесть мертвое тело, чтобы умерший стал одним из них. Ибо ворон мудр, живет дольше всех, и Бог-Сказитель избрал его своей священной птицей. Ворон съест мертвую плоть, а люди сохранят, как святыню, кости умершего.

Но отец назвал веру в ворона невежеством. Он объяснил, что мертвые идут в подземный мир, где светит ночное солнце и на призрачных полях ходят тени царей и героев. Там умершие возрождаются для новой жизни, — темной и безрадостной, но вечной — ибо Смерть не охотится за тенями. Отец сказал, что даст Идиру охотничье вооружение и бересту для письма. Он ведь не знал, в какую часть Мира Мертвых попадет его сын. В страну, где нужны искусные писцы? Или на дикие окраины подземной страны, где тени северных охотников бегут за тенями некогда убитых на земле косуль и оленей? Подземный мир должен быть велик, чтобы вместить всех умерших. Может быть, есть там и подземные моря, и подземные острова, и подземные горы, и подземные пустыни — кто знает? Может быть, там, под сводом огромной пещеры, светит призрачная луна, а тени блуждающих звезд предсказывают посмертную участь погибших?. Так рассуждал отец, копая могилу в холодной земле.

Он хотел подарить Идиру дальнобойный меткий лук и стрелы с железными наконечниками, которые он украл у врагов. Но даже любя сына, не мог решиться расстаться с оружием. Ведь мы, живые, погибли бы него. Тогда я сказала отцу:

— Идир все равно еще мал для охоты. Вот придут для нас лучшие времена, тогда мы спустимся в мир мертвых и отдадим моему брату лук и стрелы.

Отец сказал, что дороги в тот мир никто не знает. Известно только, от древних героев страны Эллады, что вход в подземный мир скрыт где-то в диких северных землях. Но герои те давно умерли, и не ведали они великого искусства рисования карт. А кроме них, никто не смог найти ту тайную тропу в вечную тьму.

Я говорю отцу :

— Небось плохо искали! Вот я вырасту и доберусь до царства мертвых! И брата моего оттуда выведу! Так и вину перед ним искуплю.

Отец руками всплеснул от ужаса. Потом свой перст воздел к небу:

— Безумная дочь моя, не нравится мне твой нрав! Боги не дали тебе наилучшего достоинства: трусости. Не надо лезть куда не надо — и уж особенно девице. А ну дай мне клятву.... вы тут чем клянетесь-то? Вроде Священным ясенем трех миров? Вот и поклянись мне этим вашим ясенем никогда не ввергать себя в опасность. Особенно же держись подальше от мертвецов.

Я не хотела давать такую клятву, уперлась как баран! Ведь во всех песнях воспевают доблесть! Но мой премудрый отец сказал, что такие песни придумывают потому, что смельчаки удобнее для других. А трус полезнее для него самого. Посему не надо слушать песни. Надо слушать отца, который однажды не в меру расхрабрился и чуть не утонул в океане. Но зато теперь знает, как надо жить, и дочь плохому не научит.

Я поклялась стать трусливой и стала часто плакать о том, что мне не суждено найти моего младшего брата и вывести его в мир света, или хотя бы стать тенью его старшей сестры. Однажды отец привел мне собаку, чтобы развеселить меня. Я собак раньше не видела, только сказания о них слышала. Они живут у пастухов в долине — там отец встретил пса, который выл над телом убитого хозяина. Отец сказал, что собаки всегда так делают.

Вот собаке я обрадовалась! Я стала учить ее уму-разуму, и первым делом — поклоняться Огню Костра, старшему сыну Летнего Солнца. Отец гневался, когда я поклонялась Огню, хоть с собакой хоть без собаки. Он повелел мне поклоняться богам, которые имеют образ человеческий, а не огненный и не звериный! Долго рассказывал он мне о могуществе их.

Тогда я спросила отца:

— Если твои боги так сильны и так любят распоряжаться судьбами людскими, отчего тогда они не защитили нас от воинов в волчьих шкурах?

В ответ вот что поведал мне отец:

Сказание о морском царе и об истинном Царе морей

Есть на юге огромное море, и есть в нем остров Крит. Некогда правители его нарекли себя морскими царями, ибо корабли их были самыми быстрыми, а мореплаватели самыми отважными и многознающими, и никто не мог с ними сравниться в умении справляться с ветром и волнами. И стало для них море будто пустыня для льва или небо для коршуна. Обложили они тяжкой данью всех, кто ловил рыбу в волнах теплого синего моря. Если же плыли морскими дорогами торговые корабли, слуги морских царей забирали с этих кораблей все лучшее, все, что приглянулось им. А иной раз и людей забирали в вечное и страшное рабство. Но мало было этой добычи морским царям. Да и люди прибрежных стран все реже и реже стали выходить в море. Забросили они рыбную ловлю, а торговцы стали ездить по безопасным земным дорогам.

Но велика была власть царя-разбойника. Пришла одна весна, проклятая богами. Плыли критские корабли вдоль берегов, и кричали прислужники царя его указ:

— Тот, кто посмеет взяться за плуг, будет зарыт живым в землю его поля. Тому, кто скует серп, мы перережем горло этим серпом. А согнувший обод для колеса будет раздавлен, смят каменными мельничными жерновами.

В страх пришли жители прибрежных стран, и забросили они поля и сухопутные дороги, и вернулись в опасные морские волны. А царь Крита грабил их и радовался безнаказанности своей.

Но настала осень, и вернулись с далекого севера перелетные птицы. Были с ними жаворонок и утка-нырок. Жаворонок не пел, но плакал над пустыми полями юга.

Птичий род дружен и хитер. И вот утка-нырок доплыла до середины моря и бросилась в глубину, где дремлет на самом дне синебородый бог моря. Крикнула ему птица:

— Повелитель! Не устал ли ты нести на твоей груди двойную тяжесть?

Ответил ей повелитель волн:

— Тяжело мне стало дышать, и в этом повинна сестра моя, земля. Отчего гонит она в мои волны детей своих, людей? Отчего она сама не хочет кормить их и запрещает им ездить по ее дорогам?

Сказала ему птица-утка:

— Повинна в этом не сестра твоя земля, виновен в этом тот, кто запретил плуг, серп и колесо — тот, кто посмел назвать себя царем морским!

Встал в гневе истинный царь морей. Высоко воздел он свой железный трезубец, и содрогнулся в страшном предчувствии обреченный остров Крит3.Трепетали горы, рушились стены критских дворцов и храмов. Далеко отхлынуло море и обнажилось дно, на песке среди водорослей лежали теперь быстрые корабли островитян, и морские владыки в страхе думали, что уже не вернутся белогривые волны, столько лет бывшие опорой их могуществу.

Но неизмеримо более страшное наказание готовил для них грозный повелитель глубин. Море ушло не навеки, а только для того, чтобы собраться с силами.... А потом оно взметнулось семью водяными горами невиданной высоты. Удар их был тяжелее, чем если бы небо обрушилось на землю. Ушли на дно израненные белокрылые корабли, исчезли без следа причалы и прибрежные постройки. Но еще раньше, чем лезвия волн стали рубить берег, уже умерли от ужаса те, кто увидел их вблизи. А в сердца остальных жителей разбойничьего острова въелся вечный и неистребимый страх перед морем. С тех пор критское царство обессилело и заглохло, и иные народы благословенного юга достигли могущества и славы.

Поэтому, когда возмездие медлит с приходом своим, люди прибрежных стран говорят так: "Может быть, несказанно далека та страна или та небесная звезда, откуда летит птица на помощь нам. Или безмерно глубоки те воды, в которые надлежит ей броситься в поисках справедливости. Но когда она наконец найдет Мстящего — тогда горе тем, кто надеялся на безнаказанность в земной жизни своей".

Так говорил мне отец, чтобы я научилась чтить Предвечных Владык. Но даже во сне никогда не видела я ни высоких синих волн морских, ни острова Крита, ни мраморных или золотых изваяний богов и богинь южного неба и южного моря. Ну а мы, северные охотники, чего не видим — того и не чтим. А священны у нас Солнце, Кремень, Огонь, Можжевельник, Орел и Ворон.

Огонь был нашим братом и защитником. Если бы он не помог нам, мы бы погибли в эту долгую морозную зиму. Наше племя держалось ближе в вершине, где ветер срывал снег со скал. Ниже по склону можно было провалиться по самое горло. Но внизу, на северной равнине, тоже жили люди. Они казались нам могущественными волшебниками, и с великим почтением смотрели мы на них. Ведь их дома были так высоки, что вьюга не заметала их, а их охотники бежали по глубокому снегу как легкие тени.

Воры солнца

Люди умирают, одно лишь Солнце бессмертно. С каждым днем оно восходило все выше. Так раненная птица собирается с силами и вновь поднимается в небо. Говорят, что Справедливое Солнце обещало поделиться с людьми тайной вечного возрождения, но лишь тогда, когда все они станут следовать его законам. Солнце верит, ждет, снова согревает землю, обагренную кровью, вновь дарит весну свободным и рабам. Долго ли ему еще ждать?

Солнце согрело горный склон, снег растаял, и мы увидели среди голых скал трещины и пещеры. Были они малы, не больше чем надо орлу для гнезда. Но одна была просторнее других, мы собирались там у костра и благодарили Мать-Пещеру за то, что ее стены не дают Северному Ветру забрать тепло. Не знали мы, что скоро эта пещера погубит все племя наше.

На северном склоне вместо ясеня росли белые березы. Мой отец счел это обилие бересты волей богов — видно не угодно им, чтобы исчезли без следа познания его. Ведь береза — северная сестра папируса. Отец надеялся, что варвары наконец перестанут бояться Белого Лиса, которого скорее всего и на свете нет. Тогда они не только прочтут его рукописи, но сумеют записать и свои познания, которые и у них несомненно есть.

Из костяного угля и смолистого елового сока Исмон изготовил то, что он называл чернилами. Глухариным пером, на бересте, он стал записывать то, что узнал в юности, беседуя с учеными мужами Александрии. У моего отца было столько мудрости, что плохо пришлось окрестным березам. Исмон ободрал их как лис куропатку.

На берестяных свитках он нарисовал круговое устройство мира и перечислил имена планет.

Рассказал о составах растительных красителей для льна и шерсти, а также о способах изготовления красок для рисования и о выплавке цветного стекла для мозаики — ибо обладая всем этим, простой ремесленник уподобляется могуществом самому Создателю мира!

Упомянул о сплавах металлов: о белой меди, которую не разрушает даже морская вода, о горящей огненным сиянием золотой меди, носящей также имя "орихалк", и о золотосеребрянном аземе — легком в обработке белом золоте.