Привет, любимая!

— Ой, какая прелесть, — невольно вырвалось у меня. — Это кому?

— Это себе, — смутился Рыжий, — Люблю васильки, понимаешь...

— А хочешь? Возьми, — предложил он.

— Хочу, — ответила я. Эти васильки казались лучше роз. — Пойдем на родник? У меня еще есть время. Умоюсь. Попью. А по дороге сплету венок.

— И мне тоже, — попросил он.

— Ты шутишь? — удивилась я и взглянула на него повнимательней. Нет, кажется, не шутит... Ладно, сплету и ему, раз он так хочет.

Мы шли по тропинке вглубь леса — к роднику, — и почти не разговаривали. Я была занята плетением венков и своими, неожиданно крамольными, мыслями. А Рыжему приходилось перетаскивать "Яву" через рытвины и корни сосен, вылезающие из-под земли. Изредка Мишка чертыхался. Пели птицы. Шумела листва от легкого ветерка. Не возникало необходимости в каких-либо словах.

Тропинка под ногами становилась сырой и упругой. Слабо пахло прелью и грибами. Я совсем успокоилась. Так тихо стало на душе... Мой венок был сплетен первым и тут же надет. Мишка показал большой палец в знак одобрения.

— Теперь плети мне, — потребовал он. — Ты обещала.

Тропинка пошла под уклон — в небольшой овражец, к роднику. Мишкин венок был готов, но Рыжий отказался его надеть, пока не приведет себя в порядок. Чего там приводить? У него всегда все в порядке. Словно, он только что из стиральной машины, из-под утюга. Бог с ним. Хозяин — барин. Ему видней.

Первой к роднику подошла я. Встала на колени и наклонилась. В песчаной ямке с размытыми краями стояла вода, и в ней бурлили мелкие пузырики. Такая прелесть. Почему раньше это не останавливало моего внимания? Или сегодня просто день такой?

Рыжий, конечно, ни попить, ни спокойно умыться не дал. Он подбегал, брызгал на меня водой и отлетал подальше. Его провокации удались. Мы немного побегали и поверещали. Но вот настала его очередь, и я отошла в сторону. Пусть совершает свой туалет в спокойной обстановке. Я пока подумаю — есть о чем.

Мишка умылся, причесал светлые кудри и спросил:

— А где мой венок?

— Вот он, — я подняла венок с травы. — Бери...

Но он даже шага от родника в мою сторону не сделал.

— Нет уж, надень мне его, пожалуйста, сама... У тебя лучше получится.

Он что, меня за дуру принимает? Думает, я не понимаю, что к чему? Жареных гвоздей ему на машинном масле. А, впрочем... почему бы и нет? Как-нибудь... И обижать его не хочется, и...

— Хорошо, — я взяла венок и пошла к нему. И мне опять было страшно. Лицо у Мишки стало... Каким оно стало? Не опишешь... Я уговаривала себя, мол, бояться нечего. Даже если он и обнимет меня. Не умру же я от этого? Сколько раз такое происходило на огоньках в школе, на днях рождения? И ничего. Удовольствия, правда, особого не доставляло. А тут...

Несмотря на все эти внутренние раздоры, я невольно замедлила шаг, опасаясь уговорить себя... Я что, так боюсь? Я ничего не боюсь. Ну, смелей. Переживать не из-за чего. Олег сам от тебя вчера отказался.

Мишка стоял возле родниковой лужицы, вытянув руки по швам, покорно ждал. Я сделала последний шаг и оказалась совсем близко. Не слишком ли часто мы оказываемся так близко друг от друга? Вот возьму, повернусь и уйду. Но... протянула руки с венком и сказала:

— Голову немного нагни, верзила.

Что-то случится. Ведь не может ничего не случиться?

Рыжий послушно наклонил голову. Венок был водружен. И, если честно, никому бы эти васильки не подошли больше, чем Мишке. Он все стоял, прижав руки к бокам. Фу-у... Обошлось. Немного беспокоила торжественность, с которой Рыжий воспринял происходящее. "Как обряд какой-то совершили", — невольно пронеслось в голове. Что дальше?

— Спасибо, — вдруг негромко произнес Мишка и добавил громче, — А теперь пойдем наверх. Давай руку.

Я доверчиво вложила свою руку в его кулачище. Но, вместо того, чтобы идти по тропинке, Рыжий поволок меня прямо по крутому склону.

— Миш, подожди, — я засопротивлялась, захныкала и стала упираться. — Пойдем по дорожке.

Мое сопротивление не оказало ожидаемого действия. Он упрямо тащил меня по склону и уже почти вытащил. Но вдруг резко остановился.

— Ты не споткнулся? — забеспокоилась я. Он только тихо присвистнул. Проследив за его взглядом, я замерла. Нога у меня сама по себе подвернулась, зацепилась за какую-то коряжку и я, выпустив Мишкину руку, рухнула на подвернувшуюся ногу. Получилось почти по-турецки.

— Ой! — только такой мышиный писк и мог прозвучать. Боль и стыд не позволили отреагировать по-другому. На противоположном краю овражка стояла группа ребят из нашей деревни. Среди них Олег с Толиком, за плечом у Олега — Светка. В руках у Светки — футбольный мяч. Значит, игра только закончилась, и они здесь по тому же поводу, что и мы с Рыжим.

Они молча смотрели на нас. Мы молча смотрели на них. Могу представить себе, как Мишка и я выглядели со стороны. Особенно в этих дурацких венках. Романтические влюбленные, да и только. Даже противно. Олег мне сроду этого не простит. А, чего уж там... Собственно говоря, какое ему до меня теперь дело? И мне до него? Не больно я нуждаюсь в его прощении.

— Пойдем отсюда, — позвал Мишка.

— Не могу, — откликнулась я. — С удовольствием, да ногу подвернула. Кажется, сильно...

— Сейчас разберемся с твоей ногой, — пообещал он. Наклонился ко мне, крепко обхватил за талию и с силой выдернул на тропинку. Ну, ей-богу, как морковку из земли.

Вслед нам понеслись какие-то выкрики, смех, свист. Рыжий помог мне доковылять до мотоцикла и устроиться в седле. Я посмотрела на него, и мне показалось, что он тоже остро ощущает свою внезапную отверженность. Голова моя низко опустилась. Это же я во всем виновата. Он ведь не при чем...

— Прости, Рыжик... Это все из-за меня.

— Дурочка, — прогудел он над самым ухом, как майский жук. — Плевать я на них хотел... Это не самое главное.

Разговаривать дальше было опасно. Вполне можно услышать, что для него сейчас самое главное. И я благоразумно промолчала.

Мишке тяжело было вести "Яву" с таким седоком по неровной тропинке. Он краснел, пыхтел, напрягался. Чтобы не мешать ему, пришлось совсем притихнуть. Но вот нам попался хороший пень. Большой, хотя и немного трухлявый. Я перенеслась к нему по воздуху. Честно говоря, мне это понравилось. Как в гамаке. Никто и никогда еще не носил меня на руках. Разве только папа, когда я была совсем маленькой. А у Рыжего это так здорово получилось: легко и просто.

Мишка присел рядом с пнем на корточки и занялся моей ногой.

— Ничего себе! — присвистнул он. Нога действительно распухла и слегка посинела.

— Это вывих, — уверенно поставил диагноз Мишка. — Держись за пень и покрепче. Сейчас я тебя лечить буду.

— Не надо! Давай в медпункт сходим? — я испугалась, не дай бог, он в придачу к вывиху что-нибудь обязательно сломает. Ручищи-то у него — ой-ой-ой!

— Ты знаешь, на кого я учусь? — возмутился Рыжий. — На хирурга. Зачем идти к медсестре, когда под боком есть врач? И хватит спорить. Держись.

Ничего не оставалось, как покрепче вцепиться в пень и закусить губу. Но это не помогло. Сильные руки с голубыми прожилками схватили мою лодыжку и дернули так, что помутилось в глазах. Я зажмурилась и огласила лес диким воплем. Мишкина ладонь захлопнула мне рот, и его голос прошипел по-змеиному в самое ухо:

— Да не ори же ты так. Кто услышит, подумает, что я тебя режу...

Это соображение сразу привело меня в чувство и заставило умолкнуть. Наверное, и на роднике слышно было. Мне вовсе не улыбалось, чтобы все с родника бросились сюда.

— Сейчас все пройдет, — сообщил Мишка. — Ну, не совсем, конечно. Но лучше будет. Попробуй, пройдись.

Я осторожно приоткрыла один глаз, потом — другой. Потом боком слезла со своего насеста и проковыляла до ближайшей сосны. Боль еще была, однако гораздо слабее. Теперь и сама смогу до дома дойти.

— Ну, как? — взглянул на меня Мишка.

— Хорошо. Почти не болит, — прислонилась спиной к сосне и... задумалась.

Рыжий курил, а я смотрела на него и решала в душе очень непростую задачу со всеми неизвестными. Со всеми, кроме одного...

— Иди сюда, — негромко позвала его к себе, когда он докурил. И взглянула в сторону, на кусты. На какое-то мгновение показалось, что за кустами стоит Олег. Вот ведь, мерещится всякая чушь!

Мишка стоял на месте. Красный, как свекла. Чего он испугался?

В кустах негромко хрустнула ветка.

— Миш, там кто-то есть...

— Не показывай пальцем — это неприлично, — хмыкнул он, подошел к орешнику и внимательно вгляделся в зелень. — А в кустах действительно... сидит огромный... кабан...

— Да, ну, тебя, трепач.

— Ладно, ладно, я — трепач. Но великолепный врач, — хохотнул Рыжий.

— Иди сюда, врач... — снова позвала я.

Он замолчал. Перестал улыбаться. Помедлил секунду. И пошел. Очень осторожно, как будто подходил к мине с часовым механизмом и не знал времени, на которое она поставлена.

— Поцелуй меня, Миша, — и сама от себя такого не ожидала. Не то, что Рыжий. Но ведь надо было как-то сказать ему спасибо за то, что он так щедро дарил мне себя, за плечо, которое он вовремя подставил и ничего не попросил взамен? А я ждала, попросит...

— Ты не укусишь меня, как вчера? — наконец подойдя, спросил он.

Я покачала головой и спрятала за спиной руки. Но мне было страшно. Очень страшно. С чего бы это? Не в первый раз. Правда, мне никогда не нравилось целоваться. Довольно противное занятие. И губы потом мокрые. Да разве можно отстать от подруг? Сейчас мне не было противно. Мне было стыдно. Себя. Казалось, заранее известно, до чего неприятным будет этот поцелуй. Пришлось сделать над собой громадное усилие, чтобы не скривиться. Назвался белым — лезь в корзину. Глаза все же закрыла. Не так стыдно будет. А губы потом ототру.

Большие теплые ладони легли мне на плечи, а его губы мягко коснулись моего рта. Это вовсе не было так противно, как ожидалось. Наоборот, даже приятно. Очень приятно. Пожалуй, слишком... Мои губы сами раскрылись навстречу. Руки из-за спины скользнули сначала ему на грудь, а потом обхватили крепкую шею. Мамочка, кажется, тону...

Поцелуй становился все глубже. Мишкины губы все требовательнее. Мы уже крепко обнялись. Мы тяжело дышали. И ноги стали отказывать — сгибались. Начиналось какое-то безумие...

Мишка первый оторвался от меня. Разжал мои руки у себя на шее и отскочил на метр в сторону.

— Мы, кажется, сошли с ума, — хрипло пробормотал он, отворачиваясь.

Я повернулась лицом к сосновому стволу. Наверное... Что же это еще, если не сумасшествие? А я-то, я... Но, господи, боже мой, мне хотелось еще. Вот ведь шлюха... Ни стыда, ни совести...

Тишина повисла между нами, как густой туман. Что придумать? Надо хоть как-то разрядить обстановку.

В кустах опять хрустнула ветка.

— Твой кабан оказался слишком любопытным. Он досмотрел представление до конца и теперь уходит.

Шутка получилась невеселой, тем не менее Рыжий ее поддержал:

— Он воспользуется этим опытом в своих отношениях с кабанихой.

— А если у него нет кабанихи? Если он молодой? — почему-то мне захотелось противоречить Мишке во всем. Остро захотелось.

— Да, — согласился Мишка, — И он будет искать себе самую лучшую.

Его слова напомнили мне подслушанный ночью разговор. Настроение испортилось совсем. Хотя, какое такое преступление я совершила? Свободный же человек. Что хочу, то и ворочу. Видимо, не все я могу ворочать...

Изменение в настроении было тут же замечено.

— Пойдем домой. Тебе пора, — позвал Мишка. Он все еще не пришел в себя.

— Не пойду. Страшно, — мне и впрямь не хотелось никуда уходить, а почему, я и сама не знала. Не хотелось и все.

— Чего ты боишься?

— Вот ты смеешься, а там — кабан!

— Да не кабан там, — с досады Рыжий даже сплюнул.

— А кто? — заволновалась я.

— О, господи! Олег... Олег там был!

Кошмар! Он видел, как мы с Рыжим целовались. Сначала прогуливались за руку и в венках, потом целовались... Это уже никак не объяснишь. И ничего никому не докажешь. Мне теперь и слова не скажут. И взгляда не кинут. Какая же я дура. Зачем, зачем мне понадобилось лезть к Рыжему? И его с толку сбила, чертова кукла.

Мишка взглянул на меня, видимо, догадался, в чем дело, и помрачнел.

— Пошли домой. Нечего резину тянуть.

Он схватился за мотоцикл, старательно отводя глаза в сторону. Мы молча и довольно быстро вышли к опушке. Нога почти не болела, и прихрамывала я только самую малость. А изображала, что нога болит сильно — тянула время. Мишка вдруг остановился, поставил "Яву" на подножку и обернулся ко мне.

Я уже не боялась стоять так близко к нему. Но дыхание у меня по неизвестной причине перехватило. Рыжий не сказал ни слова. Обхватил меня и начал целовать. И опять необъяснимая волна мягко подхватила меня и понесла... И опять мы тяжело дышали. А Мишкины руки начали не совсем понятный мне танец. Только... я уже начинала о чем-то догадываться. Но пока я находилась в крепких объятиях Рыжего, мне не было стыдно. Мне не было противно ни себя, ни его. Что же это? Мне хотелось еще большего...

Как и в лесу, Мишка первый оторвался от меня. Тоскливо взглянул и неприязненно заявил:

— Это оказывается для меня слишком серьезным, серьёзней, чем можно было предположить. Ты, Алька, — просто яд. И ты должна решить сама, кто тебе нужен: я или кто-то другой. А пока не решишь, лучше ко мне не подходи.

Он сорвал с головы венок и со злостью швырнул его на траву. Из-под венка выбрался большой серый кузнечик и скакнул на стебелек ежи. Стебелек согнулся. Я тоже сняла свой венок, с грустью посмотрела на него и положила рядом с Мишкиным. Осторожненько так положила. Не хотелось спугнуть кузнечика.

Хорошо, я виновата. Кто же еще? Сама к Мишке пристала. Это ведь я предложила на родник сходить. И не стоило с таким упоением целоваться. А он что, маленький? Мог бы и не поддаваться на провокацию. Никто силком не заставлял. Собственно, что это я? Ведь он ко мне неровно дышит. И не скрывает этого. Ясно, как божий день. Ну а со мной-то что происходит? Мне не хочется с ним сейчас расставаться, и объяснения этому у меня нет. Нет и все тут.

— Хорошо, Миша — покорно согласилась я. Я и покорность? Что-то новенькое. Но получилось это само по себе. Даже для самой неожиданно. — Пошли.

И мы пошли. Через луг. К деревне. В небе пел жаворонок. Пел ликующе. Эта звонкая песня так не вязалась с настроением, что хотелось взвыть. Мишка больше не смотрел на меня. Совсем не смотрел. Я же ругала себя на чем свет стоит. Наворотила дел...

На задворках мы не попрощались. Просто, не глядя друг на друга, без единого слова разошлись в разные стороны. Он сел на мотоцикл и умчался. Лихач! А я, опустив голову, пошла к задней калитке.

Возле калитки прямо в траве сидела Светка. На коленях у нее лежали мои вещи: книги, тетради и цветные карандаши.

— Вот, — просто сказала Светка и встала. Все мое барахло с шумом посыпалось на траву. Она брезгливо перешагнула через это добро, остановилась передо мной и отчеканила: