Черный, черным, по-черному

— Знаешь, что? Пригласи-ка маму в школу...

В ходе последующего визита мать, на мой взгляд, проявила истинную гениальность, проведя свою партию без единой фальшивой ноты. Беседа началась в учительской, но потом разговор принял такой характер, что дамы почли за благо перейти в опустевший класс, причем меня то звали внутрь, то выставляли в коридор, чтобы потом позвать снова. Так что всего разговора я не слышал. Очевидно, мать сыграла на нежелании училки привлекать лишнее внимание со стороны начальства. Слабым местом плана было то, что довольно много в нем зависело от меня: до сих пор не пойму, как им пришло в голову, что я смогу выдерживать такую, — да что там, очень непростую! — линию поведения. Очевидно, у них не было другого выхода и они решили попробовать. На другой же день меня пересадили на заднюю парту и спрашивали только время от времени. Я честно, ни в коем случае не пытаясь умничать, — отвечал. Еще я вместе со всеми писал контрольные работы. Остальное время урока я, к примеру, решал задачи из "Дидактического Материала", аккуратно записывая решение в стандартную тетрадочку о двенадцати листах, за первый класс, за второй, за третий, — и сдавал на проверку вместе со всеми. Дружить ни с кем не дружил, потому что невозможно, на переменках время от времени играл в "дОгоны", потому что организм, как-никак, требовал своего, а дома никаких "домашних работ", понятно, никогда не делал, а у меня их не спрашивали. Мне было, чем заняться.

Сидишь, к примеру, читаешь солидный том "Спортивной медицины" и, одновременно, сверлишь доску гвоздем-соткой. Левой рукой — правой. Левой — правой. И так далее, пока не просверлишь, после чего начинаешь сверлить новое отверстие. Поначалу я пользовался просто абы какими досками, потом нашел себе обрезок бруса из сухой лиственницы и надолго остановился на нем. Подыскал замену после того, как превратил в форменный дуршлаг, живого места не отыскать, впрочем, в исполнении семилетки времени на это ушло достаточно много. Со временем перешел на гвозди потолще.

"Спортивную медицину" из библиотеки мне принес, понятно, дед Толя. Гордый, как аристократ, прямой, как шпала, крутой, иногда, до свирепости, он во многих вопросах проявлял порядочную наивность — и отличался неожиданным чадолюбием. Любил и своих троих детей, и внуков, и, впоследствии, правнуков. Другой все-таки спросил бы, зачем яйцу из первого класса "Спортивная медицина", а этот молча принес из областной библиотеки, — и все. Нельзя сказать, что баба Таня была поумнее, они оба к дуракам не относились, но ум у них имел качественные различия, и она, безусловно, была поопаснее. От нее я книгу прятал, но однажды не проявил достаточной бдительности и был пойман с поличным. Захожу в комнату, а она листает злополучный том.

— Интересно, — спрашивает с прохладцей, которая не сулила ничего хорошего, — и чего ты смог понять в этой книге?

По сю пору не знаю, что именно вызвало у нее умеренное неодобрение данных штудий. Могу только предполагать: кое-какие нормативы приводились применительно к женскому организму, и даже упоминалось неприличное слово "менструация". Она, вообще говоря, работала врачом, вовсе не была ханжой, но подобное знание считала несколько преждевременным. Я-то думаю, что гиперопека в этом плане связана, по преимуществу, с тем, что у чада могут возникнуть вопросы, на которые неподготовленным взрослым отвечать, типа, неловко. Да и в лом.

— То, что хотел, — понял. — Я, как мог солидно, пожал плечами. — В каком возрасте какие нагрузки и упражнения можно, а какие — нет. Последовательность тренировок. Противопоказания и ограничения. Спортивное питание. — Чего тут понимать-то?

Она задала пару вопросов из прочитанного, убедилась, что специфически-зловредный интерес к менструациям, эстрогенам и яичникам у меня отсутствует, и не препятствовала, но, по-моему, определенная настороженность у нее сохранилась.

В первом классе мы подтягиваться даже не пытались. Я, во всяком случае, не мог подтянуться ни одного раза. Это пришло потом как-то само собой, попробовал однажды — и получилось, это обозначало что-то вроде этапа в моем физическом развитии. И отжиматься нам полагалось не от пола, а от скамеечки.

Кстати, о скамеечке: прыг на нее с места, прыг. Прыг. С закрытыми глазами, пока не научишься попадать девятнадцать раз из двадцати. А теперь с разбега. Пять шагов во весь опор, — и постепенно довести до пятнадцати, потому что это уже обеспечивает разгон до полной. И гасить инерцию приседанием, забавно отклячивая задницу назад-вниз. Разбежаться-прыгнуть-удержаться-повернуться — и бегом на исходную позицию. Попробуйте на досуге, здорово бодрит. Твердо придерживаясь исходному намерению не спешить, я, тем не менее, к новому году с разбегу вспрыгивал на гимнастическое бревно, разворачивался на девяносто градусов, и пробегал его вдоль. Звучит незамысловато, но в семь лет запрыгнуть на бревно — это совсем не то, что в двенадцать или даже в десять. С разбега на перила балкона своего собственного третьего этажа, — изнутри, конечно, — это уже следующим летом, через неделю после восьмого дня рождения. До этого несколько месяцев вспрыгивал на ограждения дорог: из труб такие, с шарами, помните? Их я довольно скоро начал пробегать из конца в конец, от одной улицы и до другой.

Искусство войны I: кратко о блицкриге

Он вошел в квартиру и даже в одиночку загородил всю дверь, но, разумеется, он пришел не один. Куда там. Такие уважаемые люди на серьезные переговоры одни не приходят. С ним вместе явились трое молодых джигитов в белых костюмах и лаковых штиблетах, при длинных смоляных волосах и маленьких усиках, как положено. И еще Реваз, временный хозяин квартиры и мой приятель, то ли сам по себе, то ли четвертым. К моменту встречи на толстой, грубой лепки морде визитера застыло безразлично-угрожающее выражение: очевидно, именно с таким видом он привык обсуждать дела с малознакомыми деловыми партнерами. Однако же, когда он увидел меня, выражение это пропало, как по мановению руки. Физиономия потенциального покупателя расплылась в широкой улыбке, не став при этом ни красивее, ни симпатичнее. Он готовился к привычной, рутинной работе, но увидав, с кем придется разговаривать, видимо, ощутил вдохновение и мгновенно переменил планы. Дело, помимо всего прочего, обещало неплохое развлечение: такие люди вообще любят хорошую, немудреную шутку. Может, чуть грубоватую, но от этого еще веселей. У него были коротко стриженные черные кудри с едва заметной проседью, и широкие, тугие щеки. Щетина на них, равно как и на крутом подбородке, не то, чтобы небритая, — очевидно, ее просто невозможно было выбрить. Рост, на взгляд, чуть повыше метра восьмидесяти, необъятный торс, солидное брюхо, руки, поросшие черным волосом, как лапы паука-птицееда.

— Это ти имеешь товар на продажу, а? Ти?

— Я.

Это его друг-Реваз привел в качестве покупателя? Его?!!

— Ревазик, — продолжал веселиться небритый, — это он?

Реваз, сцепив зубы, — очевидно, гость вел себя вопреки каким-то договоренностям, ситуация выходила из-под контроля и активно переставала ему нравиться, — выдавил: "Арчил..." — и дальше фраза по-грузински, напряженно-звенящим голосом. Гость, не оборачиваясь и продолжая разглядывать меня, как выставленного на продажу щегла, пророкотал что-то пренебрежительно-насмешливое.

— Молодэц, — проговорил он, придвигаясь ближе, и положил мне на плечи лапу размером с хороший окорок, приобнял, — такой молодой и уже дэла, а?

Под солидным слоем сала чувствовался массив тугих, как хорошо накаченное колесо, мышц, от всей его необъятной туши тянуло жаром и пахло сырым мясом, а вот широкие ладони оказались мягкими, как оладьи.

— А красывый какой! Как дэвушка. Хочэшь — как дэвушка?

С этими словами он, облапив еще и второй рукой э-э-э... пониже талии, похлопал меня по заднице и сделал попытку поцеловать в губы, но я отвернулся.

— Х-харашо будит, — бормотал этот педераст, похоже, и впрямь, уже не в шутку, возбуждаясь, — Дядя Арчил уме...

Кое-чего, все-таки, нельзя терпеть ни при каких обстоятельствах. Он притиснул меня так, что у меня не было ни малейшей возможности ударить его, как полагается. Поэтому пришлось обойтись тем, что возможно. Я за петельку выдернул из особого кармашка на штанине пружинный "Фенг", выщелкнул лезвие и воткнул его герою-любовнику в брюхо снизу-сзади, над краем подвздошной кости.

Мосчо II: Ударная Сила

Я вполне разделяю мнение, что всякие там "рукопашки" вкупе с "боевыми искусствами", сами по себе не больно-то годятся для реальных боевых действий. Хотя бы потому что кун-фу с голыми руками куда хуже кун-фу хотя бы даже с обыкновенным ножом. Там для того, чтобы убить или искалечить, нужен акцентированный удар, который нанесешь не всегда и не из каждого положения. Зато хороший нож наносит урон даже при касательном ударе, а мимолетный тычок накоротке способен отправить супостата на тот свет не хуже никакого акцентированного удара ("Пером" не бьют, "перо" суют". Помните?). Пистолет? Это, понятно, сильнее, но от пистолета шум. А, главное, в 60-е — 70-е преступление, совершенное при помощи ствола скрытого ношения становилось ЧП областного масштаба, как минимум. Вся милиция вставала на уши. На раскрытие бросали все силы, и, поскольку стволы были все наперечет, а милиция скурвилась еще не окончательно, — раскрывали. Через месяц или через пару лет, но, в общем, без исключений. А нож и в те годы считался делом обыкновенным. Сколько народу в СССР погибло от самых обыкновенных кухонных ножей только за тридцать лет после войны, — Хиросима отдыхает.

Для гражданского конфликта, когда с обеих сторон участвуют единицы или, край, пара-тройка десятков людей, а полномасштабной гражданской войны все-таки нет, холодное оружие, пожалуй, предпочтительнее, потому что даже сколь угодно продажная власть может в конце концов забеспокоиться и, на всякий случай, пришибить обе стороны. А еще, ну, — люблю я ножи!

В прежней жизни я довольно долго интересовался ювелирным делом, но, как обычно, ничего в этом направлении не предпринимал. Решился аж лет в пятьдесят, кое-что получалось, но, понятно, ничего серьезного. В таком возрасте поздно осваивать совершенно новую профессию, хотя очень редкие удачные исключения случаются. Теперь ощущение бесконечного времени впереди подействовало на меня достаточно парадоксально. Я решил, что все успею, но, на основании этого, не отложил, а начал, только никуда не торопясь. Понятное дело, не ювелирное дело в точном смысле: это как-нибудь потом. Значительно удобнее представлялось научиться всерьез работать с металлом, благо дед Толя, к очень хорошему набору инструментов, имел золотые руки и многому мог научить. Тем более, что и уровень у меня порядочно отличался от нулевого. Дед был страшно доволен моим увлечением и тихо, про себя, надеялся, что я пойду по его стопам и стану, наконец, инженером из настоящих. С детьми не вышло. Понятно, ему и в голову не приходило заподозрить что-нибудь дурное. Вот ни капли паранойи у человека не было. Таким образом, вместо того, чтобы стать ювелиром, я стал оружейником. А когда мне требовался станочный парк, я, пользуясь умело налаженными отношениями с Эрихом Карловичем, тупо отправлялся в школьную мастерскую. Он тоже проникся, от души рассчитывая... не знаю, на что. Что я буду наследником его мастерства? Очень может быть, он одинокий был, ни жены, ни детей, вот и привязался к старательному и вежливому пареньку, который умел слушать и слушался. Позже, когда я перенял у него тонкое мастерство термиста, видел на его глазах слезы, ей-богу. Я, наверное, так и не перестану удивляться, до чего просто обмануть взрослых, если у тебя смазливая детская мордочка.

Мы с ним даже сталь варили, он исхитрился сделать что-то вроде электропечи, — и варили. Наберешь всякого перспективного лома, — то побольше ломаных напильников — поменьше рессор, то наоборот, и смотришь, что получится. Откровенного дерьма, правда, ни разу не получалось, а так любопытно: у нас получались аккуратные такие слитки, мы их, если получится, разрубали зубилом, если нет — резали "победитом" на станке, пробовали всяко, даже срез в микроскоп смотрели. Есть люди, которые вообще работать не любят и этим гордятся, а мне их жалко: им просто недоступно множество удовольствий. Я считаю, что деятельность правильного мужчины должна состоять из чередования грабежа и работы, отъема и производства. Но даже из тех, кто к убогим не относится, тоже бывают люди на разную стать. Иному дай косить, топором махать, или что-нибудь в этом роде, а другие вроде меня. Мне самый кайф, — одному, не торопясь, по всем правилам, так, чтобы получилось безупречно, чтоб аж самому понравилось. Сделаешь клинок, наточишь, потом начинаешь с ним колдовать: то цементируешь, то отжиг с марганцевой рудой, то еще что. А потом точишь начисто и полируешь, сам готовишь пасты со все более мелким зерном, позже перешел на фетровые круги с пастой, идеально сбалансированные, и вращал их с умеренной скоростью электродвигатель исключительного качества.

Не мудрствуя лукаво, я добивался зеркальной поверхности лезвия, а с булатами и травлением возился нечасто, под настроение.

Сначала точил попросту, разными брусками по порядку, потом через третьи руки достал немецкого производства профессиональный набор для точки. Какой остроты при этом добивался, говорить не буду. Почему? Не поверите. Делал изделия и посложнее. Пружины к этому моменту я навивать умел, без ложной скромности, — неплохо, это в тех редких случаях, когда не удавалось найти готовые, вот и делал пружинные арбалеты. Понятное дело, — однозарядные. Пружины, кстати, ставил такие, что не сжимались до нужного размера под тогдашним моим весом, сдавливать приходилось специальным винтовым устройством навроде струбцины. Стрелой служил заостренный стержень с продольными ребрами, весом в шестьдесят граммов. Издалека, понятно, не попадешь, но метров с восьми пробивало человека навылет. С огнестрелами история особая, это позже.

Вот как чувствовал, взял с какого-то перепугу самый длинный из своих носильных ножей, дуру с клинком в двадцать пять сантиметров. При всей толщине дяди Арчила, этого все-таки хватило, хоть и на пределе: вначале я почувствовал, как острие скребет по его хребту. Остальные ткани человеческого организма, включая хрящи, моих ножей не задерживают вообще, и я распорол ему все брюхо наискось, до печенки и чуть далее.

Можно было бы проще, можно. Можно было, к примеру, отхватить ему хозяйство, все целиком, это красиво, можно было бы попросту вспороть бедренные сосуды вместе с нервом, и так, и так ему пришел бы конец, но на тот момент ни один из этих вариантов не годился, этого потом не объяснишь, но чувствуешь безошибочно. За каждое деяние, достойное смерти, соответственно полагается своя смерть. То есть я в самый первый момент достал забрюшинное пространство, вскрыв ему брюшную аорту или нижнюю полую вену, или то, и другое вместе, не знаю.

Мы стояли, обнявшись, и поэтому он не мог ни ударить меня, ни оттолкнуть, ни, ухватив ручищами, шваркнуть об стенку, на это требуется какое-то время, секунда или две, но их у него не было, потому что "Фенг", развалив по пути часть кишок, рассек ему печень уже через долю секунды. Вас когда-нибудь били в солнечное сплетение? Умножьте эффект на десять, и вы получите примерное представление о том, что бывает, когда в него бьют ножом. Человек не может ни вдохнуть, ни крикнуть, и застывает в параличе.