Кто поверит эху? - Часть 3

Еще недавно он только взгляды бросал на нее, понимая, что не тягаться ни с первым, ни со вторым... Особенно со вторым, и воля самой Лайэнэ тут ни при чем.

Как ни крути, рядом с Энори она опасалась только его самого, переменчивого, как облако и безжалостного, как дитя. Свою игрушку он никому бы не позволил обидеть, хотя и не против был, что ей иногда играет кто-то другой...

Она поднялась — легко, будто птица вспорхнула. Всплеснула руками — крыльями взлетели верхние, широкие рукава.

— Ах, как уже поздно! Вот-вот и начнет смеркаться! Как же мне быть — господин Исота не простит, если я не приду, он принимает гостей...

— Подумаешь, какой-то торговец шелком, — протянул Кайто. — Мой отец всяко богаче.

— Но я верна своим обязательствам. Разве вам не хотелось бы моей верности?

— Тогда я дождусь тебя здесь.

— Что вы, как можно, я вернусь лишь под утро, с уставшим лицом — меня приводит в отчаяние мысль показаться такой...

— Ладно, — буркнул гость, поднимаясь. — Так уж и быть, иди. Но я скоро снова приду...

**

Эта старая женщина приходилась родственницей одному из слуг господина Кэраи — воспитала его вместо матери, и порой наведывалась в дом. Всегда, и в самые жаркие дни голову и плечи ее облегал темный кусок ткани, из складок которого выглядывало маленькое лицо, желтое, как неспелый абрикос, но на удивление гладкое для старухи. И она вечно что-то плела, так и мелькали неестественно-желтые пальцы, словно у ведьм из сказок про горный мост, которые вяжут его из тростника и распускают, стоит человеку дойти до середины.

— Оберегайте мальчика, господин, — проговорила она в пол, когда Кэраи прошел мимо нее, едва заметив. — Племянника вашего.

— Что? От чего?

— Как бы не помер.

Кэраи ощутил грусть, уже давно ставшую привычной, когда речь заходила о мальчике. Эта угроза над племянником висит с рождения. А сейчас опять стало хуже. Тайрену пока не знает... но вскоре придется сказать. Наверное, сам он справится с этим лучше, чем Тагари. Брат, кажется, до сих пор не в себе, смятение и растерянность, а может, и вину пытается утопить в делах. И как поведет себя мальчик, когда все же узнает — не будет ли очередного приступа?

Бабка словно прочла его мысли, затрясла головой:

— Нет, нет, не то, что слабенький. Как бы не увел за собой...

— Кто?

— Мертвый.

Тьфу ты.

— Мне надоели сказки о призраках еще при жизни Энори, — ровно сказал Кэраи.

Подумалось — кажется, Энори они тоже надоели хуже комаров. На его месте точно бы сюда не вернулся.

Эта мысль вызвала короткую улыбку. При виде ее бабка вздохнула.

— Господин, смелее вас я человека не знала... Только не стоит оно того. И опасно повторять имя...

— Почему — он? — спросил, отогнав видение: полутемная комната, смертное ложе, белые цветы и нарастающий холод. — Почему вы боитесь Энори? Он охранял земли Хинаи.

— Подле него все остывало, — сказала старуха. — Я вижу плохо, но он, как пройдет — рядом будто мороз.

— Ерунда. Горожане его любили. И вспомни его сад.

— Э, господин... цветы — они что к живым, что к мертвым, к доброму ли, к злому... лишь бы о них заботились. Как и многие люди...

А мальчик пока не знал ничего. Но то ли сердце ему подсказало, то ли читал, сам не понимая того, в неискренних взглядах и чересчур ласковых голосах — но сам не свой был.

Ничем его было не порадовать, даже на лакомства не смотрел — и засахаренный миндаль, любимое лакомство, и медовые шарики, и тающие во рту слепленные в виде уголков пирожки с ягодами — все, чем старались побаловать ребенка заботливые кухарки, все оставалось на подносе нетронутым.

Не раз и не два Энори уезжал, оставляя подопечного своего, но никогда еще мальчик не метался, как птичка в коробе.

Домочадцы старались, чтобы ни один мускул на их лицах не выдал того, что надо будет неизбежно сказать... но после, как-нибудь после, когда пройдет очередной приступ слабости у ребенка.

Но отец, поглядев, как тот спит и мечется во сне, как поводит руками, словно пытаясь разорвать невидимую паутину, велел позвать его, когда мальчик проснется.

И, глядя в прозрачные, дождевые глаза и уже почти такое же лицо, сказал, как мечом рубанул — все, нет его больше, наставника твоего и старшего друга. Повернулся и вышел.

Что именно произошло — не сказал, и что убили — не сказал. Умер, и все. Теперь некого звать — не придет.

Сказал, как подпорку выдернул у молодого побега — расти один.

— Это ж не волосы отрезать — понемногу! — бросил в лицо младшему брату, когда тот попробовал упрекнуть за поспешность и жесткость. — Лучше уж сразу.

И напился второй раз за несколько дней, когда мальчик лежал при смерти, настолько ударила его новость.

Но Тайрену пришел в себя, и даже быстрее, чем могли надеяться врачи. Только замкнулся, сидел и чертил разные знаки, рисовал бессмысленные линии, словно пытаясь сложить из них образ — и всегда неудачно. Потом и это перестал делать.

— Ты ничего не исправишь, — пыталась утешить мальчика нянька. — Ты сильный, ты из рода, который с незапамятных пор держит северную границу, так что и мышь не проскочит, не то что враг. Все идет вперед, и раз уж такое случилось...

— Он обещал, — мальчишка упрямо покачал головой, стараясь сдержать слезы.

— Что обещал?

— Что дождется меня... когда я вырасту.

— Тайрену... ты уже не дитя, и должен понять...

— Он звал меня Тэни. Только так.

— Мы все можем звать тебя так...

— Мне больше никто не нужен.

— А как же отец?

Женщина осеклась, пытаясь представить, что скажет мальчик, когда узнает... а он узнает рано или поздно.

— Отец... я так хотел вырасти и стать здоровым. Ему стыдно, что я такой...

— Отец тебя очень любит. Не причиняй ему еще больше горя.

— Не буду, — шепнул мальчишка. — Но все равно... он сказал, что все будет иначе. Он никогда не ошибается...

Хоть одно облегчение было у слуг среди горечи нестерпимой — непонятный то ли дух, то ли зверек, которого порой видели в комнате мальчика, исчез и больше не появлялся.

**

В небо взмыл голубь, быстро взмахивая крыльями, словно стараясь побыстрее оставить позади что-то весьма неприятное. Тэйлар Камарен проводил его долгим взглядом. Лети, голубок. Последние теплые лучи ласкают пепельное оперение. Птица, каких полно в городе... У человека в предгорьях тоже много таких. И еще у кого-то по ту сторону гор, его посол не видел ни разу в жизни.

Этот летит просто так, безобидная птаха. Наверное; человек вряд ли заметит, если к лапке привязан кусочек тонкой бумаги... Еще не решено было, кто отправится в свите главного посла Риэсты, а здесь уже готовили воздушную почту, которая поможет ускорить войну.

Письма Камарен получал нечасто — пару раз в месяц, но этого хватало. Голубей отправлял, конечно, не сам — это делал местный зеленщик, безобидный толстячок, несколько лет как поселившийся в Хинаи. Записки ему передавал Ангет Пулан — то лично, будто ненароком, то оставляя в потайном месте. Так же получал и ответы.

В эти же дни аталинский посол встретился с Суро Нэйта и Тори Аэмара — разумеется, по отдельности и в большой тайне. Им было предложено примерно одно, с поправкой на готовность первого доказать верность Столице, и надежды второго справиться самостоятельно.

У Тори голос богатый, сочный. Послушаешь — представится красавец-мужчина, сильный и рослый. А на деле... И рост невелик, да и сила, какая могла быть, вся в лишний вес ушла. Хотя проворен этот местный казначей, и не поверишь, пока не увидишь сам. И ходит тихо-тихо; интересно, подслушивает ли за домашними, или не надо ему, и без того всем заправляет?

Камарен сказал чистую правду — рухэй надеются вернуть себе область у озера Трех Дочерей, долину и часть близлежащих гор, тем самым подвинуть границу. Дальше они не пойдут, разве что разграбят до чего смогут дотянуться. В случаи их удачи проще будет смириться, чем вернуть себе прежнее положение; из горных ущелий захватчиков-соседей придется выцарапывать десятилетиями, как было когда-то, и обойдется это немалой кровью, какие войска ни приводи.

У Суро голос негромкий, то резкий, то шепчущий. Выделяется он среди всех этих сладкоголосых... А сам — богомол сушеный. Даже странно, что такие рослые и ладные у него сыновья. Знал, видно, какую выбрать супругу...

И тот, и другой обещали подумать. И тот, и другой верили, что не допустят слишком больших потерь, лишь бы избавиться от Тагари; лучше, если он и в живых не останется.

А Камарен надеялся, что рухэй сумеют удержать и крепость Трех Дочерей, бросив все силы на этот рубеж; но вот о таких надеждах помалкивал. Не зная друг о друге, Аэмара и Нэйта положат достаточно камешков на общую чашу весов.

Глава

Глянцевитые листья кувшинок полностью скрывали пруд, кое-где поднимались желтые головки последних цветов. Стрекозы догоняли друг друга, то взмывая вверх, то почти опускаясь на листья. На другой стороне пруда мохнатые гирлянды лишайников свисали с кедровых ветвей, где-то в них покрикивали сойки, невидимые. Тут пока не ощущалось дыхание осени, хвоя не могла сменить цвет.

Уютно тут было, захотелось остановиться и отдохнуть, но запах сырости пробудил тревогу. Лачуга вспомнилась, и неживое лицо напротив, и зеленоватый мертвый отсвет, будто гнилушками комнату осветили. Сейчас удивлялся, что хватило выдержки разговаривать с той тварью, а не пытаться сразу убить.

Кто это был? Не призрак, призраки не кровожадны... они могут вредить живым, но не питаются плотью и кровью.

Лиани глянул на небо. Смеркается, скоро станет видно хуже, а слышно — лучше. А пока... Слух уловил стук копыт и негромкие голоса, и тут же заржала его собственная лошадь, видно, почуяв сородичей. Встреча сейчас была совсем некстати, но молодой человек решил ее не избегать. Хоть новости какие узнает.

Но пожалел о своем решении, заметив форму земельной стражи.

Всадников было пятеро, и к земельным принадлежал только первый.

— Орни, — выдохнул Лиани еле слышно; вот уж кого не ожидал увидеть.

Все годы службы они были лучшими приятелями, а подружились на празднике, бросая ножи в цель. Тогда выиграл Орни, и попытался отдать сопернику приз — ножны, расшитые яшмой и сердоликом; но Лиани подобная щедрость тогда лишь возмутила. И все-таки они были неразлучны до вечера, пока не пришло время покинуть гуляния.

Ладный, веселый, с рябинками на лице, приятель был тремя годами старше Лиани, и родился в семье зажиточных землевладельцев. Пока такой же десятник, но повышение было не за горами, об этом все знали.

Всегда был щеголем, и военную форму носил, красуясь. И сейчас талию охватывал пояс с золотой пряжкой в виде оленьей головы, что было не по уставу, а головная повязка была атласной, алой, и вышивка по ней шла нитью цвета старого золота. Хоть и не на службе пока, в дороге, все одно — не положено.

"Если встретит кого из высших чинов, ему опять попадет", — мелькнула привычная мысль.

Никому так не радовался, и огорчился, увидев, как лицо Орни выразило глубочайшее замешательство. Ну что ж, рано или поздно пришлось бы увидеться с кем-то из своих земельных — пусть это будет старый товарищ.

Выступил вперед, поднимая руку в приветствии. Орни ему не ответил, но, спрыгнув с коня, оглядел с головы до ног, и так же внимательно осмотрелся.

— Ты здесь один?

— Я — да. А ты с целой кавалькадой... Но твоего слугу я видел и знаю, — Лиани улыбнулся одному из спутников Орни. — Откуда вы?

— Сын у меня родился, отпускали проведать на несколько дней. Заодно прихватил новобранцев у нас и в соседнем селе.

— Сын? Это прекрасно! Я поздравляю тебя, и твою жену. И как они?

— Да все хорошо... — Орни наконец принял какое-то решение, шагнул ближе, чуть наклонился вперед и спросил:

— Какого демона? Ты что же творишь?

— Я? — растерялся Лиани.

— Ну не я же. Слушай... Эй, там, разожгите костер! — велел он, и цепко взял приятеля за рукав. — Давай-ка ты мне расскажешь, что все это значит.

— О чем рассказывать? Думал, ты давно знаешь, почему я ее увез...

— Да в болото эту девку. Сбежал-то ты почему?

Опустился на поваленное бревно, вынуждая и Лиани сесть. И, видя, что приятель не понимает, рассказал о подложной бумаге.

— Когда ты увез ту, с камушками на шее, я еще мог понять. Помнишь, как рассказывал про нее в кабаке? Я еще тогда понял, что ты сдурел. Но с этой бумагой...

Лиани зажмурился и спрятал лицо в ладонях. Рассудок отказывался вместить сказанное. Орни, устав сидеть и молчать, потряс его за плечо.

— Не понимаю, — сказал тот слабым, неуверенным голосом. — То есть я сбежал из-под стражи?

— Ну да.

— А те, кто видел приказ... — снова застыл, сообразив — за его побег наказаны другие.

— Знаешь, сколько погибли из-за тебя? Это с тобой тянули, а с ними не стали, — ответил Орни довольно резко. Но что-то в лице приятеля заставило его сменить тон:

— Эй, так ты правда не думал? Ты на меня смотри, не в землю! Ну конечно, если уж охранники поверили, то и ты... Вот же какая-то сволочь... А ну-ка, пойдем к костру. Для нас отдельный готов, никто не подслушает. Выпить тебе явно не помешает. Да и мне, — заключил он.

— Вот будет новость для нашего командира, — говорил Орни четверть часа спустя, потягивая крепкую медовую настойку. Лиани, сперва как следует отпив из предложенной фляги, больше к ней не притронулся. Сидел он по-прежнему неподвижно, но теперь глядя в огонь, а не в землю, да в пальцах ломались мелкие веточки одна за другой.

— Он чудом уцелел, хоть и лишился должности; ладно, нашлось кому заступиться, могло быть и хуже. Но грызет себя постоянно, хоть и не скажешь по виду. Но я-то знаю его. Может теперь хоть полегче ему станет, мы ж оба ходили в любимчиках — значит, вдвойне виноват, раз проморгал. — Орни, говоривший, с воодушевлением, запнулся, сказал менее бойко: — Но тебя, конечно, угораздило влипнуть; по чести сказать, я в те дни о жене-то думал меньше, чем о тебе. Всей нашей сотне несладко пришлось еще после первого твоего побега, а уж теперь...

— Да если б я знал!

— Где ты скрывался? И почему, если и в самом деле ни о чем не догадывался?

— Я жил при святилище Трех Родников. Не прятался я. Не мог сразу — к людям. Если за мной и туда приезжали, никто не выдал. Или просто не стали искать у монахов.

— Твое имя сейчас и гарнизонная крыса не помянет добрым словом, — Орни сделал еще глоток. — Чтобы поверить, надо на тебя поглядеть, как я сейчас. Как бы мы ни были дружны раньше, как бы ни считал, что знаю тебя, я ведь тоже решил, что это побег. Все гадали, что за покровитель у тебя отыскался.

— Если бы у меня, — хрустнул очередной сучок, полетел в огонь.

После недолгого молчания, когда только сухие ветки потрескивали в костре, да перемигивались искры, Лиани отозвался:

— Надо мне обратно в город, Орни. Даже не знаешь, как...

— Разумеется, надо. Содеянного не воротишь, но хоть покажешь себя честным человеком.