Срез времени (забегая вперёд)

Примечательно, что люди, обладающие крайней храбростью мышления, зачастую хранят идеальное спокойствие и тишину относительно несправедливых законов общества или явной глупости их лидера. Более того, одёргивают оппонента, лишь только эта мысль начинает зарождаться в разговоре. Им хватает самих мыслей, без облечения их в плоть и кровь настоящего действия. Какой-то странный либерализм. Это ж что получатся? Хорошо там, где нас нет, дудки господа! Я поднялся из-за стола и, положив на принесённую стопку бумаг руку, произнёс:

— Вы так и не поняли господа, с каким противником мы столкнулись. Это не турки, не шведы, и не пруссаки. Чёртов корсиканец, разгадал секрет, как бить русскую армию и действует молниеносно. Вы и очухаться не успеете, как он уже будет здесь. Если Вы не желаете действия — подвиньтесь в сторону. Найдётся, кому командовать и принимать решения без Вас. Не желаете делать запасов продовольствия и амуниции — ещё лучше; когда придёт нужда, и дети из Ваших вотчин отправятся в 'кусочки', я укажу на Вашу дверь. Впрочем, Вам-то голод не грозит, Вы же уже собрали свои узлы и сундуки, рассчитывая добежать до Москвы. Ну, так валите отсюда! Вы не хозяева этой земли, раз не можете её защитить. Но запомните мои слова: когда начнётся пожар, прокляните себя. Когда тлел только один уголёк, Вы ничего не сделали для того, дабы его потушить. Мне продолжать? Думаю, Вы сможете продолжить сами. Провожать меня не надо, прощайте.

За моей спиной раздался многозначительный вздох. Чего только не было в этом неразборчивом, громком, как ураган, вздохе? Ругань, хохот, злорадство, презрение, недовольство! Были в нём и страх, и боязнь наказания. От всего этого люди за столом, которые тесно переплелись, шепча между собой, колыхнулись, но тут же пришли в своё сонное равновесие, как и подобает стоячей воде в замшелом болоте.

Уже во дворе меня нагнал корнет с раненой рукой.

— Постойте! Да подождите ради всего святого! — кричал он мне в спину.

— Петя, я спешу, — ответил я, обернувшись.

— Зачем вы так?

— Что зачем? Зачем сказал им правду?

— Да.

— Иначе это болото не расшевелить. На целый уезд и четыре сотни ополчения не набралось.

— Триста шесть, включая ваших и Конрада Карловича. Он не переносит быстрой езды на пролётке, но все знают, что даже если у него отнимутся ноги, он встанет в строй.

— Я отправляюсь в Смоленск, а оттуда в Дорогобуж. Там назначен общий сбор. Если не хотите зачахнуть здесь и желаете сыскать славу, место для Вас найдётся.

— Я с Вами! — прокричал корнет.

— Четверть часа на сборы.

У дороги, практически на краю поля, где проходил смотр, стоял готовый к походу отряд. Не сложно догадаться, что зная, чем закончится сбор Поречского ополчения, я заранее отдал команду к выступлению, и что интересно, стоило мне отвлечься на полтора часа, как в медицинской карете уже сидели не приписанные к отряду две барышни. Первая — это без сомнения Анна Викентьевна, она от Ромашкина ни на шаг, а вот кто вторая?

(совещание в Дорогобуже)

Первым выступил генерал-лейтенант Лебедев. Характер Николая Петровича являл собой нечто трудноопределимое. Что у него на уме, ни с лица, ни по интонациям в разговоре среди сослуживцев понять было невозможно. Да и сам он, похоже, развлекался, наблюдая, как окружающие блуждают в том дыму, что он напустил. Генерал, безусловно, острого ума, он не оглядывался на мнение остальных и принимая решения, руководствуясь исключительно собственной логикой. Он не щеголял своей эрудированностью без нужды, но прочёл уйму книг и был настоящим экспертом не только по военным дисциплинам, а в самых разных областях человеческой жизни. Помимо знаний как таковых, он обладал и редким чутьём на людей. И хотя его суждения часто строились на предвзятостях, свои предвзятости он считал важным фактором для определения истины в последней инстанции. Немногословный от природы Лебедев терпеть не мог тратить время на лишнее объяснения, однако при необходимости мог изложить своё мнение доходчиво и логично. И если того требовала ситуация, совершал это парой коротких и точных слов, раскладывая словно по полочкам для непонятливых.

Николай Петрович огласил повестку дня, в которой стоял вопрос о состоянии дел в стране, плавно перешёл на губернию, затем произнес речь, краткую, но убедительную и полную едкой сатиры о строевом смотре в Пореченском уезде, больно жалившую тех, на кого она была направлена. Высоко отметив руководителей народного ополчения Смоленского и Юхновского уездов, он перечислил имена дворян и купцов и пожертвованные суммы и тут же предложил не хоронить столь успешно начавшийся почин. И как бы между прочим акцентировав напоследок, что целый князь Григорий Богдановия Дурицкий-Соколинский сдал аж пятьдесят рублей, а простой прапорщик, хоть и гвардии Александр Николаевич Аничков всего лишь пятьсот. Демонстративно прервавшись, он отпил из бокала глоток воды и пытливым взглядом осмотрел присутствующих. Впрочем, после небольшой паузы Лебедев продолжил своё выступление, и юмор в нём внезапно уступил место политической серьёзности. Перейдя к завершительной части своей речи, он щедро приправил её острой романтической тоской по прошлому и целым набором разнообразных клише из учебника ораторского искусства. Я грешным делом подумал, что оратор наделен выдающимися способностями, и место ему как минимум в сенате и выбор в сторону Марса стал ошибкой всей его жизни. Впрочем, Юлий Цезарь тоже, как известно, обладал немалым обаянием и притягательной силой. Когда тот сел на свое место и призвал высказаться следующему докладчику, Михаил Антонович Вонлярский испросил дозволения высказаться позже и из-за стола поднялся обер-провиантмейстер Рарог, отвечающий за снабжение. Скрепя сердце, я приготовился к худшему — к выслушиванию материально-технических проблем, финансового плана, составленного нашим казначеем, и перечня тех внутренних перемен, о которых упомянул Лебедев. Мгновение он свирепо оглядывался, затем театрально поправил старый мундир и, приняв высокомерно-заносчивую позу, начал свою речь. Перескакивая с одной темы на другую и не раскрыв очевидного, он не дал себе труда даже употребить положенные ему под нос факты, а их оказалось более чем достаточно.

Ораторы, как правило, произносят первые фразы более тихо и мягко, однако пятисотенный сразу же громовым голосом обрушился на оппонентов, призывая народ сплотить ряды и навострить сабли. В общем, совсем не Цицерон против Марка Антония. Le bon billet , — как говорит противник. Какие к чёрту сабли у крестьян? Ах, да. Он стеснялся сказать, что выяснилась нехватка, как ружей, так и пороха со свинцом, на которые были собраны народные деньги. Не очень-то спешили дворяне вооружать крепостных дорогим охотничьим оружием. Во всём Дорогобужском ополчении, к примеру, всего восемьдесят пять лошадей, двести стволов от фитильных пищалей до мушкетов и три тысячи зарядов. Что ж ты, уважаемый, вилами по воде водишь? Признайся честно: украдено, приписано, выдано желаемое за действительное. Лебедев снова схватился за сердце, едва прозвучали реальные цифры.

Третий оратор, приподнявшийся из-за стола, оказался низенького роста, с брюшком, чем-то похожим на Фальстафа в новом, только что с иголочки мундире, который сидел на нём, да как же ловчее сказать да не обидеть, если мешок с картошкой комплимент, в общем, не по фигуре сидел. Короткопалые потные руки сильно и цепко схватили бумаги и поднесли к глазам. Нужда была во всём: в амуниции, продовольствии, средствах доставки, не говоря уже о вооружении. Две третьих от общего числа ополченцев можно было вооружить пиками, начал было он, но это уже ни в какие ворота не лезло. За столом повисла пауза. Но что это? Прищурившись, он отчётливо прочёл справку о материально техническом обеспечении не вошедшего в ополчение губернии Поречского уезда в связи с малочисленностью. Вернее его единственного отряда. Почти шестнадцать тысяч штуцеров с запасом зарядов на три сотни выстрелов каждый. Дальше можно было не читать. Казалось, он вот-вот разразиться громовым ура, но его слезящиеся глаза были печальными и утомительными.

— Ваше пре... Николай Петрович, тут...

— Попрошу изъясняться отчётливо! — недовольно произнёс Лебедев. — Что там?

— У Поречских избыток фузей, — оставляя в руках единственный лист бумаги, тихо проговорил третий оратор, ставший ещё ниже ростом. — Просто неприличный избыток.

Николай Петрович вскочил со своего места и строго приказал:

— Подайте!

С минуту генерал-лейтенант вчитывался в документ, потом отложил листок в сторону и, рыская глазами, наконец, обратил свой взгляд в самый конец, где к большому обеденному столу был приставлен ещё один, с софой, так как не было больше стульев.

— Где? — только и смог произнести Лебедев.

— Здесь, — вставая, ответил я. — Три тысячи двести ящиков. В каждом по пять штуцеров системы Полушкина-Бранда в семь линий. К штуцеру полагается штык, два патронташа на тридцать патронов каждый, шесть запасных кремней для обычных и восемьдесят капсюлей в пенале для экспериментальных. Последних всего пятьсот штук. Тридцать две общеармейских фуры без возничих с зарядами, в которых по двести пятьдесят боевых и десять учебно-боевых патронов на каждый штуцер с пулелейкой под пулю 'кулик '. Два инструментальных полуфурка с вольнонаёмным мастером, помощниками и полным комплектом инструментов. Шестьдесят шесть лошадей, три вольнонаёмных конюха. Всё в усадьбе помещика Синякова, в версте от Молодиловской паромной переправы.

Лебедев бросил на сидевшего шестым по правую руку от него Есиповича и, проговаривая, несколько раз фамилию Иван Ивановича, словно пробуя на зуб, спросил:

— Полушкин, Полушкин... Это об этом поручике вы мне докладывали в Смоленске?

— Об этом, Ваше Превосходительство , — вставая, произнёс Генрих Вальдемарович. — Полушкин командует особым отрядом егерей, ветераны штурма Измаила. На переправе, пока регулярная армия ворон считала, они рассеяли полк баварцев. Оружие исключительное.

— Если у Вас и провианта для шестнадцати тысяч припрятано, то сейчас же примите майорские эполеты, — лукаво и уже с приподнятым настроением сказал Лебедев.

— Никак нет, не приму Ваше Превосходительство, — ответил Есипович. — Не имею столько в наличии. Если только у Борисова.

— А мне докладывали, что вы с ним заодно.

— Мы все заодно, Ваше Превосходительство.

— В таком случае, — Лебедев перевёл взгляд на меня, — Алексей Николаевич, как Вы собираетесь распорядиться Вашими запасами? Государю уже доложено, что Поречский уезд не участвует в ополчении. Только в частном порядке.

— Всё, о чём я сообщил и изложил на бумаге, на основании Манифеста о созыве ополчения, с этого момента переходит в ведомство Начальника Смоленского ополчения. Готов передать немедленно. Также, считаю должным оставить на ваше попечение одну церковную фуру и шестьдесят четыре парковых фур. Последние усиленные. Есть три полковых аптеки и шесть лазаретных карет на железных осях, оснащённых носилками и английским хирургическим инструментарием в соответствии с наставлением главного медицинского инспектора. К сожалению, без фельдшеров и лазаретных служащих. Лошадей для них нет, но упряжь в наличии.

— Егор Иванович, — Лебедев обратился к полковнику Сивай. — Раз мы у тебя в вотчине, то тебе и принимать обоз и штуцера. Кто поедет?

— Прапорщик Курош, Ваше Превосходительство.

— Проинструктируйте прапорщика и людей с ним не забудьте, — отдал распоряжение генерал-лейтенант, — да возничих определите.

— Будет исполнено, Николай Петрович, — стоя навытяжку, сказал полковник.

— Слава Богу, разобрались, — вздохнул Лебедев. — Об этом нестыдно... впрочем, после совещания мне бы самому хотелось посмотреть, на сей чудесный штуцер.

Егор Иванович попытался было напомнить, что для повозок потребуется без малого почти девяносто лошадей, но побоялся. Так как нужное количество у него было, и Лебедев мог об этом знать. Как и то, что и покупатель на них имелся, и, слава Богу, сложилось так, что в цене пока не сошлись.

Буквально спустя час мне удалось продемонстрировать точность стрельбы нового оружия. С полсотни шагов я разбил выстрелом треснувшую деревенскую крынку, а со ста — три раза кряду попал в кавалерийскую кирасу, и отверстие в ней убедили сопровождавших Лебедева офицеров согласиться с непредсказуемой точностью стрельбы из 'современных' ружей. Правда, многие ветераны посетовали на утомительно трудоёмкий процесс заряжания штуцера, но всё же признали, что благодаря 'хитрой' пули скорость и меткость вышла запредельной простому везению.

— Охотничье оружие, — не погрешив против истины, оценил Егор Иванович. — Лёгкое в носке и замечательно меткое. Но выглядит уж больно хлипким! Новобранец сломает такую изящную штуковину, как фарфоровый подсвечник.

— Или научится хорошо заботиться о ней, — возразил я и тут же добавил немного лести: — Но отчасти Вы правы. Такое оружие пока непрактично широко использовать в армиях. Штуцер хорош в снайперских подразделениях.

— А эти капсюля? — поинтересовался Вонлярский. — Расстреляв запас, где их вновь взять?

— Михаил Антонович, — ответил за меня Лебедев. — Думаю, запасу в три сотни выстрелов на ружьё будет достаточно. Если каждый солдат армии Его Императорского Величества совершит в треть меньше залпов за всю кампанию, то мы пороха столько не напасём. К тому же, экспериментальных штуцеров всего пятьсот штук и мы вооружим ими лучших наших стрелков.

Наш разговор прервал прибывший по распоряжению полковника Сивай прапорщик. Это был красивый статный молодой человек. Внешность его была отмечена сразу двумя характерными чертами: острым прямым носом весьма внушительных размеров и шапкой рыжих волос. Иные считали, что это обезображивает его внешность, другие, напротив, находили и шевелюру, и нос просто очаровательными. Кто из них прав, а кто нет — судить не мне. Гораздо важнее отметить, что подобные носы и волосы были отличительной чертой всех Курошей и неизменно передавались из поколения в поколение. Как и остроты с эпиграммами, из-за которых регулярно страдали выдумщики и остряки, уязвлённые в результатах многочисленных дуэлей. Куроши виртуозно владели холодным оружием, и случись в истории Российской империи чемпионаты по фехтованию, оказались бы в числе неизменных фаворитов. Родословная этого семейства — тема чрезвычайно интересная. Готов присягнуть, что история этого именитого смоленского рода изобилует скандальными эпизодами. Ах, какое тут открывалось поле деятельности для сплетников! Сколько всего они могли вписать между строк, но это актуально лишь в мирное время. Сейчас прапорщик был интересен своей скрупулёзностью к выполнению поручений.

— Передайте Синякову моё письмо, — инструктировал я прапорщика, — и после этого получите всё необходимое.

Видя, что Курош стоит и не уходит, я поинтересовался, в чём причина.

— Видите ли, я отправляюсь к Синякову с большим количеством возничих, и передача имущества займёт ни один час...

— И?

— Мой батюшка задолжал Андрею Васильевичу девяносто рублей. Боюсь, Синяков откажется кормить всю эту свору, если её приведу я.