Агафангел

Сергей смеялся, как пацан, нарочно провоцировал продолжение, а у Василия все пылало внутри. Он чувствовал, что сгорает от страсти, что еле сдерживается, чтобы не прижать парня к себе, не впиться в него губами, не сжать в объятиях его стройное совсем еще мальчишеское тело, повалив его прямо здесь на лавочку в порыве неуемной страсти...

Однажды, расставшись с Сергеем и придя домой, Василий с порога кинулся в ванную, сорвал с себя одежду, и встав под горячий душ, начал ожесточенно делать то, что не позволял себе уже много лет.

-Сережа... Милый мой... Сереженька... Любимый... — приговаривал Василий, рисуя в памяти улыбку, голос, смех, глаза друга.

Завершение процесса произошло быстро и так обильно, что Василий был немало удивлен сам себе. Обессиленный опустился он в ванную и долго сидел так, предаваясь невеселым мыслям.

'Надо что-то делать, — решил он, вставая, — так дальше продолжаться не может...'

На следующий день Василий отправился на работу пораньше. Войдя в храм, он занял очередь на исповедь. Из алтаря вышел отец Павел, оглядел бесстрастным и в то же время цепким взглядом прихожан, прочитал начальные молитвы и подозвал Василия первым.

-Работаете? Я слушаю вас, — обронил он еле слышно и принял свою характерную позу — лицом к алтарю, а правым ухом к исповеднику.

-...Блудными помыслами согрешал, несмотря на пост, — произнес Василий, перечислив в начале другие грехи, — разжигал в себе страсть, непристойные желания и даже занимался рукоблудием...

-На кого направлены были ваши желания? — неожиданно повернувшись лицом и пристально глядя в ему глаза задал вопрос отец Павел.

Василий почувствовал, что покрывается потом, как на первой исповеди. Колени предательски задрожали.

-На кого угодно, — овладев собой, как можно спокойнее ответил он, — На случайных встречных на улице, в метро...

Это было спасительной правдой, поскольку в метро на мальчиков он тоже иногда заглядывался.

-Что за юношу я вижу возле вас последнее время? — не отрывая от него взгляда, перебил священник.

Прозвучал тот самый вопрос, которого он боялся. Однако тон, которым вопрос был задан, покоробил Василия, и это вернуло ему самообладание.

-Батюшка, — произнес он спокойно, тоже посмотрев в глаза отцу Павлу, — этот парень открылся мне. У него умер отец и он по совету психолога пришел в храм. Я помог ему, подобрал литературу, беседую с ним...

-Почему вы берете это на себя? — опять перебил тот, — Вы не священник, не дьякон, не катехизатор, наконец. Отошлите его к батюшке — это все, что от вас требуется.

-Я так и сделаю, он придет на исповедь, но раз он выбрал меня для первого разговора, я не мог оттолкнуть его. Простите меня. Может это потому, что у меня нет своих детей...

-Вы женаты?

-Нет.

-Разведены?

-Нет, я не был женат вообще, так сложилось, — поморщился Василий, — Если Господь благословит, намереваюсь принять постриг...

-А почему так сложилось?

Пристальный колючий взгляд священника стал неприятен Василию.

-Батюшка, простите меня, я читал, что грехи не исповедают дважды. Я покаялся в том, что было со времени последней исповеди.

-Воздержитесь от причастия, — строго сказал отец Павел, приподнимая епитрахиль над головой Василия, — И сорок поклонов до конца поста. Двадцать утром и столько же вечером. С Иисусовой молитвой и с Богородичной. На Великий четверг придете на исповедь.

Он прочитал разрешительную молитву и наскоро, как даже показалось Василию, чуть брезгливо, благословил его, подзывая взглядом следующего исповедника.

Василий вышел из храма совершенно подавленный. Того состояния, что бывало всегда после исповеди, он не испытывал. Скорее наоборот. Весь день воспоминания о разговоре с отцом Павлом жгли его душу и вселяли чувство тревоги.

После работы он отправился на Черную речку. В этом доме Василий всегда находил спокойствие и утешение. Так было и на этот раз. В конце вечера он рассказал своей 'духовной матери' про Сергея, про его жизнь, про свою привязанность. Утаил только одно — то самое, что так нещадно мучило его.

-Ну, вот видишь, Василек, сынка тебе Господь послал в утешение, — обрадовалась старушка, — Ты береги его. И впрямь, вместо сына тебе может стать.

Успокоенный и уверенный в себе шагал Василий домой. Завтра днем у него была намечена встреча с Сергеем. Неожиданно ему в голову пришла мысль.

-Баба Нина, не спите еще? — едва войдя, позвонил он ей по телефону, — А что, если мы завтра к вам с Сережей придем? Я познакомить его хочу с вами...

-Давай, давай, Василек! — обрадовалась та, — Мне и самой хочется. Уж больно добро ты о нем говоришь...

На следующий день они пришли с Сергеем к бабе Нине.

Та радушно встретила их, усадила за стол, стала рассказывать Сергею про жизнь, про сыновей. Тот тоже сразу освоился и завел разговор про отца. Баба Нина слушала и все поглаживала его по волосам.

Воодушевленные теплым приемом, они устроили по собственной инициативе генеральную уборку в квартире, перемыв и перечистив все, что попало под руку. Пощадили только окна, из боязни простудить бабу Нину, поскольку весна не торопилась разделить радость по поводу ранней Пасхи.

Уходя, они условились, что непременно придут в гости на Светлой седмице.

-Василек, — отозвав его в кухню, тихонько сказала баба Нина, — Смотри, будь осторожен. Верит он тебе. Не обидь ненароком. Горе у него. Отвечаешь перед Господом, помни.

У метро Василий угостил Сергея пивом.

-Нет, правда, Вась, — говорил восторженно Сергей, потягивая из бутылки, когда они шли по Приморскому проспекту, — я всегда почему-то думал, что церковь там и все такое, это удел слабых, ущербных что ли. А сейчас — ты, баба Нина... Я таких людей в жизни не встречал!

-А поверил бы, что она слепая, если бы не знал?

-Ни за что бы не поверил, честно!

-Я тоже не поверил первый раз...

Они дошли до буддийского храма, свернули на острова и еще долго бродили там в сгущающихся сумерках. Сергей все что-то говорил и говорил. Про свою бабушку, про отца, про детские радости и огорчения. Василий слушал его и был переполнен счастьем от того, что он рядом. Однако сладострастные желания снова дали знать о себе. Усугубляло и выпитое пиво.

Они вышли на дорожку возле трамвайной линии, тянувшейся к Приморскому парку победы. Вокруг уже стало почти темно. Василий шел рядом с Сергеем, чувствуя непреодолимое желание хотя бы положить ему руку на плечо, но боялся это сделать.

'Отвечаешь перед Господом, помни...' — вспомнились ему слова бабы Нины.

Наконец, когда Сергей стал рассказывать, как в детстве, прыгая с поезда, сломал ногу, которая потом долго не срасталась, и он вынужден был почти полгода ходить с палочкой, порыв нежности и сочувствия настолько захлестнул Василия, что он почти непроизвольно крепко обнял его за шею, прижав к себе.

'Боже, прости...'— пронеслось в его сознании, но тут случилось совершенно неожиданное.

Сергей сам повис на шее у Василия и заплакал навзрыд, уткнувшись ему в грудь.

-Сережа, — в замешательстве проговорил Василий, — Ты что? Сережа...

Все, что только что мучило и одолевало его, куда-то исчезло. Исчезло само, без следа, уступив место совсем другим чувствам.

-Сережа, ну что ты? Сережа, — нежно говорил он, гладя его по голове.

Мимо проезжал трамвай, и Василий заметил, как вагоновожатая во все глаза смотрит на них, но ему было наплевать. Он обнимал Сергея и чувствовал, что глаза его тоже наполняются слезами:

-Не надо, Сережа...

-Прости... — всхлипывал тот, — Я не должен... Это недостойно, прости... Но ты... Так родная мать не пожалеет...

-Все хорошо, Сережа, не плачь.

-Васька, — Сергей поднял на него полные слез глаза, — Васька, не бросай меня, ладно? Ты... Ты мне после отца самый близкий человек ...

Он опять уткнулся в грудь Василию, а тот стоял и водил лицом по его вязаной шапочке утирая собственные слезы.

Они простились у метро на Петроградской.

После того, что произошло в темном парке, Василием овладело совершенно новое чувство по отношению к Сергею. Он ощутил ответственность, какую испытывают за самого дорогого и близкого человека. Занимаясь чем-то, он вспоминал, что сейчас делает Сергей. Строя планы, не забывал подумать о том, как тот к этому отнесется. Василию давно не давала покоя изрядно потрепанная одежда парня, ему хотелось помочь, но он не знал, как предложить это, чтобы не обидеть ненароком. Для начала Василий купил ему CD плеер, который решил подарить к Пасхе.

Накануне Великого четверга они вместе пришли на исповедь. У Сергея она была первая, и накануне Василий долго растолковывал ему смысл каждой заповеди, посоветовав написать все грехи на бумажке, как он сделал когда-то сам.

Окидывая перед исповедью взглядом прихожан, отец Павел несколько дольше задержал его на Василии. Наткнувшись на стоящего за его спиной Сергея, взгляд, как показалось Василию, выразил мимолетное удивление.

Дождавшись очереди, Василий покаялся, добавив в конце:

-Спаси Господи, батюшка, за наставления и епитимию. Поклоны все выполнил. Блудные помыслы все это время не тревожили.

Самое приятное для Василия было то, что это было истинной правдой. Ни разу после того вечера в парке.

-Причащайтесь, — обронил священник, прочитав разрешительную молитву.

Отойдя в сторону, Василий наблюдал, как к аналою подошел Сережа, как протянул отцу Павлу бумажку, как тот внимательно читает ее, придирчиво что-то без конца выспрашивая...

'Господи, помоги ему, — молился про себя Василий, чувствуя как по спине скатываются капли пота, — Помоги рабу Твоему Сергию, Господи...'

Наконец, склоненную голову Сергея накрыла епитрахиль, и вот он, улыбаясь, идет к нему.

-Ну, как? — тихонько спросил Василий.

-Порядок... — прошептал Сергей.

-С первой исповедью тебя, — проникновенно глядя в счастливые глаза Сергея, поздравил Василий.

Сережа нащупал и благодарно пожал ему ладонь:

-Спасибо тебе.

На следующий день они вместе причастились, а спустя еще два дня, стояли на ночной Пасхальной службе. После пошли домой к Василию, где заранее был накрыт праздничный стол.

Так Сергей впервые переступил порог его дома. Спать они не ложились, просидев за столом до самого утра.

-Сережа, приходи ко мне когда захочешь, — сказал Василий, — Можешь хоть каждый день.

-Не, а правда... Можно иногда придти позаниматься? Видик посмотреть? Мне все у тебя нравится! — говорил Сергей.

Они расстались, когда за окном уже рассвело, условившись встретиться во вторник после занятий, чтобы навестить бабу Нину. Сергей уехал, воткнув наушники подаренного плеера, а Василий прилег, чтобы подремать оставшиеся до работы пару часов. Он не помнил, когда он был счастлив так, как в этот день и был ли вообще.

'Во вторник увидимся...' — сладко подумал Василий, засыпая.

Если бы он знал тогда, что готовит ему с таким нетерпением ожидаемый вторник. Если бы знал...

7.

Сначала все было прекрасно. Они встретились у выхода из метро, купили подарок бабе Нине — теплый и мягкий пуховый платок. Василий хотел заплатить один, но Сергей неожиданно проявил настойчивость, сказав, что хочет внести свою лепту. Василий уступил, почувствовав искреннее желание, а не стремление соблюсти форму.

Они шагали по улице, как родные, спешащие на семейный праздник. Даже погода порадовала. Небо было по прежнему хмурым, но ударила оттепель, подул теплый ветер, и пожалуй, впервые в этом году почувствовалось приближение весны.

Баба Нина радостно встретила их. Уже был накрыт стол, на котором среди домашних закусок стоял графинчик с неизменной наливочкой.

И тут все тоже сначала было прекрасно: радость встречи, обмен подарками. Баба Нина подарила им каждому ею самой связанные шерстяные носки, и по маленькой иконке Василия Исповедника и Сергия Радонежского. Потом сели за стол и опять не могли наговориться. Между делом пропускали по стопочке.

Василий расслабился, как никогда. Ему давно не было так хорошо. Казалось, Господь наградил его, наконец, тем, чего он был лишен в жизни — материнского внимания, тепла домашнего очага и отцовского чувства. Теперь у него все это было. И у бабы Нины было. И у Сергея было. У каждого было то, чего не хватало. И это объединяло их, таких разных по возрасту людей.

А Василий все подливал себе и Сергею. Их веселье стало таким необузданным, что даже незрячая баба Нина почувствовала это и тихонько сказала:

-Василек, а не много вам? Мне не жалко, но все хорошо, когда в меру. Я тебя не знала таким раньше. И Сережу напоил.

-Баба Нина, милая! — воскликнул Василий, обнимая и целуя ее в морщинистую щеку, — Не беспокойся за нас. Нам просто сегодня хорошо. Верно, Сережа?

-Ну! — поспешил подтвердить Сергей, — Честно, баб Нин, я уже Ваське говорил...

-Да какой же он Васька? — перебила его баба Нина, — Он же тебе в отцы годится.

-Вот именно! После отца, после того, как его не стало, он мне самый близкий человек, баб Нин!

-Путь зовет! — вмешался Василий, — Я ему разрешаю. Мы так договорились. Отец бывает один. А мы... Мы просто друзья. Самые близкие, между которыми не должно быть никаких дистанций. У него нет отца, у меня сына. Зато у каждого из нас есть настоящий верный друг. И никаких условностей! Давайте за это выпьем!

-Хватит, хватит, Василек, — мягко сказала баба Нина, — Хорошо, если все так. Гора с горой не сходится... Только выпивать хватит.

-Баб Нин! За такое грех не выпить! — поддержал Василия Сергей, — Мы же вас любим! Вы для нас своя, родная!

В глазах бабы Нины заблестели скупые слезы.

-И впрямь, грех не выпить. Но давайте, мальчишки, по последней. Обещаете?

-Слово, баба Нина! — твердо проговорил Василий, беря в руки графинчик — Вот. Уберите ее сами со стола. Давайте за нас, чтобы всегда у нас было так, как сейчас, еще долгие, долгие годы!

Они чокнулись и с удовольствием выпили.

Когда они вышли из гостеприимного дома, на улице уже смеркалось. Небо расчистилось и стало прохладнее. Весна как бы подразнила немного, и опять подул холодный ветер.

-Эх, Сережа, доживем мы с тобой до весны или нет? Вот и Пасха прошла, а конца этой мерзлятине не видно.

-Доживем!

У метро Василий нарушил данное бабе Нине обещание и купил еще по две бутылки пива. Он терял самоконтроль. Ему было хорошо и хотелось только одного, чтобы это не прекращалось, чтобы стало еще лучше.

-Сережа, пошли на острова, в парк, — предложил Василий.

Они направились к Приморскому проспекту.

'А может, не надо?'— промелькнула в сознании у Василия трезвая мысль, но тут же уступила место хмельному порыву нежности.

'Любимый мой... Мой Сережа... Мы рядом... Мы вместе...'

Приморский парк победы встретил их завыванием ветра в стволах высоких деревьев. На дорожках было пустынно и темно, лишь немного светлело от не растаявшего снега.

Они уселись на скамейку, стали пить пиво, смеялись. Потом играли в снежки и боролись, как дети, валяясь в мокром снегу. Вокруг не было ни души, только гудел ветер, да слышался скрип могучих стволов.