Лена перевела дух и присела. Ноги подрагивали и требовали отдыха, а сердце заходилось в суматошном биении. И вообще организм вел себя так, словно только что вырвался из лесного пожара или иной сравнимой опасности. При том, что разум совершенно ничего такого не чувствовал. Непонятное существо пришло, потом ушло ... и все, в общем то. Не было ни призывного чарующего пения, ни скрытых когтей и клыков, ни внезапного нападения.
И все равно подходить к омуту категорически не хотелось. Ноги становились ватными при одной мысли о том, что надо приблизиться к темной линии, за которой скрывалась неведомая глубина. Но там была вода... Лена посидела еще немного, подумала. Как учила Дед на примере 'Ну, погоди!', попробовала разбить проблему на простые вводные с перебором простых же вариантов.
— Мы больше не в Канзасе, — повторила Лена.
Можно идти дальше, можно остаться и попробовать добыть воды, несмотря на возможную опасность. Идти дальше — риск усугубляющегося обезвоживания. Большая вероятность того, что все-таки придется возвращаться, но уже в худших условиях. Попробовать напиться — опасно. Можно все-таки рискнуть, можно постараться свести риск к минимуму насколько возможно.
Мысли тянулись все медленнее, вязко и тягуче, словно охлажденная сгущенка за ложкой. Хотелось просто сидеть и подождать, пока, может быть, что-то изменится к лучшему. Холодало, куртка и 'мановаровская' футболка не были рассчитаны на ночевки в голом поле и тепло держали плохо. Каждое движение как будто отправляло в холодную пустоту частичку тепла. Лена скрючилась, подтянув колени к подбородку, прижала руки к бокам, плотно запахнув куртку.
Дождаться утра... Когда посветлеет, будет по крайней мере не так страшно. И что-нибудь наверное придумается ... или случится...
Она потихоньку проваливалась в знакомое многим путешественникам состояние, когда от усталости клонит в сон, однако от холода толком заснуть не получается. Сознание плывет по тонкой грани меж сном и явью, пытаясь заполнить холодную пустоту смутными видениями, эрзацем полноценного сна.
Дом. Тепло. Знакомая квартира. Рапиры на стене. Елена ведь немного — около года — занималась спортивным фехтованием, для улучшения осанки и координации. Дальше дело не пошло, другие увлечения, другой спорт. Вот была бы здесь рапира, даже спортивная... Поиски уже наверняка идут вовсю, родители сорвались первым же рейсом, бросив все. Мама подняла на уши полицию, она это очень хорошо умеет — заставлять людей делать то, что им не хочется... Что-то коснулось ее ноги, и Лена вздрогнула, рванулась вслепую, шустро отползая на четвереньках, все еще застряв меж двух миров. Крупная дрожь колотила все мышцы, пальцы онемели, перед глазами вращались яркие круги. Разум вырывался из тяжко полудремы рывками, воспринимая реальность кусками, ступенчато.
Ничего... Все то же, что и было. Только луна, огромная и жуткая, поднялась еще выше. И ветер усилился. Видимо сдвинутая им травинка уколола ногу между носком и задравшейся штаниной. В омуте плескало — ветер таки сдвинул поверхность мелкой волной, которая теперь плескала на гладкий низкий берег. Спину ломило, и мышцы казались деревянными. Очень к месту вспомнились рассказы Деда о том, что можно заработать пожизненную инвалидность, просто посидев пару часов на холодной земле. Дескать, почки — орган чувствительный, не любящий холод даже опосредованно, через седалище.
Лене стало немного (самую малость) стыдно. Дед не похвалил бы ее за слабость и увиливание от проблем. Есть задача — добыть воду, и надо или признать ее невыполнимой, или решить проблему. Но первый вариант категорически не избавляет от необходимости действовать, надо только приложить усилия к чему-то иному.
Лена потерла руки через рукава, похлопала себя по бокам, чтобы разогнать кровь. Попрыгала на месте, присела и встала. Осмотрела равнину, в которой ровным счетом ничего не изменилось — все тот же унылый пейзаж с проплешинами растительности и наплывами каменных выступов. Никто не поможет, никто не придет на помощь. Родители, друзья, полиция (которую отец по старой привычке продолжал называть милицией, он вообще всегда был очень спокойным и консервативным человеком). Все они далеко и вряд ли то расстояние можно измерить в километрах. Пока будем считать, что вся прежняя жизнь осталась... да. Вот на той самой луне, что заливает пустошь неестественно ярким, мертвенно-серебристым светом.
А как бы поступил на ее месте Дед? Без ножа, бутылки, веревки, вообще с голыми руками?
Так думать оказалось легче. Отстраненность от процесса, мысль 'а что сделал бы кто-то другой' как будто облегчила груз ответственности, облегчила ношу. Самую малость, но достаточно, чтобы мысли начали складываться во что-то более-менее разумное.
Подходить к омуту нельзя. Значит надо набрать воды с расстояния. Веревки нет, даже самого завалящего шнурка, а если бы и был — набрать не во что. Но если веревки нет, может ли ее что-то заменить?.. Длина одного шнурка для кроссовки около метра. Если связать их вместе минус узлы и запас — больше полутора. Мало, но уже что-то. А можно ли еще больше удлинить?
На то, чтобы перейти к противоположной стороне омута понадобилось не так много времени. По ходу путешествия Лена думала над тем, что это не просто глубокая яма в земле, а скорее всего выход на поверхность чего-то большого и, наверное, разветвленного. Глубокая подземная сеть, берущая начало от большой реки или моря. Если здесь есть море.
На то, чтобы сломать ветку 'ивы' понадобилось еще столько же, сколько на обход водоема — ветка, казавшаяся старой и ломкой, на самом деле пружинила и гнулась, а резать было нечем. Но, заметно согревшись, Лена таки обрела деревяшку толщиной с полтора-два пальца и длиной чуть больше ее руки, то есть еще примерно метр. Получилась удочка. Оставалась главная проблема — найти емкость. Над этим Лена тоже успела подумать, упростив проблему до уровня 'что-то, содержащее воду'. В такой постановке решение оказалось простым.
Носок после суточной носки, прямо скажем, не благоухал розами, не служил рекламой антисанитарии и здорового образа жизни. Зато его можно было легко прихватить узлом, и он впитывал воду. Соорудив конструкцию, которую Лена назвала про себя 'удочка шизофреника', девушка на всякий случай еще раз ее критически обозрела, теперь стараясь оценить с точки зрения кого-нибудь чертовски злого и сильного под водой. Подумав немного, ослабила узел на носке и между шнурками, на тот случай, если этот злой 'кто-то' с силой схватит и дернет. Чтобы ему досталась только часть удочки.
Оставалось самое сложное — практические испытания.
Первая проба сил вышла удачной и спокойной. Лена заняла позицию за стволом ближайшей к воде 'ивы' и, обхватив для надежности одной рукой тонкий бугристый ствол, второй забросила 'удочку'. Носок набрал воды вполне прилично, жажду этой импровизированной губкой утолить нельзя, но восполнить хотя бы отчасти потерю воды — вполне. Как римские легионеры, которые на переходах пользовались губками с поской. Что такое 'поска' Лена забыла, но представлять себя легионером с губкой было приятнее, чем 'попаданкой' неведомо куда, жадно высасывающей влагу из грязного носка. Который, к тому же, набрал изрядно то ли ила, то ли мелкого песка с привкусом тины. Но это была вода, и даже не особо противная на вкус. Первое питье за сутки изнурительных приключений.
Второй заброс прошел еще лучше, удалось обойтись без ила. На третий неведомая сила без предупреждения и внешних признаков схватила носок под водой, сорвав его со шнурка. Отбежав подальше, Лена решила, что предприятие можно считать удавшимся. Не без потерь, не так хорошо, как хотелось бы, но жажда чуть отступила, утратив прежнюю остроту.
Жить стало не то, чтобы веселее, но чуть-чуть более оптимистично.
— Только движение приносит победу, — сказал она самой себе. Автор тоже забылся, но слова были как нельзя более кстати. Нельзя садиться, тем более нельзя ложиться ночью, на холоде. Надо идти дальше, спасибо мертвой луне с ее светом.
После некоторых сомнений Лена открутила пуговицу с рукава куртки, потерла о футболку для пущей чистоты и сунула в рот. Тоже старый солдатский фокус под названием 'прикуси пулю!'. Отец рассказывал, вспоминая любимые книги, в том числе 'Фаворита' Пикуля с описанием долгих переходов русских войск по засушливым степям. Если сосать и перекатывать во рту камешек или пулю, то провоцируется слюноотделение, и жажда воспринимается не так остро. Воды в организме не прибавляется, но обмануть чувства на какое-то время получится. Пули не было, совать в рот местные камни категорически не хотелось, как и думать о том, какими интересными путями развития могла пойти местная микрофлора. Лена искренне надеялась, что прививки уберегут ее от холеры и прочих вибрионов, которые наверняка уже попали в организм с водой и через несколько царапин, от которых она не убереглась. Жить даже без йода оказалось тяжело и опасно.
'Спасибо' — подумала она, представляя Деда и отца. И стало чуть теплее на душе. Не было с ней рядом родных, но их советы продолжали помогать, давали подсказки, уберегали от опасностей. Напоследок Елена сделала то, что давно следовало сделать. Обломала еще одну ветку, побольше и потолще, так, что теперь у нее оказалось две палки (считая 'удочку шизофреника'). Оружие было так себе, честно говоря, сделать нормальный острый излом с такой гибкой и мягкой древесиной не получалось. Заточить не на чем. Но это было уже лучше, чем скрепка и монета.
Идти без носка оказалось неудобно, однако терпимо. Шнурок она повязала на шее, а палками помахивала в такт ходьбе. Вперед, не останавливаясь, навстречу утру и южным горам.
'Мы ... больше ... не в Канзасе ... Мы ... больше ... не в Канзасе'.
Большая пуговица перекатывалась во рту, и язык действительно больше не царапал небо.
Ближе к утру она перешла на 'Хорошо живет на свете Винни Пух', затем повторяла про себя 'Пыль, пыль, мы идем по Африке'.
А перед самым рассветом, когда девушка вымоталась до предела, но убедила себя, что может перебороть любую невзгоду, Лену настигла ее смерть.
Глава 4
Ухмыляющийся василиск
Луна еще не закатилась, солнце еще не поднялось, так что большой серебристый диск как будто растворялся, истаивал в бледном небе. Краешек неба окрасился в розоватый цвет, предвещая скорое наступление дня. Под утро должно было бы похолодать, но Лена не чувствовала особых перемен. Для передышки и ориентации она забралась на каменный 'язык', чтобы осмотреть окрестности и перевести дух. Серая полоска предполагаемых гор, кажется, немного приблизилась, и это 'немного' удручало.
Думая о том, какое здесь нынче время года, Лена поворачивалась вокруг, всматриваясь в однотонную равнину, и вдруг заметила движение в том направлении, откуда шла. Ветерок колыхал траву, придавая былинкам волнообразное движение, словно волновалось серо-желтое море. Но в одном месте он, то есть ветер, как будто дул в обратную сторону. Это было похоже на движение перископа, который сам по себе невидим для наблюдателя с мачты, но оставляет бурунный след. Что-то перемещалось широкими зигзагами, прячась в траве и выбирая самые густые участки самого высокого ковыля, как будто заранее опасалось чужого внимания.
Девушка протерла глаза, надеясь, что это просто обман зрения. Движение не прекратилось, но как будто смазалось, расплылось. Так что могло быть и так, и этак. На всякий случай Лена перехватила поудобнее палки и сделала несколько пробных замахов. Воздух свистнул под ударами, ободряя. По крайней мере, она не была полностью беззащитной. Неведомая хрень тем временем приблизилась настолько, что сомнений не оставалось — это не ошибка уставших глаз. Кто-то довольно маленький, но шустрый, бодро и быстро шел по ее следам.
Захотелось процитировать бессмертные строки из 'Крови и бетона' в переводе Гаврилова. Ощущение было двояким. С одной стороны большая угроза в траве спрятаться просто не могла. С другой — когда тебя явно преследуют, лучше быть готовым к неприятностям. Скрытая угроза тем временем приблизилась совсем близко, теперь можно было разобрать, как в траве перемещается что-то серо-песочное, со слабо выраженными полосками и пятнами. Лена поневоле выдохнула с некоторым облегчением. После могилы в обрешетке и ночной русалки здесь можно было ждать чего угодно, включая вампиров и зомби. Да и с людьми встречаться не хотелось. А преследователь как будто сообразил, что раскрыт, и одним длинным красивым прыжком вымахнул на открытое пространство, метрах в пяти от камня.
Это был явный и определенный представитель племени кошачьих, но от кошки он отличался примерно так же, как пурпурная русалка от сказочного персонажа из книги. Зверь походил на рысь, главным образом полным отсутствием хвоста и общими размерами. Но если рысь имеет длинное тело и относительно короткие лапы, то это животное наоборот, перемещалось на несоразмерно длинных конечностях при коротком широком корпусе с мощной грудной клеткой.
Желтые глаза щурились, оставляя лишь узкие щелочки с желтоватыми овальными зрачками, уши без кисточек плотно прижимались к голове. Нижняя челюсть тоже была странно гипертрофирована, слишком узкая, как у крокодила, с подтянутыми губами. Из пасти торчали явственно видимые клыки, не так сильно, как у саблезубых тигров на картинке, но существенно дальше, чем это бывает у кошачьих. У кошек можно увидеть подобное 'выражение' морды, когда они сердятся и готовы напасть, но, похоже, для этого создания оно было постоянным. Зверь казался собранным из разных частей, как химера, но при этом, как и русалка, не производил впечатление кадавра. Движения его были плавны и опасны, тварь явно находилась в привычной стихии.
'Ухмыляющийся василиск' — мелькнуло в голове девушки.
Лена чуть пригнулась, выставив одну ветку перед собой, а другую отводя в замахе. Зверь не казался опасным, очень уж он был маленьким для охотника. С другой же стороны, 'котэ' явно не собиралось отступать. И двигалась котохимера очень, очень быстро, то стелясь над землей, то прыгая, словно тушканчик на всех четырех лапах-пружинках в любом направлении. Животное кружило перед камнем в сложной сети перемещений, как акула средь волн, и чувствовалась в этом движении жутковатая, четкая целеустремленность. Тварь определенно воспринимала девушку как законную добычу, не смущаясь разницей в размерах и проверяя реакцию жертвы. При этом скорость ее движений была подлинно кошачья, а благодаря длинным лапам под широким корпусом зверь мог двигаться в любую сторону, не поворачивая корпус. От этого перемещения химеры становились совершенно непредсказуемыми.
В душе Лены всколыхнулся древний природный страх человекообразной обезьяны перед самым страшным врагом приматов. А 'котэ' начало сужать полукружья, приближаясь к собственно камню, еще больше прижав уши к треугольной голове, щерясь и выставив клыки в полпальца длиной. Елена поняла, что сейчас ее ждет не наказание хворостиной скверной кисы, а схватка насмерть со смертельно опасным хищником, который, судя по уверенным повадкам, не первый раз охотится на человека.
