Чертополох 3

— Прежде, чем обвинять эту жрицу в подлоге писем, вы могли бы спросить об их подлинности меня. Я состою в весьма обширной переписке с Хозяйками иных святилищ, а потому почерк и печать Матери Вериники знаю хорошо.

— Зато вы не слишком жаловали Мэлдин! — немедля огрызнулся тот, но тут же осёкся после сердитого шипения второго жреца.

— Прекрати, Крестон! Ты не на базаре.

— Жрицы из Дельконы — самые лучшие травницы. Лишь изготовленное ими средство может унять мою мигрень, — рассеяно заметила теребящая край головного покрывала Иринга. Оба мужчины посмотрели на неё с плохо скрытым раздражением, а Смилла спокойно заметила:

— Думаю, вопрос о возможном подлоге можно считать закрытым. Что ещё вы хотели знать?

Знать, как оказалось, жрецы желали всё и в подробностях, но особенно их интересовало то, как я догадалась о том, что в храме происходит запретная волшба, и, самое главное, почему, узнав о святотатстве, я не стала писать в Милест, а решила вызвать Седобородого. Этот мой призыв, да ещё то, что я провела в Нижний храм Мэлдина мужчину, были, по словам Старших, едва ли не худшим преступлением, чем сама Аркосская ворожба. Осознаю ли я, что совершила, пойдя против освящённых веками правил, понимаю ли, какое наказание грозит мне теперь за эти, в высшей мере безумные поступки?

Я не осознавала, и, более того, упорно отказывалась признать свою вину, постоянно упирая на то, что времени было в обрез — я не могла расходовать его на долгую переписку и судебную волокиту. Судьи кивали головами, и все начиналось по новой. Жеманные вздохи Иринги, обвиняющие взгляды Крестона и суровые возгласы второго жреца, имя которого для меня так и осталось загадкой.

Смилла больше не вмешивалась в допрос — она застыла в своем кресле, словно статуя, но когда во время очередного круга расспросов я встретилась с Хозяйкой Римлона глазами, она одобрительно мне кивнула, чтоб уже в следующее мгновение вновь застыть эдаким суровым изваянием.

Эта молчаливая поддержка вкупе с улыбкой затаившегося в отдушине Дирка и помогли мне продержаться до конца. Страха я, как бы не старались милестские судьи, не испытывала — в моём сердце была лишь злость на лицемерных служителей, которые с завидным упрямством пытались поменять чёрное и белое местами. Не раз и не два я с трудом удерживала себя от того, чтобы не ответить на их вопрос какой либо дерзостью — гнев судей мог навредить и Мориду, и даже самой Смилле.

Наконец, убедившись, что ничего нового они от меня не услышат, судьи вынесли свой вердикт. За то, что я, пусть и по нужде, нарушила законы святилища, на меня налагался запрет на посещение большого храма Малики в Милесте сроком на три года и ждало искупление вины в виде дополнительных утренних и вечерних молитв.

Устранив таким образом ненужного свидетеля, который мог сболтнуть в столице лишнего, судьи оставили меня в покое и велели привести Морида. У меня же при этих словах сердце сжалось во сто крат сильнее, чем во время допроса — я видела, что приехавшие жрецы раздосадованы и злы разговором со мною, и, значит, попробуют отыграться на 'карающем'. Так оно вышло.

Морид не заставил себя долго ждать — он ступил в молельню всего через несколько вздохов после требования жрецов. Наверное, ожидал своей очереди за дверью. Я же, глядя на него, закусила губу — тщательно вычищенная куртка теперь болталась на 'карающем' так, словно была снята с чужого плеча, на стягивающем её поясе можно было смело проделать ещё пару дырок, а на свежих полотняных бинтах, которые укутывали ладони и пальцы 'карающего' уже проступила сукровица.

Каждый шаг давался Мориду с видимым усилием, но спину он держал прямо, зло суженные глаза 'карающего' ясно указывали на то, что он не будет оправдываться. Уж скорее постарается укусить в ответ.

Несколько мгновений судьи молчали, но, не дождавшись ни низкого поклона, ни раболепного приветствия, заговорили, начав с угрозы.

— Понимаешь ли ты, воин, что ступив в Нижнее святилище Малики, совершил святотатство и осквернил своим присутствием храм? — Крестон обвиняюще ткнул пальцем в стоящего перед ним Морида. — Знаешь, сколько тебе будет стоить искупление подобной вины?

— Я полагаю, что трудно осквернить то, что уже и так было отравлено присутствием демона. Куда мне до подобной твари, — говоря это, 'карающий' неотрывно смотрел в глаза жрецу, и подобное поведение озлило судью ещё больше.

-Насколько мне известно, на тебя уже налагался штраф за непочтительность и оскорбительные речи касательно служителей Семёрки. Вижу, взыскание было слишком мягким, — теперь в голосе жреца чувствовалась нешуточная угроза, — Возможно, повторное взыскание всё же научит тебя почтительности.

На скулах Морида выступил лихорадочный румянец — ещё более заметный на посерелой, покрытой струпьями коже. Одно, нестерпимое долгое мгновение он колебался — наверняка думал о братьях, о безденежье, о том, как тяжко им придётся... Но потом 'карающий' тряхнул головой и сказал.

— Я — воин, и не силён в долгих речах. Если моя вина состоит в том, что я не прошёл мимо врага и остался верен присяге... Налагайте свой штраф. Что уж там.

— Да как ты смеешь??? — Крестон, бледный от негодования, вскочил из кресла так, точно его змея укусила, — Как ты, неотёсанный вояка смеешь рассуждать...

— Святотатец!— возопил со своего места второй жрец, и я не выдержала.

— Он пришёл в храм по моей просьбе. Я сама провела его в святилище — значит, и весь спрос с меня!

— Тихо!— Смилла, внезапно перестав изображать из себя ледяную статую, поднялась из кресла, — Хотя бы перед ликом Малики ведите себя достойно.— Осадив таким образом нас, она повернулась к жрецам.

— Вам не хуже меня известно, что при некоторых объстоятельствах соблюдение буквы закона возможно далеко не всегда, и это как раз такой случай. К тому же, какие бы отношения не связывали меня с хозяйкой Мэлдина, меньше всего я хочу, чтоб её имя чернь трепала на площадях, ведь проступок Ольжаны бросает тень и на всех нас.

Смилла говорила ровно и словно бы даже слегка небрежно, но я поняла, что скрывается за её словами. Она уверяла жрецов, что тоже будет молчать — следствие по Мэлдинским делам закончится, даже толком не начавшись, и все, причастные к нему, будут держать язык за зубами.

— Вот именно. Но я полагаю, что человек, уже уличённый в злоязычии, не станет молчать, но напротив — сделает всё, чтобы раздуть мерзкую сплетню. — Немного успокоенный заверениями Матери, Крестон вновь опустился в кресло, бросив при этом неприязненный взгляд на Морида.

'Карающий' ни сказал в ответ ни слова — лишь катнул желваками, и тогда вновь заговорила Смилла.

— Семью Морида хорошо знают в этом святилище — никто из них не был святотатцем. Что же до резких слов, сказанных им против Ольжаны, вы бы поняли их причину, если б выслушали его до конца.

— Опять слушать эти ужасы? — Иринге, очевидно, надоело судилище, и она неожиданно решила вмешаться в ход беседы, — Он ведь все равно скажет тоже самое, что и жрица.

— Искать несоответствия в показаниях, отделяя зерна от плевел — это и есть наша обязанность, — кисло ответил на это замечание другой жрец, после чего развернулся к Крестону, — С другой стороны, картина произошедшего вполне ясна, и если Матерь Смилла готова поручиться за этих двоих, то разбирательство можно считать завершенным.

— Но штраф за злоязычие это не отменяет — дерзость касательно служителей Семерки должна пресекаться сразу, — тут же процедил Крестон, и остальные судьи согласно склонили головы. На том судилище и закончилось — после завершающей фразы о том, что дело было решено верно, и обжалованию не подлежит, нам с Моридом было позволено удалиться восвояси.

После того, как двери Западной молельни закрылись за нашими спинами, 'карающий' смог сделать всего несколько шагов, после чего его повело в сторону, и он тяжело, надсадно дыша, прислонился к одной из колонн.

— Морид! — я кинулась к нему, прижалась щекою к грубому сукну его куртки — сердце в груди 'карающего' билось часто и неровно. Тем не менее, его ладонь тут же огладила мои, скрытые под покровом косы, а сам он хрипло прошептал:

— Помоги мне, Энри... Я не дойду... Сам.

— Конечно, — я немедля поднырнула ему под руку, и через несколько мгновений мы вновь шли по прямому как, стрела, коридору. 'Карающий' то наваливался на меня едва ли не всем своим весом, то пытался идти сам, но ноги его то и дело заплетались, а дыхание оставалось таким же тяжелым и хриплым. Я же, ведя его прочь от молельни, молила Малику лишь об одном — чтоб судьи ещё немного задержались и не увидели, что допрашиваемый ими 'карающий' едва переставляет ноги. Такого унижения он бы не вынес.

Наконец, казавшийся мне бесконечным коридор сделал крутой поворот и мы, миновав развилку, оказались скрыты от судейский глаз. Морид отпустил моё плечо и привалился к стене, закрыв глаза, но тут же вздрогнул, услышав шорох. Странный, скребущийся звук повторился, а потом часть стены рядом с нами резко ушла в сторону — в открывшейся нише стояли братья Морида.

Кирк первым бросился к 'карающему' и, схватив его за руку, вопросительно посмотрел в глаза, но Морид отвернулся и тихо сказал.

— Подвёл я вас. Теперь ещё и штраф платить придётся.

— Да пусть они им подавятся, — средний брат сделал шаг вперед, и я увидела, что его губы дрожат от едва сдерживаемого гнева, — Я им в лицо эти деньги швырну, крысам эдаким.

— Было бы ещё что швырять, — невесело хмыкнул Морид, но, так и не закончив предложения, согнулся в приступе жестокого, выворачивающего нутро кашля. Когда же приступ прошёл и 'карающий' поднял голову, я увидела на его губах кровь. Последний час стоил ему слишком дорого, отняв и так уже ничтожный запас жизненных сил.

— Я пока к себе — соберу лекарства. А до кельи тебя братья доведут, — я коснулась ладонью щеки Морида, а он в своей обычной манере тряхнул головой.

— Не бери в голову, — и вновь зашелся кашлем.

Я же, не тратя больше драгоценное время на слова, со всех ног поспешила в отведенную мне келью.

Устроившаяся на сундуке Мирна, заметив меня, только руками всплеснула, а увидев, как я поспешно собираю лекарства и, услышав, что Мориду после допроса стало совсем худо, вскочила с насиженного места и стрелою умчалась за горячей водой и полотном.

Собрались мы действительно быстро, но, войдя в келью 'карающего', я поняла, что наша с ней помощь всё равно безнадёжно запоздала. Кирк стоял возле окна, сжимая в руках небольшой медный таз для умывания — плавающие в нем сгустки крови были такого цвета, словно Морид во время очередного приступа кашля просто выплюнул собственные лёгкие. Но ещё хуже был исходящий от них запах разложения — несмотря на все усилия, проклятье продолжало работать, а суд еще и ускорил неизбежное. Всё кончено.

Я судорожно вздохнула, и произнесла, глядя на Кирка:

— Унеси это. Подальше, — собственный голос показался мне чужим и до странности ломким, но я лишь крепче сжала ремень лекарской сумки. Хор плакальщиц, состоящий из меня и братьев, совсем не то, что нужно сейчас Мориду.

Подавив готовое сорваться с губ рыдание, я подошла к постели, на которой вытянулся 'карающий'. Он лежал без сознания — глаза обвели черные тени, нос заострился, на лице проступили невидимые прежде морщины. Нет, он не казался постаревшим — скорее, бесконечно усталым, но смерть вскоре должна была освободить его от ставшей непосильной ноши.

— Он умирает, — средний брат, которому вот-вот предстояло стать главою семьи, уже тоже не строил иллюзий — он стоял у изголовья кровати, скрестив руки на груди и, казалось, сам готов был превратиться в каменное изваяние. — Скажи, ты можешь сделать так, чтоб Морид больше не мучился? Хотя бы сейчас?

— Могу, — это простое слово далось мне с трудом, а парень, внезапно утратив всю свою закаменелость, шагнул вперед и, схватив мою ладонь, крепко сжал в своей.

— Тогда сделай это... Пообещай, что его последние часы пройдут спокойно.

Сильные пальцы сжали мои руки едва ли не до хруста, и этот жест был красноречивее любых слов, но говорить я уже просто не могла, и потому просто кивнула.

...Морид пришел в себя глухой ночью — к тому времени решившие остаться вместе со мною на это нелегкое дежурство Кирк и Мирна уже крепко спали, а я, глядя, на то, как голова девчушки покоится на плече уснувшего сидя парня, решила, что не стану будить их без нужды.

Начавшую терзать Морида лихорадку удалось унять с помощью одного из дельконских зелий — входящие в его состав травы хоть и обладали сильными дурманящими свойствами, зато хорошо снимали боль и жар, так что теперь 'карающий' не метался в беспамятстве, исходя кровавым потом, а просто спал на наскоро сменённой постели. Я же сидела подле и сторожила его сон, совершенно не рассчитывая на то, что он придет в себя — отмеренного мною зелья могло хватить на сутки забвенья.

Тем не менее, когда я перевела взгляд со спящих Кирка и Мирны на Морида, то увидела, что его глаза широко раскрыты.

— Энри, который час?— этот, едва слышный вопрос подтвердил то, что хотя зрачки 'карающего' под влиянием зелья были сильно расширены — они почти поглотили радужку глаза — его сознание оставалось незамутненным.

— Полночь давно миновала, а точнее, прости, не скажу, — я осторожно коснулась его руки, но, увидев, как 'карающий' облизывает растрескавшиеся, покрытые чёрными корками губы, спросила, — Хочешь пить?

— До одури, — хрипло признался Морид и тут же усмехнулся, — только принеси мне чистой воды. Без этих своих зелий.

— Почему ты решил, что я буду поить тебя отваром?— подойдя к столу, я налила из глиняного кувшина воды в небольшую чашу, и тут же вернулась к постели 'Карающего'

— Потому что почти не чувствую собственного тела — его словно пухом набили. Я даже решил, что уже умер.

— И что же убедило тебя в обратном? — понимая, что у Морида вряд ли хватит сил на то, чтобы удержать чашу, я, присев на постели, осторожно приподняла голову 'карающего' и поднесла край посудины к его губам.

— Твой плаксивый вид, Энри.

Я невольно улыбнулась на эту его подначку, а Морид, напившись, лукаво взглянул на меня.

— Вот. Так уже лучше. Теперь я узнаю крейговскую жрицу, которая может не только дать отпор разбойникам, но и накрутить хвост демону.

'Карающий' явно пытался подбодрить или хотя бы поддразнить меня, но сейчас я не хотела вступать с ним в очередную шутливую перепалку.

— Не стоит, Морид. Если бы могла — забыла бы Мэлдин, как страшный сон, — я привстала со своего места, намереваясь поставить на стол опустевшую чашу, но 'карающий' перехватил меня за руку и, хотя вызволить запястье из его ослабевших пальцев теперь не составило бы никакого труда, я не стала этого делать. Вновь присев на край постели, я поставила чашку прямо на пол и посмотрела на разом осунувшееся и ставшее на диво серьёзным лицо Морида. Он же, перехватив мой взгляд, сказал:

— Будь у меня ещё хоть капля времени, я бы поступил иначе, но сейчас скажу прямо. Ты — беглянка, Энри, а твоя дорожка в Делькону была отнюдь не прямой.