Сердце трубадура

Агнесса испытала к барону даже что-то вроде жалости. Ничего ведь не видит бедолага. Эти двое едва ли не у него на глазах обнимаются — по крайней мере, обмениваются через стол взглядами почище всяких объятий, а он... Сидит тут во главе стола, надутый, как тетерев на току, собой доволен — дальше некуда. Благодушие Раймона простерлось так далеко, что он даже по-хозяйски облапил свою супругу за мягкое плечо, притянул поближе, потрепал по спине пятерней, как добрую лошадь. Приласкал, значит. Н-да, Серемондочка, я понимаю, зачем тебе Гийом понадобился!.. Вон как вся сжалась, прикусила губу — не по нраву, похоже, супруговы нежности. И Гийом весь подобрался, покраснел слегка — впрочем, умный мальчик, притворился, будто что-то не так со струнами, опустил глаза...

— Госпожа моя, а что именно мне спеть?.. Приказывайте...

— Ну, мой трубадур, что вы сами пожелаете... например, ту, мою любимую, про благосклонный взгляд.

— А почему это, жена, он — ваш трубадур? — внезапно вмешался изрядно пьяный Раймон, отрываясь от спинки высокого кресла. — Нечего, нечего ерунду болтать. Гийом — мой вассал, а значит, и трубадур тоже мой. Я ж его, паршивца, сам в рыцари посвятил! Вот этими вот руками ему по морде засветил, алапу то есть дал негодяю...

Барон потряс могучими короткопалыми дланями перед носом смущенной супруги, Агнесса с трудом сдержалась, чтобы не прыснуть. Нет, не зря она все-таки приехала — таких развлечений вам никакие жонглеры не устроят!

— Да, вы правы...

— Да, конечно, мой господин, — едва ли не хором отвечали Гийом и Серемонда — как пара старательных, боящихся порки детишек в монастырской школе. Вид у обоих был предурацкий.

— Так что же, эн Раймон... Мне все же спеть?

— О чем речь, малыш... Спой, конечно! Вот донну Агнессу развлеки, покажи, что у нас двор покуртуазней будет, чем в ихнем Тарасконе... Я, Гийом, по правде сказать, тобой горжусь. Уж больно ты ловок в этом... В песенках.

Он и еще много в чем ловок, о чем вам, добрый эн, неведомо, опуская глаза, подумала Агнесса — но, конечно же, не сказала ни слова. Еще бы. Некие неписаные законы куртуазной чести и предположить не могли, чтобы заложить любовников обманутому мужу. Даже если это — любовник твоей сестры-соперницы, с которой вы временами напоминаете двух скорпионов, попавших в один горшок. Нет, над мужем-рогоносцем следовало смеяться. Его можно было жалеть, можно было игнорировать — но вот уж содействовать ему... нет, увольте. У кого бы хватило совести?.. Чтобы потом всю жизнь доживать со славой некуртуазной завистницы?..

...А Гийом запел, и Агнесса узнала — да, действительно узнала эту канцону. Недаром Серемонда просила именно о ней — эта песенка уже пустилась в свой путь по Руссильону, а может, даже и Тулузы достигла — пусть все знают, как некий одаренный поэт любит некую прекрасную донну, и слава этой донны пусть облетит весь свет на крылах музыки, а в любимом Роберовом замке Льет ее недавно с большим чувством выпевал молоденький жонглер, бросая алчные взгляды — нет, не на прекрасных дам: на заставленный всякой вкусностью стол...

Донна. И при мысли о том, что эта донна — ее старшая сестра, Агнесса почувствовала легкую дурноту.

— И голосом, звенящим, как кристалл,

И прелестью бесед обворожен,

С тех самых пор я ваш навеки стал,

И ваша воля для меня — закон.

Чтоб вам почет повсюду воздавали,

Лишь вы одна — похвал моих предмет,

Моей любви верней и глубже нет...

...— Вертопрах ты, Гийом.

— Что, мой господин?..

— Вертопрах, говорю, — Раймон дружелюбно засмеялся, помавая из стороны в сторону кубком. — Все по девкам, похоже, бегаешь... Любовь, вишь ты. Надо мне тебя женить.

— О... нет, мессен... вовсе не надо.

— А что ж так? — пьяный и благодушный барон хитро прищурился. Гийом не знал, куда глаза девать — а Серемонде, похоже, эта игра с огнем даже нравилась. Она сидела выпрямившись, раскрасневшаяся не то от вина, не то от песни, только что изливавшей на нее огонь восторженных похвал. Она даже не на сестру — просто перед собой смотрела, вся светясь непонятным торжеством. Интересно, что чувствует дама, когда слышит своими ушами тайный язык, понятный немногим — когда прямо перед ней ее возлюбленный воспевает ее красоту? Вообще, каково это — быть воспетой в стихах?.. Вот оно, дамское бессмертие... Любая красота и юность увянет и осыплется, а песня сохранит ее, Серемонду, такой, какая она есть сейчас — Rosa mundi, розой мира, юной неприступной красавицей, которой за единый благосклонный взгляд служат коленопреклоненные рыцари. За которую умирают с улыбкою... И только сейчас Агнесса поняла, к чему же стоит стремиться. Да, ей это тоже нужно. И она это себе добудет.

Агнесса по натуре была воином, завоевателем. То, что ей было нужно, она умела отбирать, а проигрывать могла с достоинством. Щурясь через стол на молодое, раскрасневшееся лицо трубадура, она с невозмутимостью опытного полководца просчитывала варианты военной кампании.

..Гийом тем временем тщетно старался отделаться от сеньора-покровителя, на которого внезапно снизошло — какая неудача для всех! — шутливое настроение. Впрочем, мрачное настроение было бы еще большей неудачей для мира, поэтому пусть его, дай-то Боже...

— Нет, Гийом, мальчик мой, а почему бы вам и впрямь не жениться?.. Уж не в монастырь ли собрались? Бросьте, вам там не понравится. Рясы — жесткие, жратва — невкусная, а из любовных развлечений — разве что аббаты-мужеложники...

— О, нет, мессен... Я... не собираюсь в монастырь.

— Вот и я говорю — не ходи. Лучше найду тебе хорошую женушку... Можно даже — наследницу замка, только тогда не обещаю, что она будет не кривая, не горбатая и не столетняя старуха!.. Ну да ничего, ты парень ловкий, почаще навещай ее по ночам — она через год-другой ноги и протянет. Будешь бароном, заживешь, как богач...

Если бы подобным образом шутили с кем-нибудь другим, не с Гийомом, он, пожалуй, и посмеялся бы. Сейчас же от бедного парня просто-таки на глазах начинал валить пар.

— Мессен... Не стоит так говорить!.. Я же и вовсе не хочу жениться!..

— А почему? — барон подвигал бровями, и лицо его приобрело жутковато-суровое выражение. Агнесса на миг представила, каково это лицо во гневе — и ей стало... ну, как-то не по себе. Неприятно.

— Почему, а, Гийом? Жениться — хорошее дело для каждого мужчины. Я вот женился — (быстрый взгляд на Серемонду, который слегка сбил с нее спесь) — и не жалуюсь... Или уже нашлась девица, а? Сердечная подруга? Молодость, она молодость и есть... Кроме того, о ком-то же вы все эти свои песенки пишете — не просто же ниоткуда берете...

— Я, мессен, слишком молод, — нашелся Гийом, непонятно как сам додумавшись до выхода — в опасности и малые мозги срабатывают... — Нету у меня никаких земель, замков и прочего, и наследникам, стало быть, нечего будет оставить. Вот я заслужу наследство для своих детей, совершу побольше подвигов — тогда... Тогда и о дамах подумаю!..

— Хорошо ответил, по-рыцарски, — одобрительно закивал Раймон. Кажется, он уже протрезвел, — взгляд стал по-прежнему острым и на редкость осмысленным. А вот Серемонде такой оборот беседы явно не понравился — он намекал на некое будущее, которое было у Гийома и которого не было — взгляните правде в глаза, донна! — не было у их печальной и пламенной любви. В конце концов, он на пять лет вас младше. И кто сказал, что положение таящегося любовника, юноши, комнатной собачки будет вечно устраивать этого красивого, легкомысленного парня, который еще в шестнадцать лет добился посвящения в рыцари?.. (Бросит, Серемонда, однажды он тебя бросит, зашептали маленькие демоны из кубка, из-за плеча, из тени Раймонова кресла — изо всех углов.) Дама мотнула головой, чтобы маленьких мерзких голосов не слышать.

— Гийом... Может быть, вы еще споете?..

(Страшно в полутемной зале, страшно и холодно мне, кругом — враги, и мы так одиноки... В страшное, темное время мы родились с вами, Гийом, и мы живем в стране волков — так спойте же, мой трубадур, мой возлюбленный, чтобы стало светлей. Вот, есть любовь, маленькая горячая свечка, и ей так опасно гореть в этом черном бросселиандском лесу — и ее надо беречь. А то, что она когда-нибудь может и погаснуть — не причина ли это любить ее еще сильнее?.. Мы любим то, что уходит, и только потому знаем ему истинную цену...)

— ...Я почитаю

Любви завет святой,

Не уступаю

Я прихоти пустой,

О вас мечтаю,

Не нужно мне другой.

И счастье знаю,

И одержим тоской...

Так двое любили друг друга в стране волков, и объятья их каждый раз бывали и объятьями спасающихся от смерти. Чудом избежавших кораблекрушения. Даже когда один из них...

— Зачем другого

Искать в чужих краях?

Блеск жемчуговый

В смеющихся устах,

Груди шелкСвой

Мерцанье при свечах —

Все это снова

Предстанет в светлых снах.

Коль так я б верен был

Царю небесных сил —

Меня б Он в рай пустил...

...Даже когда один из них этого не знал. Но здесь, в этой зале, находился еще третий человек, знавший обо всем, и у этого человека были свои планы. Свои печали и свои желания. Агнессе понадобились песни Гийома, ergo, ей понадобился Гийом.

...На самом деле она была из тех дам, что не любят любить. Любовь делает людей слишком беззащитными, заставляет зависеть от кого-то; а Агнесса де Пейралада никогда не желала ни от кого зависеть — она предпочитала быть сильной, а не слабой, любимой, а не влюбленной. Поэтому такой муж, как мессен Робер, вполне устраивал ее — он ее обожал, а она к нему не испытывала особой неприязни. Вот только будь он немножко познатнее и хоть чуть-чуть побогаче, чтобы им щеголять, как породистой собакой или дорогим кольцом... Впрочем, от добра добра не ищут, и как честная христианская жена Агнесса намеревалась хранить супругу верность. По крайней мере, до поры... Пока это ей не мешало.

Гийом для нее был еще не человек. Нет — пока только доказательство собственной силы, пробный камень, победа в состязании, еще один персонаж в длинном, очень интересном романе, который все время сам собою разворачивался у нее в голове... Это колесо она толкала перед сном, уплывая в стройный мир, где властвовала дама с черными волнистыми волосами, которой мир служил, ради которой он был создан — неважно, что ею же самой; да, дама, которая не могла не побеждать. Кроме того, Агнесса хотела песен. И еще — как ни смешно, Гийом ей понравился. Сама того не желая, она поняла, что Гийом хороший. И что он, наверное, очень нежный и слегка неловкий. Она поняла это случайно — по тому, как он смешно смущался перед эн Раймоном, как быстро и радостно он откликался на просьбы, как он слегка встряхивал головой, чтобы откинуть назад мягкие волосы, да — много по чему еще... Как бы то ни было, любое приглянувшееся блюдо надлежит попробовать.

..Но первая же ее попытка испытать свои неотразимые чары на эн Гийоме не привела ни к чему. Даже не к чему-то плохому — просто ни к чему. Когда трапеза закончилась, Агнесса подсела к трубадуру поближе — он как раз прятал в чехол усталую свою, некрашеную арфу — и завязала разговор, выражая всяческое восхищение его песнями. Гийом вспыхнул от удовольствия — он не был честолюбив, напротив, обладал редким для поэта качеством: он любил стихи. И свои собственные песни не слишком-то отличал от чужих: просто свои ему тоже нравились. Особенно вот эта, которую он только что спел — написанная в разлуке, когда эн Раймон таскал его за собою уже в качестве приближенного рыцаря ко двору дона Педро, нового арагонского короля — снова мавры беспокоили, готовился какой-то небольшой военный поход, чтобы доказать подлым сарацинам, кто здесь главный... Короля Гийом очень любил, как увидел, так и полюбил сразу и навсегда: такой он был огромный, рыцарственный, радостный, похожий на черногривого льва. И прозвище у дона Педро было замечательное — эль Католико, не всякий государь христианский такого удостоится... Однако дамы Серемонды король Арагона все-таки заменить не мог. Тем более что тогда их любовь достигла своей высшей точки цветения, и в шатре Гийом, целуя на ночь свернутый взамен подушки плащ вместо Серемонды, засыпал рядом со своим сеньором, не зная наверняка, проснется ли — бывало, он говорил во сне, звал свою даму, и не дай Бог Раймон бы услыхал... Однако Господь Своих дураков любит. Он их хранит. До поры.

— Нет, на Агнесса... Вам правда нравится?..

— Очень, друг мой Гийом. Скажу более — хотела бы слушать вас больше, да, использовать все то время, которое проведу в гостях у сестры, на это духовное развлечение...

Обрадовался, дурень. Такая хорошая девушка, да еще — ее сестра. Сестра — это же как брат, только для дамы, а брат — это как Элиас... Серемонда шепнула, чтобы он к ней сегодня не приходил — явится Раймон. Почему бы не использовать время на духовные развлечения — петь приятно, особенно если слушателям нравится...

— Если вам то в радость, донна, я навестил бы вас в ваших покоях сегодня перед сном и пел бы вам, сколько ваша душа пожелает... Для меня служить такой даме, как вы — это радость и высокая честь.

Клюет, подумала Агнесса, удовлетворенно опуская ресницы. Но недолго судьба назначила ей пребывать в состоянии блаженного удовлетворенья — ровно до той минуты, как Гийом заявился в отведенные ей покои со своей арфою, радостный такой, сине-шелковый, с заправленными за уши волосами... Агнесса в батистовом белоснежном шенсе возлежала на кровати, поверх одеяла, и грудь ее нервно вздымалась. Темный взгляд ее был устремлен в одну точку — на прозрачно-розовое Гийомово ухо, сквозь которое просвечивало пламя свечи. Ухо с круглой темной родинкой на мочке, куда так любила целовать Серемонда, ласково прихватывая кожу зубами... Сердце дамы Агнессы сейчас обуревало единственное желание — как следует вцепиться в это глупое ухо ногтями и долго, самозабвенно его драть. Гийом же вдохновенно щипал арфовые струны, производя на свет одну песню за другой, а когда Агнесса, вконец уже потеряв терпение, со слабым стоном закрыла глаза, закинув руки за прекрасную шею, и свет и тень мягко обрисовали складки ее одеяния — покосился на нее слегка смущенно, встал...

— Ох, госпожа, я вижу, что уже изрядно утомил вас своей музыкой?.. (Да, да!!) Так прошу меня простить, я вижу, вы совсем уже засыпаете... (Стой, куда?!)

Но Гийом уже смылся, ужасно учтиво пожелав ей спокойной ночи, убрался за дверь вместе со своей арфою, чтоб она сгорела, чтоб на него в коридоре обрушилось что-нибудь тяжелое, чтоб он на лестнице сломал себе обе ноги!.. Или нет, шею, лучше — шею. Вот ведь куриные мозги у трубадуришки!..

Впрочем, Агнесса была сильна, а неудачи добавляли соревновательного духа ее планам. Она вскоре сладко уснула и спала без снов до позднего утра.

— Послушайте, сестра... Эн Гийом воистину очень мил. Но сдается мне, что не так уж он безумно вас любит — песни его могли бы, впрочем, быть обращены к любой даме на свете, недаром в них не названо имени. Ни явного, ни тайного...