— Это совет рыцаря? — горестно спросил я, и Рей умолк, только обнял меня за плечи. Я смотрел на огонь на холме, такой красивый, большой, оранжевый... И на черные точки внизу, у подножия. Я думал, это камни, но они шевелились. Я указал на них Рею.

Тот молча посмотрел, потом перевел глаза на "подарочек". Темнота превратила повешенного Петера в смутное пятно, только рубашка белела. Может, в одиночку и можно было проскользнуть мимо часовых, но чтобы всем...

Не знаю, спал ли кто-нибудь у нас в доме в эту ночь. Но по крайней мере было тихо. Никто из слуг не показывался на глаза, Овейн куда-то запропастился. Мы с братом долго стояли на башенке и молчали. Он провел рукой по лицу и хлюпнул носом. Неужели он ревет, подумал я — или простудился на ветру? Рей высморкался и спросил хрипловато:

— А это что еще?

Это было пение, низкое и медленное, невыносимо печальное. Оно неслось от костра на холме; вел его один голос, который... который... Нет, все-таки не Роланда. Роланд пел выше. Я никогда не слышал этого голоса.

Потом его подхватил еще один, и они слились в низкой, странной, очень красивой и горестной мелодии. В темноте это звучало так печально и торжественно, что я... я вдруг узнал ее. Узнал эту песню, хотя не различал слов. Я слышал ее последний раз на заупокойной службе по отцу. Это был "Реквием".

— Что это они? — спросил Рей рядом со мной, перегибаясь через перила и вглядываясь в ночь. — Молятся, что ли?

Меня продрала холодная дрожь.

— Нет, Рей, — сказал я тихо и жалобно, очень желая к нему прижаться и так постоять, чтобы не было настолько страшно. — Они не молятся, они колдуют.

— Что?!

Пение в темноте все плыло, из "Реквиема" делаясь речитативом, и мне не нужно было слышать, чтобы понять — в отходной молитве звучит мое имя.

— Я про это читал в Городе. На "Изящной словесности", в балладе "О рыцаре Мердоке и злом колдуне". Там тоже был Божий суд... По живому рыцарю отслужили заупокойную службу без священника, положив в гроб его одежду. Это такое колдовство.

Меня трясло, как если бы было очень холодно. Брату тоже сделалось нехорошо. Но он, в отличие от меня, сохранил здравый рассудок.

— У них нет твоей одежды.

— Нет... Но годится не обязательно одежда. Что угодно с человека. И потом... — я запнулся, и брат понял, что все плохо.

— Что потом?

— Рей, я вспомнил. У них... У Роланда есть моя рубашка. Мы поменялись однажды в Городе, моя старая порвалась в драке, а нужно было срочно идти встречаться с девушкой. Роланд мне одолжил свою, новую и шелковую. А сам надел мою. Потом я вернулся и хотел поменяться обратно, но он сказал, что подарил рубашку мне. Мы часто друг другу что-нибудь дарили, ты знаешь. А моя... Я не знаю. Осталась у него, наверное. Я не спрашивал.

— И что он сделал?

— Кто? Роланд?

— Рыцарь Мердок. Наверняка он что-то сделал против колдовства.

— Я не помню, — снова сказал я беспомощно. — Это баллада с опоясывающей рифмой, с рефреном... Погоди... Вошел он на церковный двор и так сказал: "Святой отец, враги готовят мне конец, бессилье, гибель и позор. Не допустите сей беды, то есть — беды не допустите сей, вас об одном хочу просить — Господней крови мне б вкусить, пускай смешается с моей"... Ему священник отвечал: Не зря пришел ты, милый сын... Ты не останешься один, коль имя Господа призвал... Дальше рефрен: тяжка земная доля...

— Понятно, — оборвал Рей, ударив кулаком по перилам. — Отлично. Молодец Мердок.

— А что толку? — я тоскливо смотрел вниз. — Я же не могу поехать в церковь. Там часовые. Не в церкви то есть, а у холма.

— Плевать, — сказал брат. Я не видел в темноте его лица, но догадался о выражении. В нашем детстве это называлось — "Рей уперся рогом". — Пошли. Я их перебью, часовых. С колдунами все средства хороши.

— Часовые-то причем? Это просто Роландовы вилланы. Даже не Этельредовы.

— Пойдем. Тебе срочно нужно в церковь.

— А ты-то куда собрался? — испугался я. — Если ехать, то мне одному. У меня завтра поединок, я не сбегу. А тебя не выпустят...

— Это тебя не выпустят. Чтобы ты не сбежал. А до меня никому дела нет.

— Как же, нет! А если ты помощь приведешь?

— И что? Все равно если ты проигра... То есть я имею в виду, если ты выиграешь, помощь не понадобится.

— А если проиграю, это будет честный поединок, и никакая помощь не поможет, — тихонько сказал я. — Понятно. Ясно одно — мне очень надо в церковь. Иначе точно убьют. А так — может, еще и не точно.

Когда мы спускались по лестнице — Рей впереди, я сзади — я позволил себе скривиться от горя. А внизу, у дверей, где горел фонарик со свечой внутри, опять сделал спокойный вид. Не знаю, получилось ли. Наверное, нет.

Я решил ехать один. На свете не было ничего труднее, чем убедить в этом Рея. Разве что убедить в этом себя. Одному легче было выбраться, чем двоим. Я сказал брату слова, каких не говорил еще ни разу в жизни.

— Рей, — сказал я, — я тебе никогда ничего не говорил как старший. А теперь сделаю это. Не езжай со мной. Мне так и так помирать... наверное. Меня, наверное, выпустят. Я просто потребую позвать Этельреда и скажу ему пропустить меня. Дам слово вернуться к утру. Пока я себе еще хозяин. Поеду один.

Вот так я говорил со своим братом как старший с младшим. Он вывел мне коня. Потом мы обнялись. Я бы стоял так и стоял, чтобы только никуда не ехать, но Рей меня едва ли не силой отпихнул.

— Давай, — рыкнул он. — Утром увидимся.

Мне стало еще хуже. Утешало только, что раз он меня не слишком-то любит, ему будет не очень-то грустно, если я умру. Но почему-то, когда я ехал вниз по склону, я едва не плакал. Друга заколдовали. А брата... кажется, тоже заколдовали.

Я не умел прятаться, да и не собирался. Спрячься я, тут же получил бы стрелу — попробуйте красться по открытому склону холма в лунную ночь! Вот я и ехал прямо и спокойно, а когда внизу часовой затрубил в рожок, ничуть не сбавил ходу. Конь у меня был хороший — самый лучший из наших коней, по имени Ор — из-за золотистой масти. Он спокойно шел, не обращая внимания на хриплый вопль рожка, и рядом с ним по траве ступала темная лунная тень. Ор остановился только, оказавшись нос к носу с другим конем, черным, как эта самая тень. Этельред двинул губами в лунном свете, и мне показалось, что он улыбается. Я смотрел на него и мечтал, чтобы он умер.

— Собрался бежать? — спросил Этельред.

— Нет, — ответил я.

И тут случилось странное дело. Он посторонился, давая мне дорогу.

— Можешь ехать. Пока это еще твоя земля. Только помни, что должен вернуться на рассвете.

— Да, — сказал я. Вот и весь разговор. Он даже не спросил, куда я собрался. Я был поражен, что он меня так просто выпустил. Я уже что-то ничего не понимал. Может, ему нужно, чтобы я сбежал или попробовал сбежать? Может, ему просто замок нужен? Может... И как же Роланд?

В общем, я так запутался, что мне уже и страшно почти не было, только очень странно. Молча, не оглядываясь, я ехал до самой опушки леса. И когда кто-то выскочил на меня из-за кустов, я даже вскрикнул от неожиданности (разбойники!) и схватился за меч.

Но это был не разбойник. Нет, мой брат Рейнард.

Я смотрел на него в темноте, кривясь от смешанных чувств. А он смотрел на меня — снизу вверх — и улыбался.

— Братик, — сказал он, кладя руку мне на голенище сапога. — Ну прости. Не мог я оставаться.

— Но как? — вот и все, что я спросил.

— Когда этот затрубил, — просто ответил он. — Было легко прошмыгнуть. Колдун смотрел только на тебя.

Да, когда мы играли в прятки, Рей всегда умел бесшумно появиться сзади и похлопать по плечу... Или красться за мной по пятам, когда мы играли в "Рыцари-разбойники". Я был готов разреветься от облегчения, что он здесь и я не один. Хотя бы брат оказался не заколдованный. Такое счастье.

Но принципы старшего не позволяли так просто взять и сказать ему об этом, а врать очень не хотелось. Поэтому мы молча шли рядом по краю леса — вернее, Рей шел у стремени, а я ехал на коне. Мне было, как ни странно, очень хорошо. И совсем не страшно. Вот ни капельки.

Но я не просто ехал, я думал мысль. И когда я ее додумал, обратился к брату.

— Рей, — сказал я ему, — такого шанса больше не будет. Ты выбрался оттуда, пока... все еще не началось.

— И что?

— Беги к сэру Руперту.

— Нет.

— Да! — завопил я так громко, что в Этельредовом лагере, наверное, решили, что я повстречался со всеми разбойниками Опасного Леса. — Думай не только о себе! Тебе надо донести вести! И еще, он обещал жизнь только для слуг, а про тебя...

— А ты?

— А я не хочу тебя видеть во время поединка, — соврал я, радуясь, что моих глаз не видно в темноте. — Мне будет легче драться, если ты не будешь стоять рядом и трястись.

— Бежим вместе.

— Не могу, я слово дал.

— Кому?

— Какая разница?

— И верно, никакой, — медленно сказал Рей. Он не знал, что тут самое главное. Я не мог бежать, потому что... потому что Роланд.

— Ты приедешь в Замок Башни, и сэр Руперт придумает, что делать. Если я выиграю бой, пошлю вам гонца или сам приеду. Если нет... тоже пришлю гонца. (А если умру? Тоже пришлю гонца — с того света?) Но я выиграю, — быстро прибавил я, тыкая с седла брата ногой в плечо. — Эй, не надувайся, я же выиграю. Это Божий Суд, а я прав, разве не так?

Рей шел рядом и молчал, и я понял, что он снова уперся рогом. Я соскочил с седла и обнял его, и мой собственный конь, не успев понять, что случилось, едва нас обоих не потоптал. Я шарахнулся у него из-под копыт и чуть не упал, брат удержал меня, и мы стояли, тяжело дыша, как два дурака, запутавшись в ветках какой-то елки, торчавших на дорогу.

— Так правда лучше, — сказал я наконец. — Ты же обещал Марии. Помнишь?

Он весь дернулся. Он вспомнил, и я победил.

— Это приказ, — добавил я — и тут же подумал, что зря я это сказал. Неудачный я выбрал момент воспользоваться властью старшего, стоя запутавшись в еловом лапнике. Я думал, Рейнард оскорбится. Но он взял мою руку — нет, правда — и прижался к ней лбом, а потом губами.

— Я понял... — я думал, он скажет "братик", и хотел было засмеяться. Но он сказал — Эрик, и я был благодарен за это.

— Тогда ступай, пожалуйста, — сказал я и начал выбираться из елки. Я старался на него не смотреть, чтобы сохранить это... твердость, старшинство — эту штуку, которой у меня было так мало.

Он должен был углубиться в лес и спешить к Замку Башни. А сначала — пробраться в деревню и раздобыть себе хоть какого-нибудь коня, потому что до сэра Руперта — двое суток дороги даже верхом. А мне нужно было продолжать путь по краю леса. И спешить. Иначе я не обернусь до монастыря и обратно — до рассвета.

Я тяжело взлез в седло и махнул ему рукой.

— Давай. Ну... Ступай, пожалуйста.

Рей стоял и не двигался. Потом сказал:

— Эрик... Я вернусь.

— Вернешься, — согласился я. Я ужасно хотел, чтобы он ушел раньше, пока я еще старший. Я боялся сломаться, то есть нет, даже знал, что скоро сломаюсь, и торопился.

— Сразу, как только смогу. Может, вместе с Рупертом. Или даже раньше.

— Конечно.

Он перекрестил меня, но все не двигался. Я понял, что больше не могу, и хорошенько наддал коню по бокам. Он пошел крупной рысью, а потом галопом, я низко согнулся в седле, стараясь слушать только стук его копыт. И обернулся лишь тогда, когда понял, что Рея на дороге позади точно нет.

Стояла яркая лунная ночь, и мне было почти не страшно, потому что я сделал что-то правильное. Так мне тогда казалось. Я ехал то пешком, то быстрой рысью, и думал, какое лицо было у моего брата, когда мы прощались. А потом — какое лицо было у Роланда... тогда. Роланд! "После того, что ты сделал", вот как он сказал. Что же колдун наговорил ему обо мне? Ведь мы с Роландом никогда в жизни не ссорились. Только один-единственный раз. Из-за Уны.

Глава 4. Уна.

Мы с Роландом тогда еще жили на улице Философии. Квартирка у нас была маленькая, но самая лучшая на свете; мы долго, помнится, искали жилье, но как только увидели этот домик — сразу так и вскричали, что хотим жить именно здесь. Окно в моей комнате было большое-пребольшое, все потому, что дом стоял над самой рекой, и опасаться воров не стоило. А из окна виден Остров и королевский замок на нем, высокий и белый, и солнце весной вставало как раз из-за замковых стен. И отражалось в больших водах реки — сами понимаете, как это красиво. Мы очень радовались новому дому. Роланд сразу повесил на стене карту звездного неба, а я — гравюрку из лавочки внизу, с королевской охотой. Король на ней был не иначе, как Артур, но я придумал, что это наш собственный король, а его свита, лучшие рыцари — наша веселая компания. Мы с Роландом там тоже имелись, на картинке: он — юноша с гитарой, тот, что в самом углу картины (у него голова немножко срезана), а я — рядом с ним, рука об руку с рыжей дамой. Гравюрка была раскрашенная, волосы и платье девицы пламенели лучшим южным бокситом. Эх, рыжая дама, рыжая дама. Знал бы я — свернул бы картинку в рулон и спрятал бы в сундук, с глаз подальше.

Это был День Всех Святых (четвертого года моей жизни в Городе). Каждый год в середине лета мы оправлялись в мастеровую половину города — дурачиться и веселиться вовсю. Горожане устраивали там разные увеселения, жгли костры на площади, танцевали под дудки и волынки, и кабаки не закрывались до рассвета — все как водится. А без студентов праздник разве обходится? Наши шутили, что пока в городе празднуют этот день, население не сократится, потому что половина детей зачинается... гм... простите, в эту ночь. "Среди Всех Святых есть покровитель плодородия", говорил, помнится, Герард, вынимая из волос веточки соломы. Мы с Роландом, как дворяне и люди чести, в подобных забавах, конечно, не участвовали, но плясали и пили со всеми наравне. Я даже почти совсем не думал об Алисе, так мне было хорошо и легко. Мы всей компанией устроились за главным столом на Ратушной Площади; костры еще горели, кто-то через них прыгал, визжа и смеясь; я читал стихи каким-то мастеровым парням, упившись молодого сидра, любитель красоток Герард играл в интересную игру — целовался с завязанными глазами, а потом угадывал, что это за девушка... А Роланд... что же делал Роланд, позвольте? А, подбирал на лютне новую мелодию. Ему подыгрывала очень славная флейтистка в чепце и оборочках, та, что обычно играла в "Драконьем хвосте". Все было так хорошо. Просто замечательно. С балкона ратуши уже начали пускать потешные огни... И тут появились они. Цыгане.

Цыгане вообще-то частые гости в нашем городе. Про них разное рассказывают — например, что они лошадей крадут и детей воруют, и что им вообще доверять нельзя, и если завидишь цыган — держись за кошелек. И еще они все время врут. Я однажды позволил цыганке погадать мне по руке за два медяка — интересно было, что старуха скажет, да и деньги недавно из дома прислали, медяков было не жалко. Страшная, я вам скажу, оказалась старуха — серые волосы до пояса, жесткие, как кобылий хвост, руки — как ветки, юбок — пять слоев, одна рванее другой... В общем, ведьма ведьмой. И даже бородавка на носу, все, как положено. Но что ж за ерунду она мне нагадала! Что я убью тех, кто меня любит, а те, кого я люблю, убьют меня... Медяки я ей отдал, конечно, щедрость — одна из рыцарских добродетелей. Но больше ни разу не давал цыганкам мне гадать по руке. Вовремя вспомнил, что архиепископ года три назад отлучил ведунов и гадалок от церкви...