Пепел наших костров

— Бандитские разборки, — решили в милиции и взялись за расследование этого дела с ощущением полной безнадежности. Как день неотвратимо сменяется ночью, так и любая "заказуха" с неизбежностью превращается в "висяк".

Литвиненко был убит через два дня после того, как премьер-министр издал два важных указа. В связи с безвестным отсутствием президента он принял на себя исполнение обязанностей главы государства и приказал провести инвентаризацию продовольственных и топливных запасов. Среди бизнесменов тут же начался мандраж — как бы после инвентаризации не началась конфискация или реквизиция, что было вполне реально, учитывая ситуацию в городе.

Самые крупные бизнесмены ломанулись в Белый Дом с чемоданами денег и ценностей. Требовалось срочно ликвидировать угрозу, а для этого нет лучше способа, чем взятка.

А мафия тем временем стала готовиться к бою. Каким бы боком дело ни обернулось, а передела рынков и сфер влияния не избежать.

Милиция без труда дозналась, кто был крышей у покойного Литвиненко. Некий Олег Воронин по кличке Ворона, Ворон и Варяг, рецидивист, впервые осужденный за убийство и разбой еще в том возрасте, когда нормальные дети ходят в школу.

Но дальше расследование не пошло, и вместо свидетельских показаний у оперов были только слухи, которые к делу не подошьешь.

По слухам, Литвиненко задумал укрыть продукты со своих оптовых складов от инвентаризации и, естественно, обратился за помощью к Варягу. Но тот решил, что операция пройдет гораздо успешнее, если Литвиненко не будет путаться под ногами, и предложил бизнесмену отойти в сторонку. А если точнее, то Варяг уведомил коммерсанта, что крыша отныне денег не берет, потому что эти бумажки дешевеют слишком быстро — даже доллары, ибо американские деньги ничего не стоят, если за ними нет Америки. И если Литвиненко хочет, чтобы его бизнес и его здоровье и дальше оставались под охраной Варяга, то он должен отдать часть этого бизнеса крыше.

Времени на размышление Варяг бизнесмену не дал. Думать было некогда. Но Литвиненко начал рыпаться. У него хотели отобрать самый выгодный в новых условиях бизнес — продовольственный, а оставить ему только вещевую торговлю. Еще бы ему не возмущаться.

— Кто будет сейчас покупать стиральные машины и телевизоры?! Кому нужна одежда? Ты смеешься — куда я дену это дерьмо? У меня семья, у меня фирма, у меня долги! Ты что ли их за меня отдашь? — кричал он Варягу, но тот лишь ухмылялся в ответ.

— Это твои проблемы.

Воронин был хитер как лиса, хоть его и звали иногда Вороной. Он сразу сообразил, на чем и как можно сделать хорошие деньги. Раз пошли разговоры о грядущем дефиците и чуть ли не голоде, об ограничении цен и карточной системе — значит, наверняка возникнет черный рынок продуктов. И тот, кто сконцентрирует больше продовольствия в своих руках, будет диктовать цены на этом рынке.

Неясно, правда, что будет с деньгами. Наличные доллары, конечно, всегда будут в цене — даже без Америки — поскольку их количество ограничено и увеличиться не может. Есть и другие объекты вложения. Золото, камушки, недвижимость, да и те же вещи, которые, по мнению Литвиненко, никому теперь не нужны.

Были бы деньги, а как их сохранить и преумножить — это не вопрос.

И пока другие бизнесмены и бандиты еще только думали, как им воспользоваться новой ситуацией, Варяг уже начал действовать.

Литвиненко, загнанный в тупик, вроде бы согласился на требования Варяга, но попытался самостоятельно ночью вывезти продукты с одного склада куда-то в другое место. Варяг об этом узнал и не стал больше тратить слов. Наутро Литвиненко был застрелен, и его зам в тот же день открыл Варягу все склады, после чего спрятался так, что его не могли найти ни мафия, ни милиция. Подозревали даже, что его тоже грохнули, только тайно — но доказательств не было.

Впрочем, этот персонаж был уже не интересен ни мафии, ни милиции. Важнее было другое. Продукты все-таки утекли из владений покойного Литвиненко в неизвестном направлении, и с других оптовых баз они тоже стали уплывать. Бизнесмены очень хорошо понимали такого рода намеки, и разделить судьбу Дениса Александровича никто не хотел.

Это перевело в новую плоскость разговоры о чрезвычайном положении, которые велись в Кремле и Белом Доме с самого первого дня. Теперь речь шла не только о продовольственном и энергетическом кризисе, но и о борьбе с криминальным беспределом. Если дать бандитам волю, то скоро люди в городе начнут в буквальном смысле есть друг друга.

Но тут встрепенулись законодатели. В условиях чрезвычайного положения исполнительная власть имеет привычку обходиться без парламента — а депутаты очень не любят, когда их мнение не принимается в расчет. Но особенно печальны перспективы оппозиции. Чрезвычайное положение допускает цензуру, а это значит, что политики, несогласные с действиями властей, не только лишаются возможности влиять на события, но не могут даже открыто высказывать свое мнение.

Законодатели и так были удручены тем обстоятельством, что какие-то неизвестные силы отняли у них страну. А теперь у них собирались отнять последние остатки власти. И оппозиция воспротивилась этому с яростью раненого зверя.

Помешать главе государства издать указ о чрезвычайном положении оппозиция не могла, но она нашла конституционный предлог, чтобы объявить такой указ незаконным. Дело в том, что чрезвычайное положение нельзя ввести без согласия Совета Федерации, а почти никого из сенаторов в эту ночь не было в Москве.

А раз собрать Совет Федерации невозможно — значит, ввести чрезвычайное положение тоже нельзя. Ситуация, в которую попала Москва в ночь на 23 июня, Конституцией не предусмотрена. И оппозиционные политики — как правые, так и левые — в один голос заявили, что нарушения Конституции они не потерпят. Если же исполнительная власть все-таки рискнет ее нарушить, оппозиция выведет своих сторонников на улицы, и вся вина за последствия ляжет на Кремль.

А последствия могут оказаться какими угодно. Народ на улицах — это очень опасно, когда цены в магазинах растут, а количество продуктов уменьшается не по дням, а по часам.

13

Неудивительно, что указ о чрезвычайном положении, который все-таки вышел через несколько дней, оказался более либерален, чем многие ожидали. Он не вводил цензуру, не запрещал оппозицию, не разгонял парламент, и только в отношении митингов и демонстраций был более строг. Их он запрещал категорически под страхом уголовного наказания для организаторов и административного — для участников.

Указ оказался неожиданно длинным, с кучей пунктов и подпунктов, и регламентировал не только режим чрезвычай-ного положения, но и массу других вещей. И в каждой строчке его сквозило стремление к компромиссу — чтобы, с одной стороны, никого не обидеть, а с другой — не позволить ситуации свалиться в неуправляемый штопор.

Продукты продолжали исчезать с оптовых баз и растворяться по квартирам и подвалам — а это означало, что опасность голода вполне реальна. Продукты, конечно, всплывут на черном рынке, но далеко не все смогут их купить.

Поэтому в указе появились пункты о тотальной проверке автомобильного транспорта на дорогах, о задержании расхитителей продовольствия и других преступников на срок до 30 дней без санкции прокурора и о продаже основных продуктов питания по карточкам.

Но конфискации продовольственных запасов у частных владельцев, которой все так боялись, указ не предусматривал. Этот вопрос долго обсуждали и предпочли британскую систему времен второй мировой войны — торговлю по карточкам без национализации оптовой и розничной торговли.

Правда, при обсуждении указа в правительстве было много разговоров о том, что Москва — не Лондон, и если не приставить к каждому мешку с мукой человека с ружьем, то вся затея окончится громким пшиком. Но все понимали, что операция "отнять и поделить" не обойдется без большой крови — а этого никому не хотелось. Да и неизвестно, что бы получилось в итоге — ведь у правительства не так уж много сил. В городе только части центрального подчинения, военные училища и академии, дивизия внутренних войск в Балашихе и еще милиция. А мирного населения в Москве — десять миллионов человек. Если хотя бы один процент этого населения взбунтуется — исход столкновений будет трудно предсказать. А численность "новых русских", которые кровно заинтересованы в сохранении рыночных механизмов, оценивается не в один, а в несколько процентов — по Москве чуть ли не до десяти или даже больше.

Ну и конечно, сыграли свою роль чемоданы с деньгами, которые бизнесмены щедро несли в высокие кабинеты непосредственно перед изданием указа о чрезвычайном положении.

Поэтому решили распределить обязанности так: государственные чиновники контролируют отгрузку продуктов с оптовых баз и следят, чтобы количество проданных товаров не расходилось с количеством карточек, полученных от населения — а бизнесмены получают деньги. И пусть не жалуются, что денег мало из-за фиксированных цен и невысоких объемов продаж, а лучше скажут спасибо, что им хоть это оставили.

Но поскольку такая система все-таки ненадежна, предполагалось создать на базе армейских продскладов и хранилищ государственные оптовые базы. И сразу вслед за этим указ переходил к вопросу о том, чем упомянутые склады и хранилища наполнять.

Средство спасения Москвы от голода называлось ГАП — государственное аграрное предприятие. Указ предписывал создать столько таких предприятий, сколько понадобится, и укомплектовать их людьми за счет добровольного найма, направления безработных, использования военнослужащих и призыва военнообязанных.

Продираясь сквозь все эти параграфы, пункты и подпункты, которые были написаны обычным суконным языком государственных бумаг и пестрел формулировками типа "в связи с невозможностью исполнения таких-то и таких-то статей Конституции РФ ввиду форсмажорных обстоятельств, не поддающихся устранению...", Тимур Гарин все отчетливее понимал, что почти все его подозрения, возникшие в беседах с "источниками в правительстве" сбываются на сто процентов.

Конечно, он опасался, что будет хуже — но опубликованный указ, который в новостях на государственном телеканале назвали "умеренным" и "неожиданно либеральным", не развеял его сомнений. Наоборот, Тимур только сильнее уверился, что хуже еще будет. Даже если верховная власть станет играть в свободу и справедливость, исполнители запросто могут со ссылкой на чрезвычайное положение устроить такой режим, что мало не покажется никому.

— Если партайгеноссе не сдрейфят и выведут народ на улицы, я пойду обязательно, — сказал Тимур в тот же вечер, обсуждая указ с друзьями. — Все можно было решить без чрезвычайщины — тихо и спокойно. А теперь начнется беспредел, попомните мое слово.

Но партайгеноссе сдрейфили. Левые и правые наперебой твердили в интервью, что премьер-министр внял голосу разума и ему не изменил здравый смысл, о чем свидетельствует умеренность его указа. А без чрезвычайного положения все равно не обойтись, иначе власть в городе захватит криминал, и катастрофа примет необратимый характер.

Тимур Гарин плевался, слушая все это, а когда через несколько дней у него за три часа четырежды проверили документы, а другого журналиста на его глазах избили дубинками и расколотили видеокамеру, которой он пытался снять проверку на дорогах, Тимур заметил:

— Если бы существовала заграница, я бы свалил туда немедленно.

Но заграницы не было — если не считать за таковую ничейную территорию, которую по привычке называли белой пустыней. А бежать в пустыню без крайней необходимости было бы весьма неосмотрительно, хотя Тимур подумывал и об этом.

Он читал указ о чрезвычайном положении настолько внимательно, что нашел запрятанный где-то очень глубоко маленький пункт, который касался как раз вопроса о белой пустыне. Того самого вопроса, о котором Тимур так оживленно спорил со своим "источником в правительстве".

"Источник" не то чтобы обманул Тимура — он просто не сказал всей правды. А правда заключалась в том, что указ разрешал населению использовать под огороды свободные земли, удаленные от кольцевой автодороги не менее чем на 25 километров. Но не просто так, а с уплатой натурального налога, ставки которого устанавливаются правительством.

Дешево и сердито — особенно если не забывать, что все дороги кончаются в семи километрах от МКАД минимум и в двенадцати — максимум. А дальше добирайся, как знаешь — через бывшую пустыню, которая понемногу превращается в лес.

14

Кандидат биологических наук Тамара Крецу впервые увидела этот лес, когда он был еще маленький — не выше человеческого роста. Но деревья поднимались к небу со скоростью необыкновенной. Прирост, который обычное дерево дает за год, они давали за день. А некоторые вообще росли, как молодой бамбук — до метра в сутки.

Открытие Тамары прекрасно объясняло эту странность. Деревья в белом поле не полагаются на медленный фотосинтез, а получают питательные вещества в готовом виде из почвы — вернее, из белого пуха. Каждая пушинка состоит из биополимеров, сходных с целлюлозой и крахмалом, а ядро пушинки — это группа клеток, похожих на растительные. Так что возможно, растущее дерево получает из белого пуха сразу готовые клетки.

В некоторых местах, однако, деревья не спешили расти и среди леса возникали поляны и целые луга, покрытые свежей травой и цветами, и на этих полянах биологи начали свои опыты.

Они хотели проверить, будут ли культурные растения из семян и саженцев расти так же быстро, как деревья и травы из пушинок-генопереносчиков.

Дело в том, что в Москве было слишком мало семян, чтобы обеспечить за один прием такой урожай, который позволит прокормить город. Коллекционный семенной материал в научных учреждениях, зерно на мукомольных комбинатах и картошка на овощебазах. Но это зерно и эту картошку нельзя целиком использовать на семена — иначе город нечем будет кормить прямо сейчас.

Всю дивизию внутренних войск, которая когда-то носила имя Дзержинского, засадили вырезать картофельные глазки, но это был паллиатив. Большого урожая из глазков не получишь, и даже если на их заготовку мобилизовать дополнительно штатских — все равно ничего не выйдет. Урожай придется получать в два приема. Сначала вырастить семенной фонд, а потом уже из него — полноценный урожай.

Хорошо, если ученые не врут, и зимы действительно не будет. Они так говорят, потому что определили широту нового местонахождения Москвы, и она оказалась тропической. Но мало ли что там болтают очкарики. В Москве всегда за летом наступала зима, и если ученые ошиблись — то городу амба. Семенной фонд за три-четыре месяца вырастить можно, но главный урожай не получить до следующего лета.

Но если пшеница и картошка будут расти в белом поле так же быстро, как деревья и дикие травы, то проблема решается сама собой. Семенной фонд будет получен в течение недели, и главный урожай тоже не заставит себя ждать.

Понятно, что все очень радовались, когда пшеница стала выползать из земли со сверхзвуковой по меркам растительного мира скоростью. Тамара Крецу, ярко выраженная сангвиничка, веселилась больше всех, но ее учитель, старый профессор, которому известно все про размножение людей в неволе, омрачил праздник резонным замечанием: