Приспособленец

Я же только что выздоровел, — мелькнула в башке одна мысль, — а сейчас наверное сдохну. — Еще чуть-чуть.

Внизу потихоньку расходились, уехала скорая и забрала с сбой труп, теперь должны оставить здесь патруль, это сработало обычное правило нашей милиции: охранять конюшню из которой украли лошадь. Посидев, пожрав и выпив из разгромленной лавки, двое бойцов покинули место и пошли погреться внутрь станции метро, сюда по звяканью, захватив гостинца, для тамошних коллег. Хочу заметить, что оценивал я все это по доносящимся звукам. Когда же звуки затихли, то я подкатился к краю и натурально выпал из гнезда, свитого мной на помойке, по ошибке называемой крышей диксиса. Уцепившись за стенку я сначала с трудом поднялся на колени, потом выпрямился и летящей походкой отправился домой.

Как добирался, мне вспоминать не хочется. Когда же ввалился, достал спирт и начал растирать потерявшие чувствительность ноги. Я рычал, потом вопил, потом ревел горькими слезами, когда к пальцам стала возвращаться чувствительность. Начало колоть, потом мозжить потом дергать, после осталась тупая боль. Странно, но мне никто не стучал, не орал возмущенным голосом. Дождавшись тупой пульсирующей боли я завалился спать, чисто для анестезии заглотив бутылочку водочки.

* * *

Второй раз я не заболел, хотя пролежал очень долго на морозе и отморозил ноги, хорошо еще вовремя вернулся домой. С утра пальцы имели фиолетовый оттенок и немного распухли. Я мрачно сидел перед монитором пытаясь себя заставить думать над новостными сайтами, но удавалось плохо. Общее впечатление оставалось хреноватым, мир сошел с ума: Дея не нова, но до сих пор пользуется популярностью в самых разных слоях общества. То что я видел в городе, новостях по телевизору напрягало. Явно что-то происходило, но что не было понятно. Плюнув на все, я решил заняться покупками и отправился в магазин. Сунул в карман деньги, телескопическую дубинку и пошел. Чувство дискомфорта мучило меня все сильнее, когда же решил отправиться за покупками, то стало полегче. Зная свою натуру я решли, что нахожусь на правильнои пути. Отправился я в ближайший супермаркет, находящийся за квартал от моего дома.

Глава вторая.

Иду и думаю, что надо купить себе каких нибудь котлет на ужин, полуфабрикатов, чтобы пока особенно не светиться на улице и ходить тольео на работу и домой. Покупателей не очень много, хотя вон та бабуля с палочкой волокет с собой огромную тележку, попутно шепча себе под нос. Когда я прохожу мимо неё, у нее падает с тележки какой-то пакет. Я нагибаюсь и, поднимая его, дружелюбно говорю:

Бабушка, да вы никак или на пикник. Или на целый месяц продукты берете.

Бабуля, тревожно проследив за возвратом пакета на телегу, успокаивается, благодарит и даже решает ответить:

Спасибо молодой человек. А по поводу пикника, — на секунду замолкает, — я помню войну, послевоенные годы, годы развала Союза. Я помню как было трудно и я не хочу повторения всего этого. Поэтому, можете посчитать меня выжившей из ума старушенцией, но я уверена, еще немного и все это сметут из магазинов.

Она царственно кивнула мне, и отправилась дальше. Я стоял, застыв как соляной столб, решая в уме сложную задачу. Деньги у меня есть, но мне нужно отдать семь сот у.е. за квартиру, хозяйка которой нарисуется через два дня, заплатить за Интернет, купить себе наконец шапку и прожить месяц на эти деньги. Если все нормализуется, то денег в самый обрез на жизнь хватает, плюс еще за шабашку должны подкинуть. А если не нормализуется? Если сейчас накупить всякой всячины, а это случайные сбои на электростанции, в водоканале и так далее, то я буду идиотом. А если не накупить и это окажется что-то серьезное — то я буду идиотом вдвойне. То есть я буду идиотом по любому. Задумчиво я шел вдоль полок с товарами. Продавцы, сгрудившись кучкой, что-то бурно обсуждали, но до меня доносились только бессвязные вопли. Дойдя до конца ряда я решился. Быстро вернувшись, я взял такую же телегу, и попер как танк вдоль рядов. Огромный пакет с макаронами, десятикилограммовый пакет с гречкой, огромный пакет с сублимированным картофельным пюре, бич пакеты, несколько пакетов с сахарным песком. Моментально возникло чувство успокоения. Есть у меня такое свойство или чувство... даже не знаю как назвать... предвидения что ли. Если делаю и не нравиться — значит делаю неправильно, а если успокаиваюсь, значит все нормально. Вот и сейчас, я был спокоен как танк. Дохожу до тушенок6 так эта невкусная, эту не люблю. А вот эта очень даже ничего. Ссыпаю всю тушенку этой фирмы в тележку. Беру пакет сухого молока, вспомнив, возвращаюсь назад и набираю сгущенки. Окидываю взглядом тележку, больше набирать нельзя — просто не унесу. С сожалением оглядываюсь на оставленные товары. Мимо проплывает бабуси и с одобрением смотрит на мою тележку, а сама толкает уже две. Посмотрев на неё удивленным взглядом, бабуся решается. Оставив тележки она подходит ко мне и вполголоса смущаясь спрашивает:

— Молодой человек, а вы случайно не на машине?

Я с сожалением развожу руками:

— Если бы я был на машине, то тележкой бы не ограничивался.

Бабуля секунду смотрит на меня, потом решается:

— Вы знаете, я на машине. Давайте скооперируемся: вы мне поможете дотащить мои покупки до квартиры, а я отвезу вас с вашими покупками?

Я не секунды не думаю:

— Согласен.

— Тогда я подожду вас за кассой, говорит решительно бабуля и сваливает, толкая тележки.

Я же, получив неожиданное предложение, начинаю оглядываться, чтобы еще прикупить, кроме тузов на мизерах?

Мои покупки бессистемны, я прохожу, прикидывая, что может пролежать достаточно долго и не испортиться. Прошу еще ящик тушенки, беру подсолнечное масло в больших бутылях — 2 шт., спохватившись добавляю пару пятилитровых бутылок воды, пустое место забиваю черным хлебом и доталкиваю все до кассы.

Кассирша, молоденькая девочка, в красивом передничке. Смотрит на меня огромными глазами и начинает выкладывать все в лоток. Подошедший охранник и упаковщица, споро рассовывают все это по мешкам и складывают обратно в тележки. Отдав карточку, дожидаюсь пока с неё считают набранную сумму, и тащусь к выходу. Около которого маячит бабуля.

— Вы карточкой расплачиваетесь, молодой человек? — робко встревает она.

— Ну да, — говорю я сквозь зубы. Она молчит, а потом неожиданно советует:

— Снимите деньги. В случае чего всегда удобнее держать под рукой наличные, а не бесполезный кусок пластика.

Её мысли настолько совпадают с моими, что я на секунду останавливаюсь и смотрю на нее. Потом спохватываюсь и с удвоенной силой толкая телеги в конец стоянки.

— Погодите. Останавливает она меня и кнопочкой открывает багажник внедорожника вольво. Я не знаю, что это за марка, у меня такой никогда не было и не будет. Аккуратно складирую свою половину и сажусь возле водителя. Бабуля с трудом взбирается на водительское сиденье, пристраивает палочку и, с пробуксовкой бешено рвет с места. Выворачивает на дорогу, подрезая лимонный мерс и уходит вперед, а я только сейчас начинаю судорожно хвататься за ремень безопасности.

— Наверно, лучше заехать к вам, говорит она.

— Почему, наивно спрашиваю я, но под давлением обстоятельств называю свой адрес.

С трудом пробираясь мимо труб, строительного забора, старых сараек, которые непонятно как сохранились почти в центре Москвы, она въезжает во двор.

Задумчиво оглядев запустелый двор, она озвучивает мысль, которую проговаривают практически все, впервые пришедшие ко мне:

— Знаете, я думал Я затаскиваю свои пакеты и сгружаю их прямо у входа и мы едем дальше.

Промчавшись по дороге с визгом заворачивает во двор и останавливается около бело красного шлагбаума. Выходит человек в форме и пропускает нас. Единственная странность, шлагбаум он поднимает руками. На подземной парковке мы вылезаем из машины, я хватаю пакеты и иду к лифту. Сзади раздается укоризненный голос:

— Молодой человек...

Я поворачиваюсь к баубле, она стоит около приоткрытой двери на лестничнуб площадку. Мысленно дав себе пинка я подхожу и спрашиваю:

— А на какой этаж идем?

— На двенадцатый...

Я чуть не спотыкаюсь, но собравшись с силами иду вверх. Это героический подвиг мы совершали около часа. Бабушка отдыхала чем выше, тем чаще. Под конец я тащил и её и сумки впридачу.

Все когда-нибудь кончается, кончилась и эта проклятая лестница. Свалив ношу у входа, я приготовился попрощаться как вдруг услышал6

— Молодой человек, я хотела бы поинтересоваться — не смогли бы мы повторить такую увлекательную поездку завтра?

Я согласился. Опять таки по двум причинам: если все это закончится, то может быть эта бабулька мне в чем-нибудь поможет, а если нет, то на машине я утащу гораздо больше чем на себе.

* * *

Совершенно усталый я возвращаюсь обратно к своему дому, меня привлекает разбившееся стекло у соседей и энергичные взмахи руками. Лениво подхожу к окну:

— Ну чё надо?

Пугливый вид, озирается:

— Слышь Вадик, бабулька та наша... того...

— Что того? — спрашиваю я. — Говори яснее, — а внутри все начинает холодеть.

Алкаш, с мокрыми дорожками слез, на щеках повторяет дрожащим голосом:

— Того... И меня чуть не того... А жену того самого...

Ни слова ни говоря, я вбегаю по лесенке и толкаю приоткрытую дверь. На меня с воем вылетает небольшой комок, хватается слабыми пальцами и пытается укусить куда-то в горло. Ни капли не раздумывая, бью с размаху в комок, тот с кашляньем и хрипеньем отлетает, после чего группируется и прыгает на меня. Я еще раз бью не задумываясь, причем бью так, как в детстве, когда мы тренировались, поймав какого-нибудь мужика в подпитии. Тренировались рассчитывать силу удара, чтобы вырубить его на раз. Тренировались бить так, чтобы не нанести внешне видимых повреждений; тренировались и наоборот, чтобы внешний вид напоминал покойника при относительно целом ливере. Другим ударам...

У нас в небольшом городке, не было никаких секций каратэ, никаких айкидо, ничего не было. Секция бокса, куда брали далеко не всех (меня не взяли), да тренировавший нас вечерами с старом подвале, старший брат Васены (нашей общей подруги, даже её же старший брат как то переспал с ней, не разобравшись спьяну), поставивший нам пару тройку ударов руками ногами, блоков и захватов. Все. Вот и сейчас я встретил бешеное хрипящее существо ударом из юности, стопудово вырубавшем мужичка средней комплекции и только после этого включил свет.

В прихожей валялась окочурившаяся баб Люба с мертвым оскалом, как у бешеной кошки. Пальцы и зубы у нее были все в крови. На автомате, я прохожу из прихожей на кухню и останавливаюсь на пороге. Громко сглатываю, подступивший к горлу комок, конечно лучше бы блевануть, но тогда придется убирать еще и блевотину. На кухне валяется Светка, жена Витька, старый халат пропитанный кровью, задран фактически на пропитое лицо. Толстые, волосатые противносиние ноги, со вздувшимися венами и целлюлитными ляжками в панталонах. И кровь. Много крови, залита вся кухня, судя по всему, Светка то ли пыталась ползать, то ли её волокли и трепали, непонятно. Вдалеке из-за двери осторожно выглядывает Витькина башка и стеснительно спрашивает:

— Ну че там? Все?

— Все! — громко говорю я и предупреждаю, — не ходи сюда.

Он не слушается и мелкими шажками с очень любопытным выражение лица, ползет на кухню. Как я понимаю просто посмотреть. Удовлетворено озирается, созерцая картину филиала забойного цеха мясокомбината, и побелев сползает вниз. Сомлел. Я же буквально секунду соображаю от чего меня больше тошнит: от того, что убили соседку, или от её синюшных бойлерных лапок с венами, да так и не определившись отправляюсь вызывать милицию.

* * *

Приехали они поздненько, я же все это время в отупении просидел на кухне, прихлебывая остывший чай с пятью кусочками сахара. Я сидел за нашим с бабой Любой столом и смотрел через разбитое окно на улицу. За моей спиной оставалось два бывших человека. Рядышком сидел сосед-алкаш, точно так же прихлебывающий мелкими глотками из бутылки с водкой. После очередного длинного глотка в пять— шесть движений острым кадыком, грустно пожаловался:

— Не берет заррраза.

— Что не берет? — проявил я дежурный интерес.

— Да водяра, — простодушно пояснил он. — Как увидел, так вот и пью словно воду, а за душу не цепляет.

Он посидел. Еще немного отхлебнул и продолжил:

— Завтра если цеплять не будет, то что делать буду даже не знаю.

Оценив внешний вид не на шутку озабоченного алкаша, я решил подколоть его6

— Что будет, что будет! Пить бросишь, на работу устроишься, человеком станешь — вот что будет.

С жалостью посмотрев на меня как на неразумное дитя, с которым спорить себе дороже встанет, он все-таки снизошел до объяснения:

— Ты, Вадим, парень вроде неглупый, однако в жизни не понимаешь. Кончилась наша нормальная жизнь, как в девяносто первом, раз — и все.

Еще раз глянув на мое недоумевающее лицо, продолжает пояснять, даже вроде как бы немного жалея меня:

— Ты ж весь новый год и почти все каникулы в постели провалялся, а мы то по улицам бродили, всяко насмотрелись. Конец света близок паря.

Высказав все это, он опять с отхлебнул и начал с ожиданием прислушиваться к ему одному слышным звукам:

— О! кажись менты приехали,— проворчал он себе под нос, не делая попыток встать с насиженного места. Такими нас и застал доблестный наряд милиции.

Заслышав громкие голоса из прихожей, мы даже не повернули головы, только молча салютнулю друг другу: я стаканом с холодным чаем., он недопитой бутылкой.

Зашедшие во помещение люди в форме не вызвали к меня ни положительных, ни отрицательных эмоций. Я убил человека. Который убил другого человека; должны приехать власти и арестовать меня — все. Я вяло отвечал на какие-то вопросы, очень усталого нервного человека с серым лицом, потом, прослушав фразу, одевайтесь и проедемте с нами, вышел,заложив руки за спину. Негрубо но быстро загрузив меня в машину, люди в мышиной форме поехали в ближайшее отделение милиции, где меня продержали весь следующий день до начала ночи. Совершенно отупевший я и не понял, что меня отпускают домой. Следующий отчетливый кадр6 я стою посеред дежурки, соображая что делать, выслушивая советы мииционера:

— Ты парень не рискуй. Ночью стало очень опасно, наши и то свои смены переделали, чтобы не ходить ночью.

Старшина, с доброй физиономией милиционера Степана, вышедшего из под пера (перо — это пишущий предмет) товарища Михалкова, что-то продолжает мне сочувственно говорить, но я его уже не слышу. Меня начинает трясти, все вокруг мутнеет и до меня начинает доходить, что я убил человека. Причем не абы какого, а хорошо мне знакомого, от которого ничего кроме хорошего в жизни не видал. Единственного почти родного человека. Голос как-то проваливается и плывет, то удаляясь то приближаясь, мне в руку суют стакан с чем то и я послушно выпиваю. Судя по отвратному запаху и вкусу, это водка. Выцедив мелкими глотками стакан водяры, как простой воды, я ловлю себя на том, ято мне помогают устроиться на скамеечке, приговаривая ласково дебильную чушь, которая как ни странно помогает. Я понемногу успокаиваюсь, меня укрывают каким то тулупом и я как сквозь толстое ватоне одеяло слышу голос доброго сержанта6