Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

Пока болтали с Марой, из дверей появился Шагин. На его плече висела синяя лента, как и у большинства выходивших до и после него. Самая многочисленная каста, аслен. Те, кто производит материальные блага. От учёных, совершающих новые открытия, малозаметные или фундаментальные, — до рабочих, доярок и комбайнёров. Шагин тоже был безмерно доволен — он станет инженером-электронщиком, а учиться его направляют в престижную академию Лоры.

Тен вышел с лентой необычного цвета — красно-синей. Как он и мечтал, его взяли в гэйны — но не настоящие. Гэйнская способность сражаться в Медиане — большая редкость. Тену, видимо, это было не дано. Тут талант нужен особый, подумала Ивик, внутренне сочувствуя другу — столько готовился, так мечтал воевать наравне с отцом...

Тена взяли в гэйн-вэлар, вспомогательные войска. Те, что поддерживают гэйнов на Тверди, не выходя в Медиану, обеспечивают авиационное и артиллерийское прикрытие, связь и транспорт. И отбивают атаки уже на самом Дейтросе. Направление Тену дали в автомобильное училище. В сущности, он был доволен, хотя настоящий гэйн — это всё-таки другое.

Но ведь в гэйны вообще никого не брали. Кругом всё было синим от лент аслен, среди них затерялись жёлтые, а красных, гэйнских, — ни одной. По-другому и быть не могло. Призвание гэйна и правда не часто встречается. Белых лент хойта тоже не видно. Хойта — единственная каста, куда почти никогда не берут в момент распределения, в двенадцать лет. Призвание священника или монахини должно созреть, и обычно его ощущают позже. Все знали, впрочем, что в хойта намечали взять парнишку из параллельной группы, Мартина, тот давно чувствовал тягу к церкви, из школьного храма, можно сказать, не вылезал. И были слухи ещё про двоих, мальчика и девочку. Ивик отвлеклась и сама не видела, но подбежавший к ним Тимо, братишка Мары, сообщил, что Мартина взяли в хойта и он ходит страшно счастливый с белой лентой.

— Так, я пошла, — решительно сказала Диссе, устремляясь к дверям. Ивик ей позавидовала. Её собственное имя стояло одним из последних в списке.

Те, кто ещё не побывал на комиссии, помалкивали, жались в сторонку и выглядели робко. Вышедшие из дверей, как правило, сияли. Комиссия ошибалась редко — обычно направление отвечало сокровенным желаниям абитуриента, даже если не всегда совпадало с тем, что он старался продемонстрировать сам. Были, впрочем, и огорчённые лица.

...Диссе, гордая и спокойная, появилась на пороге. Ивик бросилась к ней вместе с остальными.

— Ну что? Что?

Диссе с достоинством поправила жёлтую ленту на плече. Произнесла:

— Академия. Исторический факультет. Шари-Пал.

— О-о! — пронёсся общий стон. Вот это да! Впрочем, от Диссе стоило ожидать — лучшая ученица... Но столичная академия! Это очень, очень здорово для девчонки из Варта, из дальней провинции. И вот, однако, — сочли достойной! Диссе блаженно улыбалась. Она любила выигрывать.

— Поздравляю, молодец! — искренне сказала Ивик, взяла подругу за руку.

— Ивик, да ты иди, твоя очередь!

Её буквально втолкнули в дверь. Ивик почувствовала мгновенную дурноту. Общий мандраж подействовал — теперь и она начала бояться. Разволновалась. Хотя вроде бы всё ясно. Но синюю ленту дадут или жёлтую?

— Подойди ближе, — велела хета Альва.

За столом, накрытым серой тканью, — вся комиссия, и добрый пожилой психолог, и педагоги из разных академий, и учителя тоорсена. Ванши иль Неко, наставница группы Ивик, — на особом месте, сбоку от стола. А на столе графин с водой, стаканы, распечатки и поперёк серого полотна — одна-единственная лента. Красная.

— Мы поздравляем тебя, Ивенна, — улыбаясь, сказала хета Альва, — комиссия пришла к единогласному решению. По результатам педагогических наблюдений и тестов мы зачисляем тебя в касту гэйнов.

Ванши встала, взяла алую ленту. Подошла к девочке, перекинула ленту ей через плечо.

Ивик оглушённо застыла на месте.

— Твоё будущее учебное заведение — квенсен Мари-Арс, специальность... — Хета Альва помолчала и улыбнулась: — Специальность у гэйнов определяется позже.

Наверное, надо было что-то сказать. Ивик не знала что. И что теперь делать, тоже не знала.

— Ну, Ивенна? — спросила начальница тоорсена. — Ты рада назначению?

Ивик вдруг подумала, что, наверное, не рада. Что ей, кажется, полагается расстроиться. Она ведь хотела стать врачом или биологом. А вдруг они вспомнят об этом? И она изо всех сил вцепилась в красную ленту.

— Да, — сказала она сдавленным голосом и зачем-то добавила: — Спасибо.

— Вот и замечательно, иди. Пусть следующий заходит.

Ивик повернулась и, не чувствуя под собой ног, вышла из кабинета к весело галдящей толпе одногруппников. И сквозь ватную пелену, отделяющую её от мира, всё же осознала, что гвалт вокруг неё затихает. Ребята кто с удивлением, кто с откровенным недоумением и вопросом в глазах поворачивались к ней. Самой слабой, неловкой, не способной пройти ни одно испытание...

"Ты вообще любишь выделяться".

Ивик так и стояла, обеими руками стиснув алую ленту, медленно, как венозная кровь, стекающую с плеча.

— Это невозможно! — мама была вне себя. Гнев её обрушивался не на дочь, но Ивик от этого было не легче.

— Я напишу им! Да, я буду писать в краевой педсовет! Это же полная нелепость, это ошибка!

— Мам... но почему? — тихо спросила Ивик. — Ведь там же психологи... они знают...

— Что? Что они знают? Они тебя хоть в глаза видели? Им же всё равно, просто всё равно! Взяли и засунули ребёнка в квенсен, подумаешь, хоть кого-то нахватать надо! А ты и обрадовалась! Ты и довольна! — мама перекинулась, кажется, на Ивик. — Как же, романтика, приключения! А ты понимаешь, что тебя через два года убьют?

— Там же четыре года учиться...

— Там через два года начинается участие в боевых действиях. Реальных. И тебя убьют сразу, ты это понимаешь, идиотка? Ты посмотри на себя! Ладно, будь ты как твоя Диссе — я бы смирилась. Да, кого-то надо. Хорошо. Но почему тебя? Ты же через забор перелезть не можешь, чтобы ногу не вывихнуть! А там, дорогая, воевать придётся! Ты знаешь, сколько автомат весит, у вас ведь была начальная подготовка? Так вот с ним бегать заставят! И по вертикальной стене лазить! Там же не только в Медиану ходить, это ты умеешь, само собой, это я знаю уже! Там придётся мордой в грязь и задницей в снег, и под пули! Шендак! А если ты в плен попадёшь, ты об этом подумала? А ведь ты ничего не можешь, ни-че-го! Ты же замечтаешься и не заметишь, как тебя убьют. Ты от дома до Базы дойти не можешь, чтобы не заблудиться! Господи! Да вы просто не представляете себе, каково это! Ты родилась уже здесь! А вот я выросла в Лайсе и я знаю, что такое война! А ты живёшь как у Христа за пазухой и думаешь, что всё так просто, даже весело, ах, подумаешь, стреляют, как в кино!

Мама уже почти визжала. У Ивик перехватило дыхание от обиды. Она хотела сказать, что в комиссии тоже не дураки сидят и они видели в бумагах, какая она неспортивная, и сколько у неё было разных травм, видели, и всё равно её берут, значит, считают, что она справится... Но она ни слова не смогла выговорить, её уже душили рыдания. И она, конечно, заплакала, заревела, размазывая слёзы по щекам.

— Во-во, давай поплачь! Гэйна! Курам на смех! Нашлась воительница! Защитница наша!

Ивик хлюпала носом. Ей было уже всё равно.

— Быстро бегать ты не можешь. Прятаться ты не можешь — обязательно задницу свою толстую выставишь, и в неё попадут! Прыгать и лазать ты не можешь — подвернёшь ногу и в плен угодишь! Стрелять ты не можешь, у тебя руки будут дрожать. Вообще как ты собираешься стрелять в людей, ты, кажется, паука боялась убить? Посмешище! Ты же практически инвалид. Ты хуже всех! Всех! Кого угодно возьми — Ричи, и тот бы лучше справился. Тебя убьют первой! Понимаешь — первой! Первый же дараец, которого ты встретишь...

— Ну и пусть, — буркнула Ивик.

Чем постоянно такое терпеть и выслушивать — что живёшь как у Христа за пазухой, что ты никуда не годная и хуже всех, что у тебя толстая задница, — лучше пусть именно убьют. Через два года. Или хоть прямо сейчас.

Мать тем временем расписывала, что с ней сделают, когда она попадёт в плен. Или в лапы гнусков. Во всех тошнотворных подробностях.

— Не пущу! Ты поняла? Костьми лягу, но не пущу. Буду писать жалобы, пока не пересмотрят решение. Да ты же хотела стать врачом! Ты же собиралась людей лечить! И что теперь — уже пропало желание?

Ивик молчала, шмыгая носом.

Мать сама разразилась слезами.

— Я знаю, откуда это! — плачущим голосом говорила она. — Ты сама во всём виновата! Да, это всё твоё упрямство! Я тебе запрещала стишки дурацкие сочинять? Запрещала. Говорила, не занимайся ерундой! Вся в этих фантазиях, в играх своих шизофренических, дура сумасшедшая! Досочинялась... А я ведь знала, знала, что так будет! Я чувствовала! Да что же это такое, почему, чуть только ребёнок хоть немного талантливый, его обязательно в квенсен — и на убой? Да что же это за жизнь такая? А если ребёнок больной? Если он неприспособленный?

Ивик высморкалась. Перестала реветь.

Вот, оказывается, в чём дело. Вот почему мама всегда запрещала всё самое-самое...

Она, оказывается, вот чего боялась...

— Мам, — сказала Ивик, — да ты это... ничего. Другие как-то... и я тоже смогу.

— Что ты сможешь? Что — ты — сможешь?! — завопила мать. — Сможет она! Сволочь! Нет, хватит! Хватит. Я буду писать в педсовет, а ты будешь делать то, что тебе говорят.

Хессин Глен иль Реош, начальник Педагогического совета края Шан, раскрыл папку, лежащую перед ним на столе. Бегло пролистнул личное дело.

На первый взгляд ничего особенного. Обычная абитуриенточка. Когда ей там назначено? Он нажал кнопку селектора.

— Вуди? Девочке на сколько назначено точно?

— На два часа. Она уже здесь, хессин. Впустить?

— Через пять минут впустите.

Надо хоть глянуть, в чём проблема. Так, тесты... неплохо, неплохо. Направление. Ага, вот. Хессин хмыкнул. Не то чтобы это было так уж необычно. Хотя столь упорные родительницы попадаются редко. Как правило, ограничиваются устными жалобами, а тут — аж угрозы дойти до Верховного Хессана*. [* Высший орган управления в Дейтросе.]

Понять можно, конечно. Он задумался.

В дверь робко постучали. Вошла абитуриентка. Как её? — он скосил глаза на папку. Ивенна.

— Здрасьте, — тихо сказала она.

Будущая гэйна была маленькая. Очень маленькая. То есть, наверное, нормальная для своего возраста, просто он давно не видел абитуриентов, отвык, а для квиссы она выглядела малышкой. И похожа на медвежонка. Пухлое лицо, тёмные живые глаза, руки и ноги кажутся коротковатыми по сравнению с туловищем. Явно нетренированная, нескоординированная, не крепкого здоровья. Застенчивая. Беспомощная.

Да, ей будет невыносимо тяжело в квенсене. Её мать по-своему права. Но ведь половина, а то и больше, будущих гэйнов — именно такие...

Кто ж виноват, что у других не находят способностей?

У неё коэффициент сродства шесть с половиной. Это очень, очень хороший показатель.

— Здравствуй, Ивенна, — иль Реош улыбнулся. Говорил негромко, чтобы не напугать девочку. — Садись.

Она села на краешек стула. Всё такая же напряжённая. И в глаза не смотрит, отводит взгляд.

— Скажи мне, Ивенна... Ты не беспокойся, всё уладим. Скажи только, у тебя есть какая-то проблема, что-то не так?

Всё лето было сплошным, непрекращающимся кошмаром.

Реакция матери вызвала у Ивик настоящий взрыв отчаяния. А она-то было поверила... она-то уже... а что? Ивик сама не подозревала, как, оказывается, сильно хотела именно этого — глубоко внутри, не признаваясь себе, не позволяя ни о чём таком подумать.

И неприязнь к гэйнам разом куда-то исчезла.

И вот — поманили и отобрали. Отобрали навсегда надежду на то, что жизнь пойдёт по-другому. Ивик знала свою мать. Та обязательно добьётся своего. Она умеет, знает способы. Так было всегда, так будет и сейчас. Ивик ничего не может сделать, ничего! Не писать же, в самом деле, жалобы на мать... жалобы на жалобы. Да и кто будет их читать? За неё всегда решали другие. Кому нужно мнение двенадцатилетней девчонки? Конечно, ей и слова вставить не дадут, а прислушаются к маме.

А мама уверена, что её дочь гэйной не станет.

Ивик пыталась даже выкрасть письмо из сумки матери, но та пресекла эту попытку. И бумага ушла в Шанский краевой педагогический совет. Просьба о пересмотре кастовой ориентации дочери. Подкреплённая всевозможными документами. Мать приложила к письму справки обо всех её болячках: ангинах, переломах, вывихах, сотрясении мозга, воспалении лёгких — целый ворох этих справок насобирала, не поленилась. Добавила характеристики из школы. Диплом о победе в биологическом конкурсе. Бумажку, подтверждающую участие в кружке.

Всё выглядело логично и аргументированно. Слабое здоровье. Проблемы с координацией движений. Явная, ярко выраженная увлечённость наукой. Ивик совершенно упала духом.

И ничего не оставалось делать — смирилась. Просто смирилась.

Значит, не судьба. Значит, зря обрадовалась. Не будет ничего. Всё пойдёт по чётко выверенному маминому плану. Мама знает лучше. Ивик вдруг осенило: она начала припоминать, откуда взялось у неё это увлечение биологией. Так хотелось быть как все. Жить в мире с мамой. Чтобы мама была довольна.

И ведь спустя какое-то время Ивик уже и сама начала склоняться к мысли, что мама права. Ну да! Смешно и думать, что она, самая слабосильная и трусливая из всех, сможет — что сможет? Воевать. Это же не игры какие-нибудь. Мама не преувеличивает, ей же "Клосс" придётся таскать, а он тяжёлый, в противогазе заставят бегать... На школьной военке и то хватило. Она вечно от всех отставала. А рукопашный бой? Да нет, это невозможно.

Это ошибка. В комиссии что-то напутали. Она никчёмная, безнадёжная, ей бы хоть как-нибудь прожить, пристроиться... Какое там призвание гэйны?

Но иногда такая тяжесть наваливалась, такая боль просыпалась внутри, что Ивик хотелось выть. Почему ей не дали хотя бы попробовать?!

Неужели педагоги сплошь такие идиоты, ничего не приняли во внимание из её личных данных и случайно, по недоразумению засунули её в квенсен?

Ивик начинала ненавидеть мать. Буквально ненавидеть. Хотя обычно она даже злиться не умела по-настоящему. А тут — чистая, слепая ненависть, отчётливое желание, чтобы матери не было. Чтобы она исчезла. Нет, убить не хотелось. Чтобы её просто не стало — и всё. Пусть учителя за Ивик решают, хорошо — но только не мать. Двойное давление ей не выдержать.

Поймав себя на этом, Ивик перепугалась. Попробовала сходить на исповедь, но священник отнёсся к её признаниям неожиданно равнодушно. Ну и что, мол. Бывает.

Диссе, странное дело, встала на сторону матери Ивик.

— Она права, — говорила подруга. — Ты подумай, ты ведь даже с нами никогда не могла вровень.... Прыгать боишься. Все бегут, а ты в хвосте плетёшься. Трайном вообще не занималась, а там трайна знаешь сколько? И потом, зачем тебе это надо?