ˮКупаж крови и сталиˮ.
— А что? — нашел удачным сравнение Эйгер и остался доволен.
* * *
— Чем обязан? — не приветлив Поллак к нежданным визитерам. Воистину, принесла нелегкая!
А принесла она Лесса аф Толля, персеванта* Оттона, не столько умного и искушенного советника, сколько интригана и наушника. Маэка аф Улата, сержанта стражи Эсбро, похожего на новобранца. Во всем блестящем и ладном. В третьем маркграф угадал последователя Галена и Сушрута*. Не мудрено. Держал большую сумку и вонял березовым дегтем.
— До пфальца дошли слухи, ваш сын не вполне здоров. Саин Оттон обеспокоен и прислал лекаря, — любезен с хозяином Толль. Не с порога же лаяться с опальным маркграфом?
Персевант высок и худ. Лицо его, некрасиво и покрыто насечкой морщин. Индюшачий повислый нос. Глаза слезоточат, будто нанюхался лука или подхватил насморк. Голос под стать, низкий и вкрадчивый, любителя совать нос в чужие секреты.
ˮЕсли понадобится подглядеть в чужой жопе, подгляжу. И понюхаю! — посмеиваясь, говаривал Толль. Оттон ценил его. За въедливость, дотошность, умение докапываться до сути и ссориться с кем нужно.
— Лекарь это не обо мне, — пошутил персевант. Шутка вышла натянутой. — Речь о нашем достославном мэтре Сайо.
— Я в качестве охраны, не спутаете, — поддержал вымученность Улат. Сержант улыбчив. Но улыбается не собеседнику, а самому себе, будто держит в голове хороший анекдот. При этом не выпускает из рук сержантской бляхи. От свинца руки черны.
— Напрасное беспокойство. Колин достаточно здоров, — раскланялся с гостями Поллак.
— Смею заметить, марк, вы тоже не лекарь.
Толль находил приятным и забавным портить отношения с людьми. Особенно с теми, которые в обозримом будущем не могли ему ответить тем же. Нид аф Поллак из их списка. Причем один из первых.
— Пфальц желает удостовериться, — перешел на официальный тон Улат. — Вам нужны доказательства наших полномочий?
Доказательств маркграф не потребовал. Но он бы дорого отдал, узнать две вещи. Откуда им известно о болезни ,,сынаˮ и кого прочат в следующие владетели Мюнца. Впрочем, в последнем случае планам пфальца мешал Колин аф Поллак. Живой Колин аф Поллак.
— Прошу за мной, — не пригласил, но потребовал маркграф.
— Вообще-то мы с дороги, — примирительно произнес Улат. Он ничего не осмотрел, ни с кем предварительно не поговорил, не был представлен домочадцам.
— Вначале дело.
— Совершенно, правы, саин, — согласен Толль. — Мы к вам не в гости приехали.
Улат не одобрял тона персеванта. Сколько бы полномочий им не делегировал Оттон, но с Поллаком лучше палку не перегибать. Так ему присоветовал перед отъездом рикордер. Намекая — за маркграфом все еще мечи Кааса. А их едва ли не больше, чем у армии пфальца.
— Эти двое при тебе, — наставлял Гайд сержанта. — Твоя задача выяснить, отправят мальчишку в Карлайр или придумают причину оставить в Унгрии. Если оставят, опять же, для чего?
Было понятно, он многое не договаривает. Например, о своей осведомленности происходящего в Мюнце. Но нужны ли простому сержанту стражи знания рикордера?
— Что-либо предпринимать? — уразуметь границу полномочий никогда не помешает. Сержант, как не крути, ни бейлиф и ни коронер.
— Оставь другим, — не навязчиво рекомендовали Улату и он охотно согласился.
Стремительный, почти бегом, переход по замку. Самым кратчайшим путем. Встреченный по дороге слуга, открывший рот спросить, от вопросов воздержался и лишь склонился в приветствии гостей. Видеть таким хозяина доводилось не часто. А еще лучше не видеть вовсе.
— Сюда, — позвал Поллак в комнаты отведенные раненому. Сейчас бы порадовало застать у него Лилиан.
Несмотря на запрет, жена находилась здесь чаще и дольше, чем следовало и тому была необходимость. Маркграфа раздражала непонятная ему, но, крепнувшая день ото дня, её привязанность к подменышу.
— Это кто? — прозвучал с порога вопрос Толля.
— А вы кто? — не поддался Эйгер давлению ,,высокого присутствияˮ.
— Святой брат?! — узнал персевант тринитария. — Лесс аф Толль.
— И что вы тут забыли, Толль?
— Встречный вопрос, — это уже Улат. Порученцу пфльца не к лицу тушеваться, кто бы перед ним не был — маркграф, барон, протоиерей или нищенствующий монах.
— Приглядываю за юным саином. Парень переусердствовал с выучкой и самовольством.
— Довольно не подходящее место, — Улат выразительно поглядел на Поллака.
ˮЧто это все значит?ˮ
Обстановка для наследника бедновата. Кровать, шкаф, стол и табурет.
— Он воин, а не маменькин сынок, — ответил за маркграфа тринитарий.
— Звучит неплохо.
Из-за спин Толля и Улата вынырнул Сайо, до этого не встревавший в перепалку. Запах дегтя вторгся в помещение.
ˮОн такой же лекарь, как и яˮ, — неприятно удивился Эйгер присутствию монаха-зелатора. — ˮКакое дело инквизиции до Поллаков? Или их метла очистила Унгрию от скверны и им больше нечем заняться?!ˮ
— И во что ему обошлось самоуправство? — понимающая ухмылка Сайо поползла к левому уху.
— Как видите... Разорвана щека... немного поранен бок... остаточные хрипы в легких и жар вечером, — перечислил недуги Эйгер.
— Чем пользуете? — развел руками Сайо, не наблюдая склянок с лекарствами. На табурете у изголовья кровати лишь кружка с водой.
— Задохнуться от псины? — возмутился неведенью зелатора Эйгер.
— Применяете собачье сало? — в ответ попеняли тринитарию.
— Как согревающее.
— Надеюсь, этим не ограничились?
Эйгер решил не заставлять Сайо выпытывать методику исцеления подопечного.
ˮВторой глаз сварят! А он мне ой как пригодиться.ˮ
— Тмин и багульник в качестве отхаркивающего...
— Амирдовлат Амасиаци* советует ...
— Базилик.
— И?
— Он так же советует от кашля укус скорпиона. Где мне взять и то и другое в Унгрии?
Одобрительный кивок...
—... Калина от жара..., — продолжил перечислять Эйгер.
Немой вопрос: И все?
— Молоко с маслом и медом, в чередовании с валерианой с медом.
Опять кивок согласия.
— А что по этому поводу говорит Феофраст?
ˮПодловить вздумал?ˮ — ехидно скривился Эйгер. Сейчас он походил на зелатора. Только ухмылка у другого уха.
— По поводу лечения — ничего?
Одобрительные кивки Сайо и полное недоверие. Не лечению, но лекарю!
ˮДля нищенствующего тринитария ты, приятель, слишком образован. Их удел собирать милостыню и молиться, но не врачевать. Где же поднаторел в медицине? И с чего вдруг обосновался и практикуешь в Мюнце? И глаз! Для лекаря слишком мало, для самозванца избыточно!ˮ
Многое, многое предстояло выяснить. Пролезть по всем темным углам и закоулкам, заглянуть за каждую дверь и в каждую склянку. И конечно, расспросить святого брата о его имени и подробности об увечье.
— Где юношу угораздило? — указал Толль на рану.
— На охоте.
— Больше похоже на боевую, — присмотрелся Улат. В сержанты охраны он пробился из капралов тяжелых мечников и кое-что понимал в ранениях.
— Или кажется таковой, — не согласился Эйгер.
Но все, и пришлые и хозяева, ждали действий Сайо, его слов, его приговора.
— Как себя чувствуете, саин? — спросил зелатор. Он обошелся без лекарской улыбчивости и участливости.
— Из-за раны ему пока трудно говорить..., — предупредил Эйгер. Не в чести у инквизиции нянькаться со здоровыми. Немощных тоже не особо балуют состраданием.
— Позвольте, осмотреть.
— Да-да, конечно, — Эйгер сама любезность. Ему не придумать и мало-мальски правдоподобной причины не подпускать зелатора к раненному. Глянул на маркграфа. Отчего Куцепалого трясет? От злости или страха разоблачения?
— На рану что? Надеюсь не навоз? — экзаменовал бдительный Сайо самозваного медика.
— Смесь желтка, розового и терпантинового масла.
— Кто накладывал шов?
— Обстоятельства требовали экстренных мер.
— То есть не лекарь? Правильно понимаю? — подивился Толль, расхаживая от окна к двери.
— Кто на охоту едет с лекарем? — наконец-то открыл рот Поллак. — Каменные Ворота далеко отсюда.
— Так и лошадей не штопают! Испортили парню лицо. Неужели не нашли ослиного жира?
— И кошачьего тоже...Он не девица, — мягко огрызнулся Эйгер.
— Верно-верно, — согласился Сайо. То ли не вник, то ли спустил дерзость.
— Чем его так? — вытянулся персевант из-за спины Эйгера.
— Веткой попало.
Зелатор отбросил покрывало с раненого.
— И бок тоже! Ты дружище на войне был или охоте? — показал Сайо на присохшую к ране льняную тряпицу.
— Желаете взглянуть? Сейчас принесу вина, отмочить.
— Да чего там, — зелатор дернул тряпку, оторвав с коростой.
Желваки на скулах Колина напряглись и тут же опали.
— Сдается мне — нож, — высказал Сайо предположение. — Или узкий меч. Или..., — он надавил пальцем на рану, наблюдая, как лопается тонкая кожица, расходятся мышцы. Кто станет рисковать единственным наследником, нанося ему столь ужасное повреждение? Рана в боку достаточно серьезна. Тут что-то другое, — ...фрамея. Но, насколько известно.... Мне известно... ими пользуются братты, — зелатор не упустил реакции раненого на его манипуляции. Опять вспухли желваки, а пальцы загребли подстилку в кулаки.
Удовлетворенный варварским осмотром, Сайо заверил присутствующих.
— Вижу раненный идет на поправку. Довольно крепкий малый. Весь в отца.
— Встанет до осени? — поинтересовался Улат, адресуя вопрос зелатору, Эйгеру и Поллаку.
— Раньше, — таков обнадеживающий вердикт Сайо. Теперь его более занимал хозяин Мюнца и тринитарий. Не похоже, что марк в восторге от своего доморощенного врачевателя, однако допустил к лечению сына. На чем сошлись? И где замковый лекарь? И откуда такие раны? Вопросы множились.
— Было бы замечательно, удели вы мне пять минут своего драгоценного времени для небольшой беседы, — попросил зелатор тринитария.
Эйгер, косо глянув на маркграфа. Что делать?
— Вы удовлетворены увиденным? — поспешил вмешаться в разговор Поллак.
— Мы собственно и не сомневались....
— Тогда прошу извинить. Меня ждут срочные дела.
— Э...
— Требующие моего неотложного отъезда.
ˮТак их! Утри им нос!ˮ — возликовал Эйгер, не ожидавший от скисшего маркграфа подобной прыти.
Оставлять таких гостей в замке, подвергаться опасности разоблачения. Всегда есть те, кто видел несколько больше, слышал не то, что ему следовало слышать. У кого-то голова способна не только болеть с похмелья, но и сопоставлять и думать. Опять же домашние. А так... согласно закону, в отсутствие маркграфа, замок считался на осадном положении и посторонним прибывать в нем строго воспрещено. Правила границы написаны кровью. И кровью не дураков. На выход, саины! На выход!
— Но хотя бы обедом угостите? — попробовал примириться Толль. Не рано ли затеял цапаться с Поллаком?
— Непременно. В двух верстах от Мюнца. Жаровня и Утка. Отличный шинок.
* * *
За окном входил в силу июнь. Солнце радовало теплом, но окна закрыты ставнями. Эйгер жег в жаровне травы. Кидая, осматривал каждый стебель и соцветие. Травы то вспыхивали ярко и бездымно, то чудовищно чадили, заполняя комнату едкой вонью. Последними кинул на огонь засушенные колокольчики белены.
— Этого секрета уже не узнать никому. Он канет в небытие вместе со мной. А я....
Пауза для единственного слушателя — проникнись!
— ...не намерен им делиться. Так что зри творимое таинство.
Эйгер сбросил с Колина покрывало и плеснул из плошки мутной жидкости. По запаху разбавленный мед. Отогнал назойливых мух, снял влипшую в раствор и гусиным пером развез жижицу по телу.
— Еще не все. Не основное, — заверил тринитарий, не наблюдая должной реакции у подопечного. — Но когда начнется, не спутаешь...
Отошел к шкафу и извлек из его темных прохладных недр, давно приготовленный кувшин. Принес почти неделю назад, обвязал горлышко и тщательно укутал в рогожу.
— Это не вино, не брага, не пиво и не кислячий сидр. Не облизывайся....
Колин и не облизывался. Кто говорит длинные преамбулы, готовит дурные вести.
— Слыхивал о каменных сколопендрах? О них в житие Себастьяна Пустынника помянуто.... Не слышал? А... неважно.... Настойкой из пронырливых ползучих тварей лечат ревматизм и суставы. Это не настойка, а на подагру тебе рано жаловаться. В кувшине они самые и есть, — тринитарий подождал — внимаешь? и продолжил — Цена всякому умению боль. Да-да. Боль. Железо закаляется жаром и водой, человека закаляет боль. И что поразительно, человек много крепче стали. Крепче. Но польза от этой кусающейся мелкоты не только в боли. Их яд обостряет восприятие. Он еще на много чего способен, но главное, боль и острота восприятия, — Эйгер сорвал кожаный колпак с кувшина и, вытряхнул на Колина шевелящийся, едко пахнущий, ком. — Посмотрим, насколько тебя хватит. Не утерпишь, зови матушку. Не все же тебе немым быть....
—.... Новоэгльский алфавит содержит двадцать шесть букв. Три из них И, а две — Зэ. Так же в нем шесть дифтонгов, и два трифтонга.... В староэгльской азбуке или просто эгле, сорок два звука. Букв же в нем тридцать.... Попробуй повторить за мной... Фраза, как известно, составляется из отдельных слов, но на письме она выглядит одним целым.... Два ударения над гласной означают удлинение звука вдвое.
— ... Как ты их терпишь? Они прожрали твою шкуру насквозь!..
—... Видишь этот пояс? Когда-то на нем болтался отличный клинок. Теперь его нет. Впрочем.... Ха-ха.... В его кармашках тоже не густо....
—... Фриульца узнаешь по акценту, будто тряпку жует. Если некто загорел, скорее всего из Оша. Во Вьенне мужчина без бороды вызывает кривотолки, а их бабы не выбривают себе подмышек и лобков, считая сие распутством. В Швице любят носить зеленое с голубым и шляпы с большими полями. Сплетничают, что в Патрии каждый десятый мужчина мужеложец. Я сам из Патрии и подтверждаю, так и есть!..
—... Ты что-то хотел спросить? Или мыкнул от боли? Нет? Ну, у нас с тобой впереди почти три месяца. Тебе представиться возможность задавать вопросы и как знать, возможно, получить на них честные ответы....
—.... Есть золотой штивер, в просторечье нобль, а есть серебряный. Соотносятся они везде по-разному. В Анхальте за золотой дают восемь с половиной серебряных, в Фриуле доходит до девяти. В Оше добавляют половинку. В Крайде, где серебра завались, до десяти с половиной, а то и всех одиннадцати. Серебряный штивер составляет двенадцать карлайрских грошей, а вот анхальтских только десять. Обычный грош делится на двадцать полугрошей. Золота в Эгле недостаток, потому казна им рассчитывается с наемниками или по особым долгам. С тоджами, например. В ходу оно редкость, но встречается. Торгаши принимают нобли охотней серебра, по простой причине. Чеканить золотые монеты прерогатива короны и тут все строго, а вот, серебрушки тискают по договоренности с казной и случаются расхождения в чистоте монетного металла...
— ...Забавные твари эти сколопендры. Любят сладкое. Сожрут гору. Не догадываешься, для чего вымазал тебя медовым сиропчиком? Смягчить их яд. А вот если бы ты натрескался меду или пастилы, один укус и мертвец. Кровь свернется в желе. Думал я тебя голодом морю? Все для твоего блага! Или моего? Ха-ха-ха!
