Борджиа: Время увядающих лилий

Альфонсо ещё что-то орал, правда не в мой адрес или в сторону Медичи, а на своих сопровождающих, что-то им приказывая. Затем развернулся и двинулся к коню, наверняка отправляясь к тому немногому, что осталось от армии Неаполя. Мне же требовалось успокоить начавшего нервничать герцога Флорентийского.

— Пусть убирается, он даже не бесполезен, а вреден после того, как вскрылась его слабость и никчемность.

— Но его оставшиеся войска — другое дело.

— Тех, кто готов сражаться, мы сейчас постараемся удержать. Слабые же духом пусть убираются вслед за своим уже почти не королём. А к тому же... Ты понимаешь, что даёт нам бегство Альфонсо?

— Нет, Чезаре. Только то, что преимущество врагов станет ещё сильнее.

Артиллерия, по новому обученная пехота, ещё кое-что. У нас хорошие шансы сдержать следующую атаку Ла Тремуйля. Зато бегство нашего уже не совсем союзника даёт нам полное право кое-что изменить в договорённостях.

— Ты хочешь... Торговать его короной? Здесь и сейчас?

Киваю, цинично усмехаясь. Да, я не планировал ничего такого изначально, желая сдержать заключённый союзный договор. Однако предательство освобождает от любых клятв. Альфонсо Трастамара, король Неаполя, нас предал. Из чувства страха и неверия в собственные и союзные силы, надломленный предательством вассалов — которого могли ожидать другие, но только не он сам — только вот причины предательства не имеют особой значимости, ничего не меняют. Политика — жестокая стезя, тут в большинстве случаев не прощают даже простые ошибки, не говоря уж о таких.

— Здесь? Да. Сейчас? Не совсем, сначала нужно как следует продемонстрировать маршалу нашу силу, чтобы он понял сам и передал своему королю о чрезмерной опасности продолжать противостояние с Римом и Флоренцией, если есть желание получить Неаполь. И торговать мы будем не короной, а нейтралитетом. Честь позволяет отказаться от защиты труса и изменника. Но вот сейчас...

— Постараешься оставить часть неаполитанцев.

— Верно! И ты, Пьеро, должен мне помочь. Слово Борджиа и Медичи весит больше, чем каждое по отдельности. Да и демонстрируемое перед лицом опасности единство кое-чего стоит.

Интерлюдия

Поле боя близ Реджо-Эмилия, расположение франко-миланских войск, август 1493 года

Маршал Франции Луи де Ла Тремуйль мог по полному праву гордиться тем, что ему удалось сделать. Он сумел не только договориться с немалым числом вассалов Альфонсо Неаполитанского, но и при помощи доброжелателей и подкупленных неаполитанцев устроил всё так, что ненавидящие своего короля вассалы предали его в самый нужный момент. Во время сражения, когда уже расставлены все фигуры и выстраивать новую стратегию боя почти невозможно!

Казалось, действительно ничего нельзя было изменить. Посчитав, что почти полный распад центра вражеского войска как нельзя лучше подходит для атаки рыцарской конницы, для прорыва её между центром и правым флангом противника, Ла Тремуйль своим приказом двинул отборные войска вперёд. И не только свои, но и союзника. И что же случилось? Неожиданное, а от того ещё более действенное сопротивление казалось бы обречённых италийцев. Для начала атакующую конницу обстреляли артиллерийские батареи, да к тому же сделали это через головы собственных войск, вдобавок ко всему не ядрами, а чем-то совершенно иным. Проклятые Борджиа, больше некому было устроить... такое.

Затем попытка всё же прорвать строй венецианцев и этих новых тамплиеров. казалось давно сгинувших и не способных возвратиться И тут их нашли чем удивить! Сложное построение пехоты, сперва встретившее частыми, слишком частыми залпами аркебуз. Отстрелявшись же, стрелки скрывались за частоколом длинных пик, а пикинёров, в свою очередь, прикрывали щитоносцы. Казало бы обычное дело, щиты-павезы в Италии использовали часто. Но нет, это были не обычные павезы, а щиты из металла и только металла, которые разве что ядром можно пробить или из арбалета с нескольких шагов.

Атака захлебнулась. Да, отборным французским кавалеристам удалось опрокинуть венецианских наёмников, нанести им большой урон и чуть было не прорвать строй, выйти на столь желаемый простор... Только 'чуть-чуть' не считается, частая стрельба из аркебуз, порой грохочущие орудия и хорошо обученная пехота противника помогли тем удержаться. Понимая, что потери могут оказаться слишком уж велики, а желаемый результат остаётся под вопросом, маршал приказал отступать.

Досада? Было такое чувство. Зато уныния и даже разочарования не присутствовало даже на горизонте. Ла Тремуйль уже сделал многое для победы, приблизился к ней почти вплотную. Оставалось лишь протянуть руку и сорвать этот спелый плод. Приложить побольше усилий и сорвать! Тяжёлая кавалерия была потрёпана и нуждалась в отдыхе? Ничего страшного, имелась кавалерия лёгкая, а также большое количество пехоты, в том числе и союзной. Стрелки, пикинёры, иные... Пусть идут вперёд чужие, а французы подопрут их сзади, чтобы не разбежались. Сами же отряды, идущие под знамёнами с французскими лилиями, вступят в бой в решающий момент.

Недовольство Лодовико Сфорца? Его удалось притушить, напомнив, что именно его, Ла Тремуйля, стратегия позволила избавиться чуть ли не от десятка тысяч неаполитанцев, часть которых была убита или пленена, перешла на их сторону либо просто разбежалась. Сам маршал видел и уж тем более его доверенные люди сообщали, что немалое число вассалов Альфонсо предпочли убраться восвояси, не желая подвергать себя риску, особенно после всего случившегося.

И вот теперь вторая стадия, которая должна окончательно показать, кто будет править Неаполем и всеми италийскими землями! Ладно, почти всеми, ведь Ла Тремкйль понимал, что скинуть Борджиа со Святого Престола не получится, да и Венеция оставалась крепким орешком, который просто так не разгрызть. Пехота уже готовилась двинуться, прикрываемая так и не прекращающимися наскоками на войска противника лёгкой конницы, но тут вдруг...

Перестроение? Похоже на то, причём в центре. Борджиа хочет усилить именно этот участок? Не лишено смысла. но почему тогда... Луи де Ла Тремуйль не верил своим глазам, глядя на происходящее пусть и вдалеке, но всё же в пределах видимости. Неаполитанцы уходили. Не бежали, а именно уходили, под знамёнами короля Альфонсо. Маршал охотно верил в то, что не отличающийся чрезмерной храбростью Альфонсо Трастамара, получив столь болезненный удар, лишившийся большей части армии, может захотеть покинуть поле битвы и вернуться в Неаполь. Надежда, она субстанция эфемерная, но всегда питающая проигравших... до того мига, когда даже самому последнему пехотинцу из особо глупых всё становится ясно.

— Почему неаполитанцам дали уйти? Это не похоже на Медичи и особенно Чезаре Борджиа, — процедил приблизившийся к Ла Тремуйлю герцог Лодовико Сфорца.

— Эта тайна может подождать. Теперь их ещё меньше и нам легче их разгромить, — отозвался маршал, всецело поглощённый наблюдением за тем, как пехота приближается, на сей раз атакуя центр и лишь частично, с целью изобразить настоящий натиск, угрожая левому флангу, флорентийцам. — Будут немалые потери от орудий и аркебуз, но потому я и не хочу атаковать правый фланг. Его будем лишь беспокоить.

— А если они нас побеспокоят?

— Лодовико, о чём вы? Арьергард готов будет прийти на помощь. Наши новые союзники из Неаполя тоже должны будут показать себя с лучшей стороны, если хотят не только сохранить свои замки и земли. но получить новые. Немногие... те, что особенно выделятся.

На самом деле Ла Тремуйль лукавил, говоря о наградах перебежчикам. Особых наградах, конечно, потому что переметнувшиеся на сторону Франции неаполитанцы как знак особой милости должны были сохранить своё, но не получить чужое. Вот золото — это представлялось возможным, хотя и в меру. Маршал поддерживал мнение своего короля, заключающееся в том, что перебежчиков не стоит слишком уж баловать.

Между тем пехота, как ей и полагалось, продвигалась вперёд. Дело ей предстояло не слишком сложное — дави да и всё. Численное превосходство должно было послужить главным преимуществом. А потери... без них не обойтись, это понимали все. К тому же обещание богатой добычи поддерживало многих в их стремлении как можно скорее опрокинуть римско-флорентийские войска.

Пушечный залп, затем ещё один. Маршал не был удивлён подобной скорострельностью расположенной в центре батареи противника — разделение орудий на две части выглядело разумным и действенным. А новые взрывающиеся ядра... Да. они изрядно пугали, потери от них были немалыми, но к этому войска были готовы.

Арбалетные болты и куда менее многочисленные пули из аркебуз тоже не могли остановить пехоту, первые ряды которой к тому же были в тяжёлой броне, пусть не позволяющей двигаться слишком быстро, но неплохо защищающей. Зато когда они прорвут вражеский строй, наступит время других, более быстрых. Да и временно отступившая кавалерия поможет — как в вырубании прорванного строя, так и в преследовании бегущих.

— Нас теперь больше, герцог, усмехнулся Ла Тремуйль. — И это ещё не задействована немалая часть перешедших на нашу сторону неаполитанцев. Но придёт и их время! Пока пусть побудут в арьергарде.

— Наёмники Борджиа в центре хорошо держатся, — пробурчал в ответ Лодовико, видя, что войска, среди которых немало и его миланцев, несут потери. — И их дьявольские пушки! Я опасаюсь, что после этого сражения от моих войск не так много останется, да и ваша, маршал, армия, сильно ослабеет. Как тогда вы хотите завоевать Неаполь для своего короля?

— Двадцать тысяч войска будут здесь через несколько дней. А Борджиа и Медичи вывели большую часть того, что им удалось собрать. Разобьём их тут, и они ничего не смогут противопоставить моему королю. А если захватим их артиллерию, то и их крепости будут полностью беззащитны. Так, шевалье?

Д'Ортес, привыкший к тому, что маршал может в самый неожиданный момент что-то спросить, отозвался почти мгновенно:

— Конечно, Ваша Светлость. Мне удалось узнать, что Чезаре Борджиа взял с собой почти всю артиллерию, в Риме и других городах остались лишь старые орудия, маломощные, они не способны причинить больших неприятностей.

— Вот видите, дорогой Лодовико, всё так и есть. А когда, после сегодняшней победы, мы поставим на колени Флоренцию и заставим Святой Престол признать претензии Его Величества на Неаполь... Неаполитанской армии больше нет, а сломить сопротивление тех немногих, которые всё же останутся верны этому Альфонсо, ненавидимому собственными вассалами, будет просто. Пусть бежит или просит короля о милости — мне всё равно.

Сфорца, выслушав Ла Тремуйля, предпочёл промолчать. Да, он верил в победу, но начинал опасаться того, что будет после. Миланский герцог не был глупцом или наивным человеком, а потому понимал, что на наиболее опасных направлениях идут сначала силой набранные савойцы, монферратцы и прочие, а затем... его миланцы. Французов же Ла Тремульй приберегает, предпочитая расплачиваться жизнями других. Разумный и верный подход, на его места Лодовико поступил бы так же. Вот только он не был на месте маршала, занимая подчинённую позицию, как бы умело это не скрывалось обеими сторонами.

Отсюда и опасность оказаться после всех сражений с заметно уменьшившейся армией. А раз так... требовалось уже сейчас призадуматься, как бы ухитриться не только победить коалицию Рима Флоренции и Неаполя — в этом сомнений не оставалось — сколько сохранить свою нынешнюю власть, не поступившись даже малой её толикой. И для этого требовалось... найти новых союзников. Тех самых, которые не будут слишком сильно превосходить его герцогство. Например, чем плоха Венеция? А может сразу Священная Римская империя? Им наверняка не понравится чрезмерное усиление Франции. О да, Мавр знал толк в том, как именно и в какой момент лучше всего предать одного союзника ради другого. Точнее сказать, исключительно ради своих собственных целей.

А в центре войска противника уже вовсю шёл бой, в котором подпираемые французами савойцы, миланцы и разная мелочь пытались взломать строй. Поддерживаемые артиллерией венецианцы, остатки неаполитанцев — из числа выбравших не бегство с презираемым королём, а продолжение настоящей битвы — и вассалы Святого Престола ещё держались, но было видно, что долго это не продлится. А резервов, чтобы помочь избиваемому центру, у Борджиа не было. Что до флорентийцев, то те попали в ловушку, посчитав, что их тоже начинают атаковать по серьёзному. Чего стоила скапливающаяся поблизости лёгкая кавалерия, одним своим присутствием мешающая Пьеро Флорентийскому перебросить часть своих сил на помощь центру.

И вот центр... не обратился в бегство, но начал отступать, тем самым давая возможность приблизиться к столь сильно мешающим пушкам этого кардинала и великого магистра возрождённых тамплиеров. Казалось ещё немного и вот...

— Прорвались! — выдохнул Ла Тремуйль, прищуриваясь, пытаясь разглядеть побольше, почётче. — Сейчас они вырубят защищающие артиллерию отряды и заставят замолчать орудия!

Ему хотелось оказаться там, близко к настоящему сражению, но он привычно сдержал себя. Это некоторые монархи могут позволить себе подобное, одним присутствием воодушевляя вассалов. Только при этом теряется управление всей битвой, а этого для себя он не мог допустить. Одно дело личная королевская доблесть и совсем другое — разум командующего армией.

— Отзовите людей! — воскликнул граф де Граммон, побелевший как мел. — Немедленно отзовите! Это не наши войска прорвали строй, им просто позволили. Коридор — вот что это такое. Центр разделился на две части, намеренно пропуская...

— Вы преувеличиваете, граф, — слегка улыбнулся Ла Тремуйль. — Конечно, они хорошо среагировали, не позволили их рассеять, разделились на две части. Но вынужденно! И сейчас, как и было задумано, в прорыв, сделанный пехотой, устремится лёгкая кавалерия. Та часть, которая не отвлекает флорентийцев сначала, а потом и они присоединятся. Но ещё до этого мы заставим замолчать так досаждающие нам орудия, их захват может быть полезным для Франции. Интересно, что же придумали оружейники Борджиа, что теперь пушки стреляют и так быстро, и через строй? И ещё взрывающиеся ядра...

Схватившийся за голову Жан де Граммон только и мог, что скорбно посмотреть сперва на шевалье д'Ортеса, затем в сторону иных значимых персон. Увы, понимание проявил разве что д'Ортес, после не столь долгого раздумья заявивший:

— Граф осторожен, но редко ошибается, если смотрит издалека, со стороны. Возможно, нам следует...

Шевалье не договорил, так как грохот вражеских орудий поневоле заставил обратить на себя внимание. Обратив же, стало ясно, что ситуация обернулась для французской армии далеко не лучшим образом.

Батареи противника. Они оказались ещё сильнее, чем о них думали. Оно и неудивительно, ведь ни граф де Граммон, ни д'Ортес, ни сам маршал де Ла Тремуйль не могли знать о том, что по половине орудий с батарей левого и правого фланга было перемещено и временно притаилось. Сейчас же эти до поры притаившиеся и даже замаскированные срубленными ветвями орудия, выждав подходящий момент, заговорили, наряду с уже известными франко-миланским частям батареями центра. Да и били они не ярдами, не бомбами и даже не картечью. В ход пошла очередная новинка — цепные ядра, как нельзя более эффективные против плотного строя пехоты.