— Нехорошо приехать без подарка, тем более, в Рождество, — вдруг спохватился Марьян, завидев еще открытый магазин, витрины которого блестели елочками и тучами мягких игрушек-тэдди и заводных Санта-клаусов с ключиками в заднице.

— А мне ты сделаешь подарок? — уцепился за рукав его куртки Данька. — Только не игрушку! Не смей! Я не ребенок!

Прежде, чем выйти из остановившегося по его знаку такси, Марьян спросил:

— А чего ты хочешь?

Данька выпалил.

— Поцелуй! Всего лишь один. Неужели тебе жалко?

Марьян усмехнулся, вышел из машины, потом наклонился в ее теплое нутро и легко прикоснулся к губам Даньки. Тот было потянулся к нему — но поздно, Марьян уже шагнул в светлую праздничность магазина.

Данька ударил кулаком по сиденью.

— Парень, — вдруг сказал водитель. — Могу я тебе посоветовать?

Его оливковое лицо то ли испанца, то ли алжирца на самом деле было сочувствующим. Данька увидел — и простил фамильярность. Все же шестая сигнальная работала в нем беспрерывно.

Шофер сказал:

— Не твой это мужчина. Не сегодня. Если не хочешь потерять навсегда — погоди.

Ох, эти парижские таксисты! Чего только не видели. К чему только не привыкли.

— Вы считаете вправе мне советовать? — перешел на французский Данька.

Водитель удивленно обернулся.

— Мсье?

И только тут юноша понял, что с Марьяном говорил на родном языке. Значит, сработала интуиция, нарисовала возможный диалог. А хваленое предвиденье молчало.

Нельзя сказать, что два года он беспрерывно думал о Марьяне. Нет, новая, такая необычная для него прежнего жизнь, как бы высыпая пригоршни золотистых конфетти, закружила голову, затуманила воспоминания о прежней жизни. Тем более, Данька сам хотел забыть прошлое.

Перемена страны. Встреча с мамой. Знакомство с отцом. Друзья и подруги, сексуальный опыт. Обретение голоса, наконец. Пришлось заново учиться говорить. Оказалось, что ломка голоса произошла "внутри", и Данька избежал неизбежных для мальчика неудобных случаев срыва на "петушиные" нотки. Голос у него получился низкий, бархатный, как говорили девушки. И Данька не боялся подпевать на вечеринках, правда, только в хоре.

Под громадой нахлынувших впечатлений и ощущений знакомство с Марьяном померкло и перестало накидывать волшебный флер на Даньку.

Но чувство новизны и восторга постепенно прошло, и Данька, присматриваясь к отцу, видел в нем все больше черт Марьяна. Если можно было сказать "дипломатический характер" — то он его видел наяву. Хотя с Ронаном встречался не часто: у него учеба, у отца — служба.

Конечно, чувство благодарности так и осталось, но начали вспоминаться вроде бы не значимые моменты: как Марьян кормит его с руки шоколадками, прижимает всем телом к двери...Смотрит своими прозрачными голубыми глазами.

У Даньки вставал.

Герлфренд была выбрана из лучших девушек. Барышня — тоже голубоглазая — долго упиралась, ставила свои условия. Но "припортовая гопота", как четко определил Марьян, никогда не сдавалась в сексуальных играх.

Данька нагло улыбался и не подпускал к ней никого, так что пришлось сдаться ей. А потом горько плакать, когда парень сообщил, что намерен поступить в университет Париж-2, политехнические факультеты, и жить в столице Франции.

С герлфренд было хорошо и приятно. Ушли юношеские поллюции, легче стало отбиваться от англичан, пытающихся закадрить симпатичного мальчика.

Данька понял, чего ему не хватает. И решил, что его первым мужчиной будет только Марьян — или никто.

Довериться он мог только Марьяну.

Марьян вышел из магазина, держа празднично упакованную коробку и квадратную бутылку дорогого виски. Уселся рядом, такси тронулось.

Уложил подарки на сиденье, взял Данькину руку и всунул в нее что-то тяжелое, холодное.

— Швейцарский армейский нож? Настоящий? — рассматривая многофункциональный подарок, обрадовался Данька. — Мне никогда не дарили ножей.

— Может, съездим с тобой на охоту или рыбалку, тогда все эти приспособления и пригодятся, — с улыбкой глядя, как мальчишка вытаскивает то шило, то отвертку, то кусачки, пообещал Марьян.— Кстати, какая-нибудь мелочь у тебя в кармане есть? Нельзя дарить ножи без отплаты.

Данька поднял на него сияющие глаза:

— Я тебе отплачу...и другим, — он высыпал в подставленную ладонь Марьяна пригоршню мелочи.

Загородный дом Легерека был не таким шикарным, как у Валентина, но камин в столовой имелся.

Улыбающийся Ронан поставил бутылку виски на уже накрытый стол, принял коробку и с предвкушением на лице принялся ее распаковывать.

И рассмеялся, держа в руках коллекционного мягкого медвежонка в солидном костюме и галстуком-бабочкой.

— Ты себя подарил, что ли? — ревниво отметил Данька. — У него глаза голубые. У медведей таких не бывает.

Мужчины рассмеялись. Дети не понимают прелести мягких игрушек, которые взрослые дарят взрослым.

За столом говорили о событиях, которые произошли в жизни за прошедшее между встречами время.

Марьяну из-за неудачи в вербовке назначение в Париж отложили на год. Зато приехал он в столицу Франции не просто советником, а советником-посланником, вторым лицом после посла.

Ронана за скрытие некоторых фактов биографии понизили в должности, зато перевели в Англию, и он снова занимался любимой аналитической работой.

Бизнес Софии приносил ей ровно столько доходов, чтобы покупать все более мощные байки и ездить на фестивали. Данька дважды виделся с матерью, первый раз в присутствии Ронана. Веселая, шебутная женщина, маленькая, как подросток, но мускулистая, как спортсмен, не высказала желания видеть сына чаще, чем раз в год.

Марьян увидел, как Данька после разговора о матери начал налегать на спиртное, и пожалел, что Валентина нет рядом, чтобы прочистить ребенку мозги.

После полуночи решено было расходиться по спальням.

Данька ушел первым.

Взрослые еще немного, но легковесно, как и следует в праздничную ночь, порассуждали о политике, затем Марьян направился в предназначенную ему комнату, сопровождаемый неясным взглядом Ронана.

Шторы в спальне были задернуты, но Марьян не стал включать лампу. Рассеянного света от снега сквозь шелковую ткань было достаточно, чтобы не натыкаться на мебель.

Он аккуратно развесил на плечики свою одежду и потянулся за пижамой, разложенной на кровати.

И остановился.

Прикрывшись пижамой, в предназначенной ему постели лежал голый Данька.

Он спал.

27.12.09

Марьян засмотрелся. Нелепый, но привлекательный своей неуклюжестью подросток превратился в изящного юношу с уже по-мужски резкими чертами лица: высокие скулы, большие веки над большими глазами, в меру — ресницы, соразмерные нос и губы. Ничего примечательного — но цепляет настолько, что...

Данька в самом деле спал, закинув руки за голову. Очевидно, переживания дня и непривычное количество спиртного подкосили мальчишку.

Марьян проследил за линией открытого тела: от подмышки, где курчавились светлые волосы, по мерно вздымающимся ребрам, уже не таким хрупким, как он помнил, по уже накачанному прессу. Дальше обзор закрывала пижамная куртка.

Затем высовывалась длинная ровная нога, узкая ступня с длинными пальцами. Аристократ. Потомок Легереков.

Подвыпивший Марьян вновь прочувствовал, как этот, кажущийся сейчас беззащитным, но такой упорный мальчик весь день добивался его внимания, прикасался; вспомнил жаждущие губы, к которым прикоснулся мельком.

Внизу живота стянуло.

Марьян, стараясь не производить шума, снова натянул брюки, накинул рубашку, не застегивая, торопясь. Он не знал, как поступит, если Данька проснется. Удастся ли сдержаться. Обманывать самого себя, конечно, приятно, если гордишься самообладанием, но экспериментировать в новой области — себе дороже.

Перед уходом все же накинул край одеяла на Даньку: спящий сам укроется, если замерзнет.

Вышел, аккуратно притворив дверь, и решил вернуться в столовую. Там, как он помнил, был неплохой диван. Наутро отшутится: мол, решил водички попить, прилег и заснул.

Света и в столовой не было. Отсвет камина багровой тенью ложился на ковер, сверкал искорками в пустых бокалах на неубранном столе: утром должна была придти домработница.

Только Марьян подумал, почему хозяин не загасил камин, как в кресле возле него шевельнулся силуэт.

— Не спится, Марьян? — мягко спросил Ронан, покачивая бокалом, в котором отблески огня соперничали по цвету с бордо.

— Моя первая рождественская ночь в Париже, — ответил Марьян, на ходу застегивая рубашку, усаживаясь в кресло напротив.

— И ты предпочел провести этот праздник с нами, — констатировал Ронан и добавил слегка "поехавшим" от хмеля голосом. — Не застегивайся. Я хочу увидеть, какой ты бываешь вне этикета. Сам с собой. Давай попробуем быть самими собой?

Тут Марьян заметил, что пиджак и рубашка Легерека лежат грудой на полу. Взгляд невольно задержался на торсе Ронана: в меру мускулистом, слегка подернутом жирком, прибавляющим мягкости линиям. Но эту плавность никогда не спутаешь с женской.

Так выглядят изящные и могучие дельфины.

Таким может стать Данька — через шестнадцать лет.

Невольно захотелось провести рукой по гладкой коже — сверху донизу, через все рельефы, которые угадывались и под брюками, и по линиям вольно вытянутых ног.

Красивые эти Легереки, черт бы их побрал!

И ниже пояса, между слегка раздвинутых бедер эта зараза французская посадила подаренного тэдди!

Ронан жадно рассматривал Марьяна. Опасно оставлять с таким мужчиной сына. Но кто сказал, что от Скалонски исходит опасность? Он не тронул мальчика, когда тот был в его полной власти.

Решение окрепло. Но вместе с ним и желание, зародившееся еще там, в Марьяновом городе. Желание растопить эти ледяные глаза на приветливом лице. Но как среагирует Марьян?

— Ну что ж, быть самими собой предложил ты. Поэтому считаю вправе задать вопрос: почему ты ни разу не был женат? — и Марьян встал, направляясь к столу, чтобы налить виски. Полы рубашки мешали, чиркая по посуде, и он завязал их узлом.

Ронан минуту созерцал уровень золотистого напитка в стакане Марьяна, а потом как в его виски нырнул, зная, что из хмеля — и алкогольного, и присутствия желанного мужчины — так просто не выбраться.

— Ты мое досье изучил, как и я твое. Я был помолвлен. Но когда представил, что мне придется с этим человеком просыпаться в одной постели долгие годы — не выдержал и своими сомнениями поделился с невестой. Слава богу, она умная женщина и поняла меня. А теперь моя семья не настаивает на браке: они приняли Даниэля. Даже моя мать видит в нем умершего в младенчестве моего близнеца. У рода уже есть наследник. Поэтому я свободен. И буду свободен.

Марьян молчал, и Ронан кинулся в холодную воду его глаз, надеясь вызвать хоть какой-то отклик.

— Я пытался найти. У меня были два...случая. Далеко отсюда, думаю, никто не знает — если не знаешь ты. Теперь я нашел мужчину, с которым мне хочется просыпаться в одной постели. Но я не знаю, захочет ли он провести со мной хотя бы одну ночь.

Марьян усмехнулся, допил виски, склонился к Ронану.

— Говори прямым текстом. Мы тут вдвоем.

— Я хочу этому человеку доверить своего сына. Чтобы присмотрел, если что. Этот мужчина живет в квартале Булонь, а сыну я сниму квартиру в шестнадцатом районе, рядом. На первое время...

— Потом пусть ищет работу и оплачивает сам, — жестко произнес Марьян. — Данька справится.

Он поднялся, обошел кресло Ронана сзади и сказал в его макушку, поднимая светлые волосы дыханием:

— Кто-то хотел побыть самим собой. Я никому не могу довериться в этой стране. Я давно один, и заигрывания со мной не проходят бесследно, в том числе для меня. Не знаю, правильно ли я тебя понял, но предупреждаю — я не имею опыта с мужчинами. И не намерен быть снизу.

Ронан вздохнул, ухватил Марьяна за руку, встал рядом: взволнованный, растрепанный, с отчаянием в глазах.

Набрал воздуха, чтобы ответить, но заткнулся и уперся в его плечо лбом. Невнятно проговорил:

— Я вижу, как Даниэль на тебя смотрит.

Марьян положил руки на плечи Ронана.

— Поговорим о твоем сыне? Я понимаю, что мальчиком руководит чувство благодарности. Я не считаю, что он мне должен. Я не трону его.

— А если он полюбит тебя? Ведь так легко влюбиться в такого. В тебя.

Руки Марьяна скользнули по груди Ронана и обхватили за талию.

— Ты намерен дразнить меня и дальше?

Он разжал руки, направился к дивану, бросив через плечо:

— Извини, кажется, я слишком много выпил, расслабился. Пожалуй, я посплю здесь.

Конечно, он не задремал даже. Пружина желания внутри него закручивалась все туже. Двое, похожие, как близнецы, но разнесенные во времени, снова возникли в его жизни, напоминая, что есть — жизнь, есть чувственные удовольствия, которые Марьян не позволял себе давно. И оба — мужчины. Отец и сын настойчиво пытались пробудить жажду по тактильным ощущениям. Да просто по ласке, в конце концов.

Ласка так же необходима человеку, как и любовь.

О единении душ Марьян и не мечтал, считая подобные разговоры бабскими ухищрениями привязать к себе нужного мужчину.

Но понятие было. Осознание возможности отношений не для потрахаться и не звезды посозерцать. Нечто иное.

Марьян вспомнил. Валентин, возвращая голос Даньке, провел несколько сеансов и с ним лично, пытаясь снять внутренний запрет на гомосексуальные отношения.

Этот барьер Марьян поставил сам себе на той памятной охоте в Африке, под теми самыми громадными звездами, о которых ему напоминал Валька.

Когда, надравшись дефицитной русской водки выше бровей, два молодых специалиста по инициативе Вальки решили попробовать, что есть голубая любовь: и Валька покорно лег под него.

Заросли камыша или как там назывались эти колючие стебли, где они — охотники — сидели в засаде, прикрыли их от намного выше расположенного лагеря. Оттуда слышались голоса их жен, перекличка охранников, скворчание жареного мяса.

Близость, опасность раскрытия в любую минуту: внезапно мог появиться из реки крокодил — добавила такого адреналина в кровь, что Марьян и впоследствии не смог оценить, сколько минут он вбивался в комок мышц, в который превратилось тело лучшего друга Вальки.

А потом...Потом, конечно, были звезды в них и над ними, о существовании которых Валь напомнил последний раз, пытаясь убрать запрет.

Ронан с полотенцем на талии, присел на краешек дивана, прикоснулся губами к груди Марьяна.

— Пойдем в мою спальню. Вдруг Даниэль проснется.

От Легерека пахло водой. Русал меня соблазняет, усмешливо подумал Марьян. Такие глаза — и вдруг повторились в сыне. Надеюсь, Данька спит — и простит, если догадается.