Цветное шитье

Марко был занят весь день, поэтому никто не напоминал, что пора в столовой что-нибудь съесть в присутствии хозяина и приближенных. И Лоренцо не было видно. И его отсутствие обижало меня больше всего.

Что случилось утром...Наверное, для него это было обычным делом.

Я обижался.

Я околачивался по задворкам, как отощавший кот, пока меня не вылавливали и не совали в руки пирожок и кружку молока.

Материнский инстинкт? Или жалость к фавориту, которого ждет неясная судьба? Или просто к тощему недокормленному котенку? Вот уж неправда, в семье мне всегда давали самые вкусные куски.

Мама. Кто ты сейчас? Доминика или Дея?

Домой!

Я уже совсем было решился постучать в двери кабинета синьора Марко, когда он сам вызвал меня к себе. На столе лежал знакомый бархатный мешочек. В таких мне всегда выдавали жалованье. Но срок выплаты еще не пришел. Сегодня обещали полнолуние, а я получал деньги всегда на рост молодого месяца.

Марко похлопал себя по колену — и я послушно сел на него, обернувшись лицом к лицу моего синьора.

— Ты хорошо работаешь, Доминико. Я даю тебе премию и три дня отпуска. Отправляйся домой прямо сейчас.

Черт меня дернул за язык.

— Вы не нуждаетесь в моих услугах сегодня ночью, синьор? Говорят, на вилле праздник.

Марко нахмурился, но ответил необычным для него мягким тоном.

— Этот праздник не для детей. Я не хочу, чтобы ты на нем присутствовал. Моих гостей будет, кому развлекать.

Я молча слез с его колен, взял со стола кошель. Потом, поддаваясь порыву, поцеловал его руку. Впервые.

Античная статуя дрогнула, запустила пальцы в мои волосы, притянула к своему лицу и...

Марко погладил пальцами меня по щеке. Оттолкнул.

— Чтобы через полчаса ты ушел.

Идиотов, вроде меня, еще поискать. Волоча за собой клетку с канарейками, я шел домой пешком, вбирая в себя мой город через тонкие подошвы туфель, как будто вернулся из дальнего путешествия.

По пути домой я скупил все леденцы, которые увидел: мои братья с детства любили нехитрое лакомство. Потом я яростно торговался — просто из любви к искусству — со знакомым меховщиком за безрукавку для мамы. К концу торга мы оба хохотали, зато моя мама получила красивую вещичку за две трети цены. Мех длиннорунной овцы красивыми завитками обрамляет выкрашенную индиго замшу — под цвет маминых глаз.

Отцу я купил трубку, он давно мечтал о такой. И я знаю, представлял себя капитаном судна, плывущего в Индию и, обязательно, обратно.

Они оба с мамой обменяли свои мечты на взаимную любовь. И на семь сыновей.

Я впервые сам тратил заработанные деньги.

И две толстые витые свечи в золоченых блестках завершили мои покупки.

Семейные разговоры, любимый луковый суп, моя комната, на две стороны из которой видна бухта и морские просторы за ней.

Мама.

Вечером я стал нервничать. Надел свой обычный полотняный костюм, вышитый мамой, захватил несколько монет и выскользнул из дома.

Хорошо, хоть красивые свечи оставил незажженными на подоконниках.

Я втрое заплатил, чтобы наемная гондола доставила меня к знакомому месту.

Вскоре я был в мраморной беседке, а потом, таясь, пошел на звуки музыки.

Сначала действо показалось мне обычным, неотличимым от памятного маскарада.

Ближе к вилле сад был освещен фонарями в руках позолоченных живых статуй. Между домом и длинным столом, накрытым скатертью, сновали несколько смазливых служанок.

За столом, освещенным канделябрами, сидели не более трех десятков гостей в масках. Причем ни одной знакомой я не увидел. Значит ли это, что на застолье нет Ворона? Или Марко?

Потом я рассмотрел подробности. На женщинах были не платья, а легкие сорочки по типу тех, что на древних статуях. Мужчины и вовсе были обнажены по пояс.

Мой взгляд жадно искал между ними двух мужчин, которые меня интересовали. Но я никогда не видел их тел! Может, вон те двое, самые высокие, сидящие рядом?

Когда прозвучал гонг и густой голос произнес: "Вакханалия начинается!", я увидел, чем отличаются эти люди от обычных гостей синьора Марко.

Мужчины были голыми, только в масках и в свободных поясах с кошелями на них. Зачем кошели, я понял позже. При виде торчащих фаллосов мой собственный тоже напрягся. Но в голове разлилась муть, как будто я пил вместе с ними.

Участники оргии, а я уже понял, что мне предстоит увидеть, рассыпались по лужайке парами, группами и по одному, присматривались друг к другу.

Потом...Пьяно смеясь и танцуя мужчины стали совокупляться с поющими и танцующими женщинами.

Высокой и широкоплечий, в котором мне виделся Марко, прижал женщину к стволу дерева поблизости от меня, содрал тунику с плеч, обнажая груди. Она вдруг оттолкнулась босыми ногами, подпрыгнула и обвила ногами его талию. И я тут же вспомнил, как наскочил на Марко при маме. Только я думал, что изображаю обезьянку. А пара передо мной изображала любовь.

Мой слух обострился чрезвычайно. Я слышал мягкие шлепки, мокрое чмоканье, даже дыхание между короткими сладострастными стонами.

Это Марко? Или другой? Я отыскал глазами второго высокого мужчину.

Тот обошел по кругу всех. И сделал выбор. Он нагнул выкрашенного в золотую краску юношу, фонарь из его рук покатился по росистой траве, рассыпая искры, и погас. Но при свете полной луны мне было видно, как высокий аристократ, знакомым жестом придерживая юношу за талию, сделал другой рукой несколько движений между их телами, а потом приставил свое немалое орудие к его заду. Мне стало страшно: как может войти вот это — туда?

Но вошло, фонарщик вскрикнул, и стонал от боли, пока фаллос входил и выходил из него, вытягивая за собой тонкие кровавые и прозрачные нити.

Я смотрел как завороженный, внизу живота ширилась боль, как будто целый день мне не давали помочиться.

Потом тот, кого я считал Вороном, удовлетворенно фыркнул, отвалился, похлопал юношу по заду, отстегнул кошель и кинул перед ним, согбенным, на траву. Сверкнули золотые монеты, вылетевшие из бархатного мешочка. Парень, по ногам которого еще стекали вперемежку красные и белые струйки, стал их подбирать, а потом схватил руку аристократа и поцеловал ее.

И тут я вспомнил, как целовал руку синьора Марко.

Меня вытошнило.

А потом я потерял сознание.

от 6.03.10

Я лежал в своей постели в доме синьора Марко и жмурился на яркий солнечный луч, пробивающийся сквозь щель между шторами.

Интересно, кто их задернул? Я же никогда этого не делал. Мне нравилось вставать с первым светом.

Потом, ослепленный, я с трудом разглядел большую фигуру, сидящую в кресле у моей кровати. Синьор Марко. И тут я вспомнил все и застонал.

Он сразу вскинулся и посмотрел на меня туманными со сна глазами.

— Как хорошо, что ты пришел в себя, Доминико! Сейчас я позову Дею. Она в соседней комнате, я ее подменил. Бедняжка не спала несколько ночей.

— Погодите. Что...со мной? — я избегал смотреть в лицо Марко.

Он тоже не смотрел мне в лицо. И я понимал его. Вернее, мы понимали друг друга.

— Зачем ты вернулся? Я нашел тебя в парке под утро, закоченевшего. Как ты не захлебнулся в собственной блевотине...У тебя пневмония и нервная горячка. Болезнь осложнилась, потому что ты категорически отказывался принимать любые лекарства, а если их вливали в тебя, рвал желчью. Пришлось вызвать Дею. Ее отвары из ее рук ты пил. Но эти лекарства примитивны, и ты еще можешь сгореть за полдня — день. Чем убьешь свою маму и несказанно огорчишь меня. Ты можешь объяснить, в чем дело?

Марко выглядел по-настоящему обеспокоенным.

— Не зовите пока маму, — я закашлялся до слез, откинулся на подушки, которые Марко тут же подсунул мне под спину.

Никогда не думал, что этот человек может быть заботливым. Хотя...Если любимый котенок заболеет, можно его и побаловать, правда?

— Я могу задать несколько вопросов? — откашлявшись в платок, протянутый хозяином, спросил я.

— Можешь. Но предварительно я хочу сказать тебе кое-что. Может, это снимет часть твоих вопросов.

Марко встал и прошелся по комнате, разминая ноги. Он всегда так делал в своем кабинете, рассуждая, сбрасывая кошку, то есть меня, с колен. Думаю, политические противники отдали бы немало, чтобы узнать его мысли.

— Даже не сомневаюсь, что тебя привело в ту ночь любопытство и свойственный юношам дух противоречия и жажда узнавать запретное. Я должен быть предвидеть, но считал, что ты больше походишь характером на мать. Так вот. То празднество начала лета, которое не афишируется, но происходит во многих домах аристократов — традиция, освященная веками, от Древнего Рима и раньше, от эллинистической Греции. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я молча кивнул головой. В теле чувствовалась слабость, но голова была ясной. Отец рассказывал, что так бывает перед смертью, а он-то знал, о чем говорил. Душа воспаряет над телом, говорила мама.

— Я много читал в свободное время, — счел нужным пояснить.

— Ах, да. Сын Деи, я должен был помнить...Так вот, на эти "вакханалии" собираются избранные: аристократы и желающие им угодить. Добровольно. Отбор очень строгий. Пассивные участники игр получают очень большую плату. Актеры и куртизанки при удаче, если их выбирают несколько партнеров, могут уйти из своего ремесла сразу же и до конца жизни, если умеют с толком распорядиться полученным золотом. Разве ты видел насилие?

— Я видел кровь. А потом он поцеловал ему руку...За золото. Золотой...

— И тебя интересует, был ли этим "насильником" Лоренцо?

Я промолчал. Да, меня это страшно интересовало...В ту ночь. А сейчас казалось таким незначительным, как скабрезная картинка в старой книге. Посмотрел, возбудился, закрыл книгу — и забыл.

Марко приостановился, склонился надо мной, опираясь кулаками в край постели, вглядываясь в глаза.

— Ох, какие синие... — с болью произнес он. — Я продолжу? Если тебя смутило мое участие в этих взрослых играх, должен тебе напомнить, что я никогда не был и сейчас не женат. И не имею постоянной любовницы. Так что я волен заниматься сексом, с кем хочу и когда захочу. Это же и Лоренцо касается.

— Кстати, почему он живет с вами, синьор Марко? Бедный родственник?

Марко еще ближе склонился и сказал мне на ухо:

— Лоренцо мой незаконнорожденный сын. Но об этом никто не знает. Кроме нас и тебя.

Да...Меня удалось удивить.

Марко снова сел в кресло, достал мою безвольную руку из-под одеяла.

— Объясни мне, почему ты отказываешься от лекарств?

Я чувствовал, что наглею, но мне уже было все равно.

— Синьор скажет, почему подарил мне платье? В утро того дня?

— О, Мария! Я должен был догадаться! — он хлопнул себя ладонью по лбу. Каменные осколки от моей античной статуи сыпались, как во время землетрясения. — Доминико, полагаешь, право на шутки есть только у тебя? Я пошутил. Кажется, неудачно. Как и ты — над Лоренцо. Но ты не знал. А я должен был понять, что...Неважно. Ты хочешь знать, не считаю ли я тебя девочкой? Отражением матери? Нет.

Я был слаб. Я закрыл лицо руками и заплакал.

Слава Богу, Марко не пытался меня утешить. Но он был настойчив. И переспросил.

— Как связано платье с твоим нежеланием принимать лекарства?

Я не должен был и не хотел подставлять доктора.

— Я подумал, может, вы хотите, чтобы я стал девочкой, подобием моей мамы для вас...И мне будут давать лекарства для этого.

Марко зло рассмеялся, швырнул какую-то вазу, осколки полетели, один слегка коснулся моей щеки. Наверное, появилась царапина, потому что синьор кинулся ко мне, вытер ее пальцем, разыскивая глазами платок. Я подал ему тот, в который кашлял.

Я не ожидал такой реакции, и теперь смотрел на мою ожившую статую во все глаза.

Он отскочил от меня, отошел к окну, глухо сказал:

— Даже не думай. Узнаю, кто тебе внушил такие мысли — убью.

— Даже если это будет ваш сын? — я сделал еще одну попытку.

— Тем более, если это будет мой сын.

Я откинулся на подушки, в голове шумело, я чувствовал приближение беспамятства, но нужно было выяснить наши отношения до конца.

— Господин, это мои мысли, Лоренцо не при чем, — а потом понес совершеннейший бред. — Как можно менять любовь на игры? И не призывать корабли к долгожданной земле? Не любить сыновей, даже если они так похожи...Ни на что не похожи...Я вас люблю, Марко, разве вы ни разу не заметили? Мама, я хочу тебя увидеть...

И темнота.

— Можно раздернуть шторы? Я хочу увидеть небо.

Я не удивился, что в комнате по-прежнему Марко. Неужто у него не нашлось других дел?

Он выполнил мою просьбу, и, кроме света свечей в канделябре, помещение залил свет звезд, крупных, как всегда в начале лета.

— Мне пришлось сказать Дее, что тебе лучше, ты заснул, и отправить ее домой к семье. Возможности ее отваров исчерпали себя. Если хочешь выздороветь, ты должен принимать современные лекарства. Альберто принес самые лучшие.

Я увидел доктора, перебирающего пузырьки и склянки на столике, неведомо когда появившемся в моей комнате. Отказаться от лекарств еще раз — значит, уверенно указать на Альберто как на источник моих страхов. Я с ужасом подумал, чем может закончиться для доктора такая догадка.

Мне показалось, что мозги скрипят, как заржавевший механизм. И показалось, что я нашел выход.

— Синьор, в моем воспаленном бреду родился сон, что вы принимаете меня за мою маму, какой она была в юности. Мне привиделось, что платье, в котором мы увиделись на маскараде впервые, прилипло ко мне, как вторая кожа. Неужели вы этого хотите?

Марко снова подошел к окну, чтобы никто не увидел его лица. Я уже понял, что он поступает так, когда очень волнуется.

— Я убью каждого, кто посмеет предположить, что ты можешь быть девочкой. Разве для этого я нанял тебе мастера фехтования? Когда ты выздоровеешь, я вызову еще учителей, мой юный философ, а потом отправлю тебя учиться в Сорбонну. Может, станешь известным ученым?

Он не оборачивался, а я всем своим настороженным существом, несмотря на слабость, увидел, как доктор потихоньку убрал некоторые склянки со стола в свой безразмерный саквояж.

— Но, конечно, ты волен уйти, как только поправишься, — сухо добавил Марко, разворачиваясь к нам.

Я подумал в меру своих слабеньких сил. И повторил, как когда-то:

— Я остаюсь.

Альберто по очереди дал мне какие-то пилюли и горькие микстуры, позволяя запивать теплой водой. Марко смотрел внимательно за руками доктора, а я пытался вспомнить, о чем бредил. И сделал еще одну попытку, когда доктор заикнулся, что, раз я в сознании, нужно меня накормить хотя бы бульоном.

— А если я поем, — голосом капризного мальчика, которым я никогда не был, сказал я. — Мне будет позволено увидеться с синьором Лоренцо?

— Поторгуемся? — тут же отозвался Марко. — Ты съедаешь все, что доктор прописал, а потом приходит Лоренцо.

Лицо Альберто было в тени, но я видел недоумение на его лице.

— Поторгуемся. Кроме этого, у меня в комнате не должны будут задергивать шторы. И пусть откроют окно.

Марко еще шире раздернул шторы и приоткрыл створку окна. Пахнуло еще не остывшим садом.