Русалки в Сапри

Но девочка ничего не желала слушать причин, почему мальчика вылечить нельзя. Она искала возможность его вылечить. И через каких-то околокриминальных знакомых вышла на лабораторию в неаполитанском университете, где делали странные вещи. Ну помнишь, я тогда тебе показывал смородиновый куст, который накапливал в листьях диэтиламид лизергиновой кислоты.

Я тогда довольно много работал в серой, почти черной зоне. Потому что для тех экспериментов, которые мне были интересны, нужны были деньги. Много денег. А финансировать генетическую модификацию человека вбелую никто бы не стал. Поэтому весь преступный мир Неаполя знал, что есть такие "чёрные биологи".

И вот девочку привели ко мне. Задачка была интересной — не только поправить геном уже сформировавшемуся организму, но и регенерировать лёгкие. Я тогда еще надеялся, что ту генетическую модификацию, которую сейчас имеют несколько подростков в Сапри, удастся применить ко взрослому добровольцу.

Но мне надо было поддерживать образ злого гения, колдуна или даже посланца дьявола. Потому что если неаполитанский преступный мир перестанет меня бояться, роли могут перемениться, и вместо того чтобы мне платить, меня похитят или начнут шантажировать.

Поэтому девочке было поставлено условие в стиле волшебных сказок — за спасение возлюбленного отдай мне своего первенца. То есть платой за лечение для мальчика я поставил то, что она выносит генномодифицированного ребёнка, причем из своей яйцеклетки. Но донором спермы не должен быть этот мальчик, поскольку только его мусковицидоза мне в экспериментальном образце не хватало. Она согласилась. Она принесла мне образцы биоматериалов этого мальчика, тайком от него. Я отсеквентировал его геном, долго консультировался со знакомыми в Калифорнии и Гуанчжоу, ну вы знаете у китайцев очень сильная школа генетики человека, и всё же создал лекарство. На базе вируса гриппа.

Правда, прием этого лекарства еще нужно было пережить. Поскольку после того как вирус гриппа поразит подавляющую часть клеток и исправит в них генетический дефект, вызывающий болезнь, запускалась регенерация легких. Это процесс не быстрый, и пару месяцев парню пришлось бы дышать вообще непонятно чем. Причем все это время нельзя было обращаться к обычным врачам, не посвященным в особенности этого лечения.

Девочка потратила несколько месяцев на то, чтобы натаскаться по уходу за такими больными, работая санитаркой в университетской клинике, потом как-то уговорила парня принять лекарство и два месяца не отходила от его постели. Школу ей, естественно, пришлось бросить.

Но вот через полгода примерно парень оказался здоров. Как никогда не был здоров в своей жизни. И угораздило же его, дурака, спросить у девочки, чем она заплатила за его исцеление. Девочка рассказала. А он воспринял её обязательство выносить ребенка не пойми от кого, как измену и послал её куда подальше.

— Вот свинья неблагодарная, — только и смог выговорить я.

— Не всё так просто, — вздохнул док Сандро. — это достаточно стандартная психологическая защита. Он просто испугался жить с женщиной, которой стольким обязан. Одно дело жить и знать что кто-то за тебя чем-то дорогим пожертвовал, пусть даже жизнью. А другое дело — каждый день просыпаться в одной постели с этим кем-то.

Дальше хуже. Вернулась девочка домой, проведя два месяца у постели тяжелобольного, а мать указала ей на дверь, обозвав шлюхой. Мол два месяца дома не ночевала, так катись к тому, чью постель грела эти два месяца. И, что самое ужасное, она сама для себя после такого разрыва с возлюбленным, не могла утверждать что обвинение в разврате несправедливо.

По-моему, девочку удержало от самоубийства тогда только данное мне обещание выносить модифицированного ребенка. Она пришла ко мне и сказала, что готова отдать долг. В лаборатории в тот момент была Франка, и мне пришлось ей всё рассказать. Она наорала у меня, что я заигравшийся инфантил, ролевик-самоучка, Черный Властелин недоделанный и еще много каких ласковых слов сказала, а потом долго утешала эту девочку в углу лаборатории. Так с тех пор и шефствует над ней, как будто это у неё то ли младшая сестра, то ли старшая дочка. Ну, ты, наверное, уже понял, что девочку звали Лючия. А того первенца, который был платой за лечение, когда он родился, назвали Мариной.

— А кто отец? — задал я вполне ожидаемый вопрос.

— А хрен его знает, — махнул рукой Сандро. — Анонимный донор спермы из банка университетской клиники. Это в тех случаях, когда в эксперименте участвовала полная семья, мы использовали сперму мужа.

Франческа встала со стула, подошла к мужу и обняла его за плечи. Было видно, что эта исповедь нелегко ему далась, и она его жалеет, хотя сама же потребовала от него все рассказать.

— Когда Сандро спросил Лючию, есть ли у неё донор спермы на примете, — продолжила рассказ она, — Лючия сказала что готова использовать его сперму. Но он отказался, заявив что я, его жена, уже ношу двойняшек с такой модификацией. А нам нужно обеспечить максимальное разнообразие генов у будущего народа. Тут в голове у Лючии что-то щелкнуло, и она осознала что от нее требуют не человеческий биоматериал выносить, а родить ребёнка, который вырастет и будет полноценным человеком. И тогда она попросилась в эксперимент. Вернее, попросилась сама этого ребенка воспитывать. Но с другой стороны податься ей все равно было особо некуда, мать от неё оказалось. А здесь, в Сапри, мне удалось оформить опеку над девочкой, которую мать выгнала из дома, потому что та залетела непонятно от кого. Здесь же меня все знают, и мэр, и судья. А вот то, что Сандро — "черный биолог", наоборот, не знал никто.

А к тому моменту, когда у детей стали проявляться необычные способности, и стало ясно что это генномодифицированные дети, которые по залету получиться не могли, Лючия уже давно была совершеннолетней и воспринималась здесь как местная жительница.

Аркадио Карлуцци, школьник

Выходим с Мариной из школы и моё лицо ласкает порыв довольно свежего ветра.

— Давай выйдем на набережную, посмотрим какая погода в бухте, — говорю я.

Погода просто замечательная. Южный ветер гонит по бухте легкую волну, солнце вспыхивает на барашках.

— Слушай, Марина, а можно тут где-нибудь серф напрокат взять? Очень хочется под парус.

Марина смеривает меня взглядом.

— Ну есть у меня парочка на ферме. А ты точно в такую погоду устоишь?

— Ну не устою, так искупаюсь разок-другой. Со всеми бывает.

— Э-э, нет, тогда пошли к Элизе в клуб. Погода нежаркая, тебе гидрокостюм и спасжилет понадобятся.

— А тебе?

— А я русалка, не забывай. Я при такой температуре воды могу сутками плавать.

Она повела меня в северную часть города, где на берегу стоял дайвинг-клуб Элизы Стонетти. За стойкой там, как обычно в эти часы, сидел Морган, который, пока мы с Мариной бродили по берегу бухты успел переодеться и, наверное, даже пообедать.

— Мор, оформи Аркадио серф и что к нему прилагается. Ну и я свой обычный возьму, — обратилась к нему Марина.

— Угу, ща, — ответил тот, сосредоточенно разглядывая что-то лежащее у него на стойке.

Я заглянул через стойку. Морган решал задачку по физике, о которой я еще даже не задумывался. Чувствовалось, что пока он с ней не справится, на нас он не обратит внимания. На клиента может быть и отвлекся бы, но мы-то свои люди. Пришлось ему немножко подсказать.

Марина тоже сунула свой нос в тетрадку Моргана, и усомнилась в том, что предложенный мной способ решения правильный. Несколько минут мы спорили, потом, наконец пришли к согласию, решили эту чертову задачу и пошли заниматься серфами.

— Тебе как, поновичковее или погоночнее, — спросил Морган, приведя меня в эллинг.

Я задумался. С одной стороны, я до этого занимался виндсерфингом только на озере Комо, а здесь все же море. С другой — зато там я прошлым летом вовсю гонял на самых маленьких досках с самыми большими парусами.

— Давай что-нибудь среднее. Вода для меня непривычная.

Марина тоже взяла не самый большой парус, хотя доску вполне гоночную. На меня натянули черный неопреновый костюм и оранжевый спасжилет. Я сначала подумал, что Марина собирается отправиться кататься в том же платье, что она носила в школу, но она переоделась в купальник-бикини. Я даже не заметил, когда. Наверное, пока мы с Морганом выбирали мне доску.

Морган с сомнением окинул ее взлядом:

— Ри, ты уверена?

— В чём?

— В том что на этом солнце ты не сожжешь себе плечи в уголь?

— Уверена, уверена. Солнце уже послеполуденное, не самое жаркое и вряд ли мы будем кататься долго.

Кататься с девушкой на виндсерфинге это еще менее вдохновляющее занятие, чем совместная велосипедная прогулка. Море оно море, и даже если ты ухитряешься удержаться на одной скорости с ней, будучи на двадцать килограмм тяжелее, типичное расстояние между двумя досками измеряется десятками метров. Даже и повысив голос, не очень-то поговоришь.

Даже и не полюбуешься на нее особенно — потому что вообще-то тут доской управлять надо, а не на девушек заглядываться. Хотя заглядываться было на что. Она как-то открывалась на встречу морю, ветру и воде, она была здесь естественна. Холодные брызги, срываемые ветром с гребней волн, от которых я ежился даже в гидрокостюме, вызывали у нее радостный смех. Ветер развевал её черные волосы, а парус, казалось нёс её нежно, как руки матери. Становилось понятно, почему она может ходить на серфе в бальном платье. Она здесь дома, это её родная стихия. Правда одежда в этой стихии лишняя, даже купальник, не то что платье.

Мы пересекли бухту полавировали вокруг буйков, отмечавших разные объекты морской фермы. Марина периодически подходила ко мне с наветренной стороны метров на десять и пыталась рассказать что-то про то, мимо чего мы проплываем.

— Пойдем в гости к Сборщице Колосьев, — вдруг сказала она, когда ей, видимо, надоело кружить в хорошо ей знакомых водах маминой фермы.

Оказалось, что Сборщица Колосьев это памятник, поставленный на скале, одиноко торчащей из моря меньше чем в полумиле от фермы. В бухточке у подножья скалы был маленький каменистый пляжик, где можно было оставить доски.

Мы вылезли на берег, я стянул с себя спасжилет и предложил ей в качестве сиденья. Все-таки на камнях сидеть не слишком приятно.

— Вот расскажу что я гулял с девушкой на серфах, и общаться приходилось по ратьеру по МСС-65, — сказал я.

— Кому расскажешь, Росарио? Можно подумать он с нами никогда на серфах не ходил.

— Нет, своим миланским приятелям.

— Не поверят, — улыбнулась Марина. — Но вообще, если хочешь в процессе катания общаться, бери рацию с гарнитурой и настраивай на двенадцатый канал.

— Ага, чтобы все окрестные капитаны и диспетчер порта заодно слушали, как я тебе в любви объясняюсь.

— А ты бы мне в любви объяснялся? — попыталась изобразить недоверчивость она.

— Ну что еще с тобой делать? Раз гарнитуры не взяли, придется этим на этом островке заниматься.

— Ну можно еще залезть на скалу, к Сборщице.

— Ты вот прямо так на скалу полезешь? — спросил я.

— Нет, так не полезу. Если лезть, так надо купальник снять, а то мешаться будет. Скалу надо всем телом чувствовать, иначе не то.

— Мне показалось, он и в бухте тебе мешал.

— Мешал. Но бухта на виду у всего города, а город всё-таки католический. Падре ругаться будет, если я начну рассекать топлесс на виду у всего города.

— А что тебе падре? Ты же сама говорила, что не католичка.

— Ну во-первых, не надо ссориться с соседями зря. Во-вторых, знаешь какой у нас падре классный дядька. У него во дворе дома поле для минифубола и мальчишки туда постоянно играть ходят. А еще у него замечательная библиотека морских мифов и легенд. Футбольное поле еще от какого-то предыдущего падре осталось, а библиотеку отец Антонио сам собрал. Когда он понял, что в городе, куда его назначили, обитают русалки, он стал интересоваться темой. И теперь Джена у него там целыми вечерами пропадает. Она у нас любительница всякие приколы сочинять. А сам падре регулярно ходит пить кофе к доку Сандро и доку Паскалю.

Я, честно сказать, не понял кто такие док Сандро и док Паскаль, и почему из того, что они приглашают падре на кофе следует, что падре классный дядька, но решил не углубляться в расспросы. В конце концов мне в этом городе ещё долго жить. Разберусь постепенно.

— Ладно, — пружинисто вскочила с места девушка через несколько минут. — Пошли дальше. Мы в конце концов не сидеть в тенечке под скалой пришли, а под парусом кататься. Тебе понравилось?

— Ага!

Она внимательно всмотрелась мне в лицо:

— А в горле у тебя не пересохло?

— Ну есть немножко.

— На, глотни.

Поверх трусиков от купальника на ней оказался кожаный ремень, на котором висели довольно большой нож, какой-то мелкий гаджет, то ли телефон, то ли рация, и армейская фляжка, которую она и протянула мне.

— А ты?

— А я русалка, сколько раз тебе говорить? Смотри, — она зачерпнула прямо рядом с пляжем ладошкой морскую воду и с явным удовольствием всосала её в себя.

Еще несколько минут мы потратили на сборы — она закрепляла фляжку, я застегивал спасательный жилет. И когда мы уже совсем собрались отплывать, я заметил у нее на глазах слезы.

— Ты что, — насторожено спросил я. — плачешь?

— А, не обращай внимания, — махнула рукой она. — Это крокодиловы слёзы.

— То есть как?

— Ну механизм такой биологический. Если пьёшь морскую воду, то надо как-то выводить из организма избыток солей. Вот док Сандро в своё время придумал это делать через слёзные железы. Точнее, это не он придумал, этот механизм у всяких морских животных и птиц давно работает. Просто он придумал как его с помощью генной модификации перенести людям.

Витторио Маркезе, фридайвер

Никогда в жизни не видел морской фермы. Поэтому когда за ужином Лючия рассказала, что завтра у неё предстоит сложная операция, выполняемая всего лишь раз в год — переселение молоди форели из поверхностного загона в глубоководный, я напросился помогать.

Мероприятие это началось часа в три, после того как в школе закончились занятия. Марина притащила к дому Лючии Аркадио, отношения с которым у неё, похоже зашли куда дальше просто приятельских, и мы вчетвером отправились в яхтенный порт. Там у Лючии был припаркован примерно десятиметровый мотобот, оборудованный грузовой стрелой на носу и рубкой на корме. Пошушукавшись с Мариной Лючия поставила к штурвалу Аркадио, меня отправила управлять стрелой, а сама занялась накачиванием в трюм забортной воды.

Марина, выдав несколько указаний Аркадио по поводу курса, вышла из рубки на палубу и и нырнула в носовой кубрик. К тому моменту, как мотобот вышел из гавани и направился к расположенным неподалеку у самого берега поверхностным садкам, она уже выбралась из кубрика в купальнике-бикини с русалочьим хвостом в руках.

Мотобот лег в дрейф около внешней стороны садков. В этот момент вода с борта, обращенного к морю вскипела и на поверхности появилось пять человеческих голов и две тюленьих. Людей, подростков я, кажется мельком видел в городе. Одним из тюленей была уже знакомая мне Лэсси. Не то, чтобы я её узнал, но она-то меня узнала, и выскочив из воды с разгону на палубу бота ткнулась в меня носом. Марина спихнула её обратно в воду и последовала за ней сама. Лючия прицепила к стреле сетчатый садок, валяющийся на палубе, и, перегнувшись через борт стала руководить мной и Аркадио, направляя его куда-то в одной ей видимое место. Подростки дайверы его там где-то закрепили и открыли сетчатый люк, соединявший его с садком.