Последний приют для девственниц

Должно быть, в этой клинике склонны к использованию самых необычных методов лечения и это приятно ей, от этого улыбаются ее называющие поцелуй оскорблением губы. Ей нравится считать себя той, кому интересно необычное, она любит говорить о том, что придает ей образ девушки пригодной для самых экстравагантных пристрастий, от их печальных миазмов она становится такой таинственной, еще более недоступной и сопровождаемое злорадством чувство удовлетворения неизменно возникает в ней.

Уже зная, что все самое удивительное происходит здесь поздно вечером и ночью, после ужина, после приема двух маленьких белых и одной вытянутой голубой таблеток, после того, как сестра выключает свет в палатах, она сидит в темноте, положив на одеяло рядом с ногой сотовый телефон и легонько касаясь его пальчиком, подталкивая его все ближе к краю, размышляя о том, что произойдет, когда он достигнет его, хватит ли у нее смелости, любопытства, безрассудства толкнуть его так, чтобы он упал, ведь она не может предсказать с точностью, сломается ли он от того и не уверена в том, что он нужен ей. Те несколько мужчин, что осмеливаются звонить и присылать сообщения едва ли имеют какую-то важность. Цветы и подарки приятны ей, но нередко у нее возникает ощущение, что она принимает их, что она думает о мужчинах, а иногда и о девушках лишь потому, что таков установленный порядок вещей, но не потому, что у нее имеются личные причины для того.

Почувствовав движение возле приоткрытой двери, она нажимает на кнопки телефона и его экран вспыхивает для того, чтобы она смогла осветить им прижавшееся к стене существо.

Маленькое дрожащее тельце, покрытое гладкой кожей, для которой казались немыслимыми поры, огромная голова с белесыми глазами, как будто прикрытыми невзрачным бельмом, тонкие ручки и ножки, подламывавшиеся, когда оно пыталось ползти, но при этом несомненный признак мужского пола между ног напомнили ей образы из ее менструальных сновидений.

— Кто ты? — подобрав ноги, прижав колени к груди, она не сводила с него луча неверного света.

— Меня зовут Синцитий. Я пришел, чтобы отвести тебя, — говорил он тяжело и медленно, едва слышным писклявым голоском, злобным и презирающим, наполненным той же ненавистью, с которой кукушка смотрит на приемных родителей своего дитя в день, когда забирает его. Для усиления его слов, для того, чтобы громче звучали они и более были четкими, несомненно, служила черная коробочка, пристегнутая к его шее черным ошейником, а мерцающий диск на его затылке, полный вращающихся шестерней и непоседливых личинок, придавал ему сил.

— Куда? — телефон погас, ей пришлось снова нажать на кнопки, чтобы вновь вспыхнул экран и за это время Синцитий успел сесть, подобно собачке, почесывая свой непропорционально большой, с круглой воспаленной головкой член, под которым незаметно было тестикул.

— Разве ты не хочешь тайны? — ей показалось, что он усмехнулся также, как те мальчики, что предлагали ей игры, о которых она не знала и которые всегда заканчивались их потными руками в ее тонких трусиках, но темнота многое превращала в лоскутный мираж, бояться которого было также бессмысленно и глупо, как скрываться от воздуха.

Она опускает ноги на пол и теперь находится на его территории, в его охотничьих землях, в его непредсказуемой власти. Предвидя происшествие, она оделась так же, как вчера, но когда они приблизилась к двери, гость ее зашипел, закашлялся, проталкивая слова сквозь свое тоненькое горло и они, с трудом пробивающиеся в решетку на черном пластике, звучат так, как будто были бы записаны сотни лет назад на устройстве, каких уже не осталось и потому не могут быть воспроизведены с точностью и теми намерениями, какими предполагались изначально.

— Обувь! Ты не должна появиться перед ними без обуви!

Тонкие ремешки обвивают ее щиколотки, стальные застежки сжимают белую кожу, она думает о том, что каблуки будут сильно стучать, но Синцития это нисколько не беспокоит, он, довольный теперь ее видом, выбирается из комнаты. Она следует за ним и, выйдя в коридор, слышит тихий храп медсестры, сквозь который доносятся новости о далеких землетрясениях, пожарах, наводнениях, извержениях вулканов и авиакатастрофах. Но все это кажется ей случайными видениями, ничего этого нет, все это придумано для того, чтобы напугать и развлечь, а она не желает первого и не нуждается во втором.

Они проходят мимо уборной, в которой кто-то забыл закрыть кран и она видит, как тонкая мутная струйка течет, иногда почти прерываясь и мечтая быть грязной, поворачивают в узкий коридор, где Ирина никогда не была и здесь оказывается незапертой дверь, ранее открытая только для врачей и медсестер. Пройдя в нее, она совершает лишь несколько шагов и оказывается перед широкими дверьми грузового лифта, темно-зеленые их пластиковые панели покрыты царапинами и выбоинами, красные надписи стерлись настолько, что невозможно уже угадать, о чем когда-то предупреждали они и она думает, что, быть может, то было предостережение для таких, как она, где упоминалось имя Синцития и опасность, несомая им. Но, поскольку она не может прочитать погибшие буквы, то их не существует для нее и она чувствует себя свободной и пребывающей в безопасности под тусклым светом мерцающих, гаснущих, вспыхивающих, гудящих и потрескивающих, тонких и синеватых ламп.

— Вызови. — раздраженно говорит он ей, замершей перед круглым окном посреди левой двери, в котором с неподвижным взором оледенело ее отражение, неизменно увлекающее в сладкий и мечтательный наркоз, вызывающее домыслы и предположения о том, кем могла бы быть эта девушка, кем бы стала она, если бы чуть больше страха было в ее глазах, больше помады на губах, румян на щеках. Быть может, тогда она продавала бы себя грязным и пьяным мужчинам и от мысли о том, что они один за другим овладевают ею без права на нежность и во имя одного лишь удовольствия, она возбуждается, руки ее невольно тянутся к промежности, ему приходится повторить свой приказ, едва ли не выкрикнуть его, срывая свой тонкий голос.

Гремя и позванивая, лифт поднимается к ним, пропуская сквозь круглые окна яркий свет, едва не ослепляя ее. Вздрогнув, двери его медленно, покачиваясь, расходятся и она ступает внутрь, хватается за стальной поручень, идущий вдоль стены, боясь упасть от внезапного головокружения, одно лишь которое может удержать ее от неожиданного оргазма.

— Третий этаж. -ей приходится приложить усилие, чтобы вдавить большую круглую кнопку с уродливой на ней, от руки нанесенной красной цифрой. Загоревшись скрытой в ней лампой, она заставила лифт выждать несколько мгновений настороженной тишины, в которой лишь хрипло дышал Синцитий и переступила с ноги на ногу девушка, кажущаяся еще более бледной посреди этой оглушающей чистоты.

Дернувшись так, что она едва устояла на ногах, лифт направляется вниз, темнеют круглые стекла, медленно поднимается в них свет и исчезает вновь, привалившись к стене и закрыв глаза, хрипит, открыв рот Синцитий и она боится, как бы он не умер раньше, чем они достигнут цели, недоумевая, что будет делать одна и ночью в незнакомых коридорах, где ей останется лишь звать на помощь медсестер и врачей.

Далеко не сразу после того, как останавливается лифт, открываются двери и она, приблизившись к грязным стеклам, успевает различить темные фигуры, движущиеся и неподвижные, но единые в ощущении той безвольной, безразличной, спокойной и всемогущей силы, что присуща коматозной пустоте и кошачьему безмолвию.

В этой небольшой зале, где потолок сходится полусферой к золотистому в центре нее шипу, на стенах развешаны головы рогатых, клыкастых, снабженных хоботами и фасеточными глазами существ, каких она никогда не видела, о каких никогда не читала, каких не должно существовать. Восхищенная, она подходит к одной из них, покрытой красной, с черными бесформенными пятнами шерстью, проводит кончиками пальцев по желтому потрескавшемуся короткому бивню, заглядывает в темную глубину маленького треугольного уха. В его пасти легко поместилась бы ее голова, эти матовые клыки, пусть и затупились или сломались некоторые из них, без труда разорвали бы ее тело, в четырех янтарных глазах она видит лишь жестокую насмешку и кажется ей, что хищник тот предпочел бы ее любой другой жертве. Согнув длинный его черный ус, коснувшись средней волосатой ноздри, она отворачивается от него, уже готовая испытывать к нему презрение.

Другой привлекает ее удивительными рогами своими, более всего схожими с рассудительными изумрудными кораллами и, коснувшись кончиками пальцев морщинистого упругого хобота, заглянув в пасть, где таился раздвоенный черный язык, она пришла к выводу, что существо это давно уже вымерло — слишком невероятным показалось ей, чтобы могло оно обитать одновременно с жидкими кристаллами и падкими искусственными спутниками.

У него были глаза цвета того зеленого шелка, каким было ее любимое в семь лет платье. Однажды летом она забралась слишком далеко в густой кустарник с колючими ветвями, собирая блестящие камушки и, когда выбиралась обратно, платье все изорвалось до такой степени, что уже не держалось на загорелом тонком тельце. Любившая долгие прогулки, она не надевала трусики, ведь без них было намного легче и быстрее присесть в любом месте, иногда даже посреди тротуара на пустой улице и не требовалось натягивать их обратно, чтобы поспешно скрыться от медленно растекающейся по воспаленному асфальту лужицы. И тогда она, стянув с себя обрывки платья и бросив их в кусты, пошла по улице голая, в одних сандалиях на босую ногу, сжимая в кулачках самые красивые из найденных камней. Она до сих пор вспоминала, как было то приятно, ей часто снилась та короткая прогулка и она нередко раздумывала о том, чтобы повторить ее, особенно часто уговаривая себя по ночам, умоляя себя хотя бы обойти вокруг дома в сонной темноте, где ее никто не увидит, но не находя в себе ни безумия, ни решительности для того.

Между странными трофеями, зловещими чучелами теми, красные, синие, зеленые и матовые гудят длинные лампы, расцвечивая все вокруг хрипловатым мерцанием, перемигиваясь и придавая еще более удивительные очертания теням мертвых существ.

Иные фигуры, еще живые или кажущиеся таковыми, привлекают внимание ее. Посреди той залы стоят они, глядя на нее и Синцитий ползет к ним, оставляя за собой след из желтоватой слизи. После некоторого раздумья она следует за ним, быстро его догнав, но оставшись в шаге позади него, терпеливо выжидая, пока он отползет достаточно, чтобы можно было совершить следующий.

Прежде всего она заметила того, кто обладал истинным чудовищем между ног. Сложив на груди руки он стоял лицом к ней и она не сомневалась, что он смотрит на нее, пусть и не могла видеть его глаз под золотисто-зеркальными стеклами очков. Справа от него, на возвышении, к которому вело пять черных ступеней, в кресле из позолоченного дерева сидел хрупкий мужчина, лицо которого было закрыто белым овалом маски, тянувшей серебристые трубки к огромной машине позади него, издававшей надсадный гул, выбрасывавшей в воздух шипящий пар и похотливые искры. На медных цилиндрах ее она видела нанесенные по трафаретам черные цифры, прозрачные колбы кипели зеленым смрадом, разноцветные провода дрожали и покачивались от движения темных, влажно мерцающих поршней. Облаченные в черные комбинезоны мужчины с крашеными в тот же цвет волосами, выбритыми на висках, где у каждого имелась татуировка в виде двухголового паука, внимательно смотрели сквозь темные очки на плоские экраны, касаясь изредка больших стальных клавиш под ними, вызывая на них всплеск цвета или рывок беснующихся кривых.

Прикрытое распахнутым кимоно, на шелке чьем танцевали неудержимые миранджи, тонкое тело сидящего, почти неощутимое под черной тканью, выглядело слабым и беспомощным. Безволосые грудь и пальцы, гладкая и нежная кожа на хрупкой шее вместе с исходившим от него ощущением невинной хрупкости, выдавали юный возраст.

Руки сидящего, вывернулись на подлокотниках и она видела провода и трубки, входящие в них. Что-то текло в его вены, что-то пульсировало в проводах, создавая мерцающие миражи под его кожей, а сам он, склонив голову с короткими, поднятыми наверх волосами, был неподвижен. Прошедшая поверх его закрытых глаз полоса красной была на правом, серебристой — на левом, кожа его поражала бледностью своей, в которой чудилась неведомая, сверхъестественная сила мертвой рептилии, окаменевшей во время оргазма.

Прикрытый распахнутым черным кимоно, на шелке чьем танцевали неудержимые миранджи, он выглядел слабым и беззащитным и несмотря на все усилия черного лака ногтей, старавшегося отвлечь на себя внимание, не оставалось незамеченным и плоскостопие его маленьких хрупких ног.

Слева от него, сложив руки над промежностями, стояли два облаченных в кожу существа и для одного она была черной, а для другого — красной. Головы их закрывали шлемы с крупными заклепками и круглыми вырезами для глаз, но не для рта. На лбу каждого заклепки составляли перевернутые буквы А, шеи стягивали широкие ошейники с острыми шипами. Сапоги на высокой платформе, перетянутые множеством застежек, перчатки со стальными заклепками на костяшках пальцев, ремни на груди и плотная кожа над промежностью напоминали ей древние сны, быть может, увиденные и не ею и она хотела быть ими, быть любым из них, она хотела увидеть их лица, не сомневаясь, что за этими масками скрываются самые прекрасные губы, которым она, если бы оказалась достаточно игрива, даже позволила бы себя поцеловать.

— Я...доставил ее...господин...-прохрипел Синцитий, когда совсем немного оставалось ему до низшей из ступеней и обессилено упал, тяжело дыша всем своим крохотным тельцем и не произнося больше ни слова.

Кивнув, властитель чудовища поднялся к юноше и осторожно дотронулся до его руки.

— Она уже здесь, мой принц.

Ирина, словно только от этих слов осознав свое присутствие, подняла голову и выпрямила спину, перенесла вес на правую ногу и спрятала за спиной руки, чувствуя во всем происходящем фотографическую торжественность, подозревая в этих существах неисчислимое множество явлений, какие никогда не смогут произойти в ней.

Дернув головой, юноша медленно открыл глаза, поднял голову и посмотрел на нее так, что именно то мгновение стало первым, когда она осознала свою принадлежность к женскому полу. Она и раньше пыталась скрыть от самой себя и от других, используя для первого — невразумительную фантазию, а для второго — мешковатую длинную одежду, удивительное открытие, заключавшееся в том, что она создана для мужчин и женщин также, как и они для нее. Впрочем, неосознанно расчетливая, лукавая, хитрая и лицемерная, если было то ей выгодно, она могла одеть и белые чулки с короткой юбкой тогда, когда хотела, чтобы мужчины, знакомые ей не один год, скованные своими приличиями и страхами, боящиеся сказать ей неосторожное слово, ведь она делала для них себя строгой скромницей, вожделели ее в скорбящем бессилии. Но в обычном своем состоянии и чаще всего, она думала о себе как о существе бесполом, неподвластном чужому вожделению, что было, конечно же, ошибкой, ведь для того, кто желает утвердить свою силу нет ничего более притягательного, чем неопределенность, преодолеть которую всегда сложнее, чем что-либо иное.