Созерцающие путь

— Похоже, вовремя подоспели, — пробормотал десятник. — Головная ко-лонна ещё недалеко ушла.

Мы приблизились к тракту и быстро развернулись вдоль него. Стяги девятого полка приветственно трепетали навстречу машинам легиона. Нас с самоходов тоже приветствовали. Вблизи я смог подробно их рассмотреть. Продолговатые стальные корпуса — более двадцати локтей в длину и около семи в высоту — держались на скрипучих суставчатых лапах, при этом дно плыло над землёй на расстоянии двух-трёх локтей. Шесть мощных, широко расставленных как у паука ног обеспечивали баланс конструкциям и плавный ход. Их широкие ступни мерно трамбовали заснеженную дорогу. На каждой корме располагалась закопчённая широкая труба, похожая на купированный собачий хвост. Оттуда валил густой дым. Время от времени заслонки на боках открывались, и клапаны стравливали пар. Ближе к носовой части машины имели небольшую округлую башенку, из которой торчала вперёд длинная труба с раструбом в виде драконьей морды. На носу проходящего мимо нас самохода под рельефным гербом Империи цифирной латынью был выведен номер — сто тридцать восьмой. Следом прошествовал сто тридцать девятый, потом сто сороковой...

— Нам ещё долго ждать! — прокричал десятник, насилу перекрывая грохот и дребезг. — Наш номер шестьсот шестьдесят шестой.

— Это же три шестерицы! — воскликнул я. — Три числа творения! Счастливейшее число!

— Они по-иному считают... — Ветеран усмехнулся в усы и кивнул на север. — Один безумный пророк, весьма ими почитаемый, назвал его числом зверя и связал со многими бедами, ожидающими мир.

— Откуда ты всё это знаешь? — удивился я.

— В своё время значился в университете на историко-философской кафедре.

— А здесь как оказался? — вклинился в наш разговор Краб.

— Да так уж вышло, ребятки, — неопределённо ответил командир.

* * *

Солнце медленно ползло к зениту. Вдоволь насмотревшись на чудеса технического прогресса, многие из нас присели отдохнуть на возы. Вслед за каждой полковой колонной самоходов особняком двигались в два ряда повозки гужевого обоза. И было ясно почему: наши лошади у обочины поначалу ржали и бились, видя такой ужас, а потом попривыкли и несколько успокоились, только фыркали неодобрительно.

Из окна проезжавшего мимо фургончика, сплошь разукрашенного срамными картинками, высунулись две круглых женских физиономии, тоже изрядно размалёванные. Одна из них сразу скрылась, чтобы тут же возникнуть в проёме задней дверцы. И следует прибавить, что проём этот просто не вмещал в себя того объёма всех её ничем не прикрытых прелестей. Впрочем, это не помешало их обладательнице демонстрировать свои достоинства в различных позах и гортанно орать во всю глотку:

— Мальчики! Небось, соскучились по настоящей любви? Приходите, когда прибудем на место. Мы с Лили вас живо отогреем. Всего по империалу с человечка. Правда, Лили?

Судя по возне в глубине передвижного борделя, Лили эта попыталась тоже показаться в проёме. Но безрезультатно: для этого ей пришлось бы скинуть свою товарку вниз, прямо в лапы хохочущих обозников. Впрочем, лапы эти и так хватали жрицу любви за что придётся, а та, смеясь в голос, отпихивала их босыми ногами.

— Эх, хорошо бы заехать в такую, — похотливо облизнулся мой сосед и сделал жест, будто вожжи натягивал. — Вот только жалование ещё не выплатили...

Походный бордель, провожаемый жеребячьими возгласами и похабными жестами, вскоре скрылся из виду. Очередная колонна механических чудовищ грохотала теперь мимо нас.

* * *

Уже к полудню подошли, наконец, наши машины, и полк десяток за десятком стал расходиться по своим номерам. Мы тоже приготовилась. Надо сказать, созерцание шумной колонны, протянувшейся от горизонта к горизонту, изрядно всем надоело.

— Шестьсот шестьдесят четвёртый, шестьсот шестьдесят пятый, — вслух считал Сморчок своим гугнявым голосом. — Шестьсот шестьдесят седьмой... Эт-то ещё почему?! А где наш номер?

— Эй! Стой! — Десятник махнул чумазой харе, высовывающейся из башенки шестьсот шестьдесят седьмого. — Где наш самоход?! Шестьсот шестьдесят шестой где?!

Человек наверху сделал знак, призывая нас присоединиться к десятку, последовавшему за ним. Нам, собственно, ничего другого не оставалось. Его голова скрылась внизу и вскоре появилась снова. Приставив ко рту какую-то штуковину, похожую на большую закопчённую воронку, он принялся в неё орать. Надсаживался он не напрасно: кое-что можно было разобрать:

— Эй, вояки! Ваш 'счастливый'... ...сортир ходячий... ...поломался в дне пути отсюда! А экипаж вашей таратайки... мать бы их... сброд тупой... Поломка... пара пустяков. Говорил им!.. Быки упрямые... ремонт... недолго. Если пойдёт хорошо... завтра должны... Ради всех шлюх, живых и дохлых... будут на месте. Пока идите за нами!.. Только, во имя всех богов, не лезьте под ходули... пришмякнет на хрен... мокрое место!

Прокричав всё это, самоходчик скрылся в чреве железного зверя, а мы покорно поплелись за дымящим монстром, искоса поглядывая на скалящихся попутчиков из соседней единицы.

— Хорошо ещё, что в такую погоду дым вверх уходит, — пробормотал Каравай. — А то наглотались бы до сблёва.

— Это ж надо, до чего техника дошла! — восхищался с другого боку наш командир. — Раньше такие вот механикусы только в утопических прожектах встречались. А теперь — извольте видеть: боевые машины на паровом ходу. И в числе немалом!

Так мы и брели до вечера меж двух шумных чудовищ, время от времени отмахиваясь от клубов пара. Одно хорошо: шли по утоптанной ровняге, а не вязли в глубоком снегу. А всевидящее око Великого светила таращилось нам вслед, медленно скатываясь на запад.

Когда на тёмное небо высыпали золотые звёзды, на севере замерцали огни большого города. Машинный легион подходил к месту назначения. Более тысячи новейших боевых самоходов в сопровождении тринадцати новобранческих полков спешили соединиться с войсками северо-западного фронта, осаждавшим вражеский мегаполис. Вскоре показались шатры. На металле медленно вползающей в лагерь колонны заиграли блики от костров. Идти стало веселей: заранее предвкушался горячий ужин, тепло костра и отдых — одна из маленьких радостей солдата в его походной жизни.

* * *

Я сидел в одиночестве, задумчиво взирая, как пресыщенный пиршеством огонь медленно догладывает головни. Подошёл десятник, присел рядом.

— Что не спишь? — спросил он. — Все уже давно храпят. Завтра у тебя трудный день... Первый бой, как-никак. Будем штурмовать Нотгем, так, кажется, называется этот город.

Я повернулся в сторону городских огней. Лучи мощных прожекторов — и вражьих и наших — подметали ничейную землю перед земляным валом.

— Не думаю, что там сейчас спят, — продолжал он. — У них ведь завтра большой праздник. Круглая дата: две тысячи лет от рождения их Мессии. Хороший же подарочек к юбилею приготовил им император.

— Надо думать, и у них что-нибудь для нас найдётся, — предположил я.

— Само собой... — Он взглянул мне прямо в глаза. — Ты сам-то откуда будешь?

— Из Роума. Знаешь такой городок?

— Как не знать! — воскликнул отставной историк. — Это же древняя столица существовавшей до нас империи. Ваш город примечателен уже только одними памятниками архитектуры, оставшимися от былого величия старого мира.

— Да уж... Развалинами он теперь примечателен. Да и с тех растащили всё, что можно унести.

— Жаль... Похоже, варварство у нас в крови. Не ценя прошлого, пытаемся возводить будущее.

— А ты откуда родом? — в свою очередь поинтересовался я.

— Не так уж и далеко от твоих мест. Я уроженец Бабиллы, наречён при рождении Мойсой. Хотя, если говорить о моём народе, родины у нас уже давно нет. Мыкаемся по свету, как перекати-поле. Религия и традиции — вот всё, что у нас осталось... что удалось сохранить за долгие века пребывания в лоне других культур.

— И что же у вас за религия?

— Как бы тебе сказать?.. Мы веруем в единого Бога, но не как новые мессианцы... не как эти. — Он кивнул на осаждённый город. — Мы до сих пор ожидаем пришествия Избранного.

— Ну, ладно, пойду на боковую, — сказал я, вставая. — Надо выспаться перед завтрашним.

— Иди, Школяр, отдыхай, — задумчиво проговорил Мойса. — Завтра у нас тяжёлый день.

* * *

Подготовка к празднику почти достигла стадии завершения. В зале приёмов накрывали длинные столы, развешивали гирлянды живых цветов из оранжереи, по углам расставляли курильницы с благовониями. Мажордом указывал, что куда поставить, умудряясь как-то организовать деловитое движение множества слуг. Но всё-таки главным распорядителем этих предуготовлений, держащим в руках все нити организации торжества, была моя мать, вдовствующая королева Сэксондии. Не упуская ни одной мелочи, со всем присущим ей вкусом и изяществом, здесь и сейчас она творила будущее празднество.

Мои венценосные родители доверили воспитание единственного наслед-ника заботам нянек и искусству наёмных наставников, уделяя почти всё своё время делам государственным. Когда после долгой болезни, чья природа так и осталась неизвестной, скончался отец, мать приняла бразды правления и с головой, что называется, окунулась в большую политику. Действуя ис-подволь, искусно сплетая тончайшее кружево интриги, она быстро снискала безусловный авторитет при дворе и добилась изрядного влияния во всех сферах управления. Я даже сейчас, будучи полноправным властителем королевства, чувствовал себя рядом с нею безвольной марионеткой, которую дёргают за невидимые ниточки. Мне никак не удавалось определить, принадлежат ли мне мои собственные устремления. Особенно сильным сделалось это ощущение после того, как королева одобрила образование Северного Союза. Она часто говорила — то ли в шутку, то ли всерьёз, — что только женщинам с их тонким вкусом и безошибочной интуицией по силам вести государственную политику надлежащим образом. Удел же правителя-мужчины — возглавлять военную аристократию.

Когда я вошёл в зал, она как раз что-то втолковывала церемониймейстеру. Я приблизился к ним, пожелал матери доброго здоровья и заодно поздравил с близким уже праздником. Церемониймейстер поклонился и тут же оставил нас по мановению её руки.

— И тебя с наступающим, сынок. — Королева улыбнулась, глянув мне в глаза. — Как дела? Что твоя куртизанка?

— Матушка, прошу вас, не называйте её так.

— А как же мне её называть? Более подходящее слово звучит совсем уж неприлично.

— Но я люблю её.

— Благодаря твоему увлечению, в последнее время мы совсем перестали общаться.

— Мне казалось, это вы меня избегаете, матушка.

— Просто не хочу видеть вас вместе. А ты всё время проводишь с нею.

— Но что же Вас смущает?

— Многое. Даже если не принимать к вниманию её сомнительное проис-хождение.

— Но это главное, да? И основная причина того, что сейчас закрутилось вокруг нас.

Мать покачала головой:

— Ты теперь являешься центральной фигурой не только нашей державы. На сцену вышли играть колоссальные силы. Речь идёт о полном переделе нашего мира, каким мы его знаем.

— К чему вы клоните?

— Я говорю о том, что твоё опрометчивое, скажем так, поведение подрывает вековые нравственные устои. Мы же не язычники какие-нибудь. Твоя персона не должна терять авторитет, а то не на кого будет опереться в эти трудные времена.

— Я всё же надеюсь на вашу поддержку, матушка.

— Не я скрепляла Независимый Северный Союз. — На губах королевы заиграла лукавая усмешка. — Я могу поддержать тебя при дворе, но дело не в нашем окружении, на наш век лизоблюдов, думаю, хватит. Я веду речь о внешней политике. Тебе непременно надо жениться, сынок.

— Я уже понял, о чём весь разговор.

— И не просто жениться, а укрепить наше положение среди союзных держав при помощи законного... и выгодного брака. И чем скорее ты на это решишься, тем лучше будет для всех.

— Знаю... Мне уже и невесту подходящую назначили.

— Запомни, Лэйдвиг, по настоящему войны выигрывают не полководцы на поле брани. Победа обеспечивается загодя, и делают её мудрые политики, смотрящие далеко вперёд и умеющие отречься, если нужно для дела, от своих желаний и амбиций. Даже от самих себя, в конце концов.

* * *

Празднество затянулось далеко за полночь. За окнами вспыхивали шутихи, и разноцветные отсветы подчёркивали неповторимость этой ночи. А ночь была и вправду особенной. Шутка ли, ровно двадцать веков от рождения Мессии.

Сегодня Мэринда впервые сидела рядом со мной на праздничном пиру. Мы ели, пили, беззаботно болтали меж собой о разном, успевая наслаждаться и представлением. Я решил наплевать на придворные приличия и просто повеселиться, кто бы и что бы об этом ни подумал.

Смакуя выдержанные нектары южных виноградников, я наблюдал за порханием полуобнажённых танцовщиц в центре зала, за их изящными пируэтами под нежную музыку, за огненными вихрями, которые они крутили вкруг себя на проволоках. Казалось, что они родились и всю жизнь провели в этом пламени, слившись с его сутью. Потом выбежали акробаты. Они делали сальто, едва не касаясь потолка, причудливо изгибались, со-ставляя из своих тел пирамиды и иные фигуры. Эти выступления завораживали своей зрелищностью, и, как правило, сопровождались громкими аплодисментами подвыпивших гостей.

Затем шуты разыграли комедию. В ней владыка Бабиллской империи, околев от чрезмерных возлияний и обжорства, оказался в преисподней. Тамошние бесы воздали ему хвалы и почести за все его злодеяния; он даже получил некий чин в демонической иерархии. Разумеется, после ряда ритуальных издевательств и глумлений. Там же были и все его рогатые пращуры, которые, стремясь почтить новоприбывшего родственника, увенчали им свою пирамиду. Она, конечно, тут же развалилась под грузной тушей. Эта пародия на официальную религию юга изрядно меня потешила. Я в голос смеялся над уморительными ужимками и неумолчной трескотнёй актёров.

Мэринда тихонько склонила голову мне на плечо, обхватила мою руку.

— Как ты, милая? — тревожно справился я у неё. — С тобой всё в порядке?

— Конечно, дорогой. Только вот устала очень. Голова тяжёлая, словно свинцом налита.

— И не мудрено: уже утро скоро. — Я обнял её. — Надо отдохнуть. Пойдём в наши покои.

Мы поднялись. Я, не стесняясь, поддерживал девушку за талию и, не об-ращая внимания на явственные шепотки, повёл её из зала.

* * *

Этот день мне не забыть никогда. Такое количество событий и потрясений, казалось, вместить могут только годы. Я же постепенно утратил ощущение реальности, наблюдая за всем как бы со стороны, как в неком кошмарном сне или бреду. Может, такое изменение восприятия и сохранило мой разум, но то, что отныне рассудок у многих претерпел значительные ис-кажения, это наверняка.

Ещё до рассвета командование попыталось поднять боевой дух в рядах новобранческих войск воодушевлёнными пафосными речами: 'Никакой жалости к врагу! Самоотверженно, не жалея самой жизни, отстаивайте честь Великой Бабиллской империи! Да увенчаетесь вы в этой битве неувядаемой славой! Во имя всех богов и императора — вперёд!'