Закон Жизни

Ломлюсь вперёд. Да, на все сто оправдываю ожидания малолеток-рецидивистов. Но ещё посмотрим, кто кого. Внутри вскипает бешенство, страха нет, энергия так и рвётся наружу. И я раскручиваю, набирая инерцию, верную толстую палку. Не раз выручала в передрягах, не подведи и сейчас! Сближаясь, даже не думаю тормозить. Наоборот, ещё больше разгоняюсь!

Прыжком выстреливаю себя вперёд, как ядро. На какое-то время превращаюсь в неуправляемый снаряд, но на моей стороне масса и скорость... Отбиваю чью-то дубину — как получается это сделать, даже сам не понимаю — обоими ногами врезаюсь в первого противника и сбиваю его на землю. Он падает, я слышу стук зубов и, кажется, даже хруст костей. Но не останавливаюсь. Оттолкнувшись, перепрыгиваю поверженного врага, и тут же кидаюсь дальше. Чудом, в последнее мгновение, увернувшись от свиста над головой.

Ещё один мощный рывок — и четверо из пятерых позади. Пятый, к которому приближаюсь огромными скачками, главарь. Сервий. Мелкий, вертлявый, очень агрессивный и злопамятный. Его боится даже здоровяк-переросток Фаба, и опасаются взрослые. Причина проста, поганец — внук того самого деда, который чуть не продавил моё сожжение. Поэтому, сучёныш — враг номер один.

Счёт на мгновения. Сзади вот-вот налетят замешкавшиеся подхалимы, и тогда меня задавят числом. Атакую Сервия с бешеным напором, таким, что сам себе поражаюсь. Закручиваю обманку, изобразив удар и в последний момент прокрутив палку на триста шестьдесят. Со всей дури, просто и без затей, разрывая связки, бью повторно. Потом молочу ещё и ещё.

Парню ничего не остаётся, пытается блокировать. Палки сталкиваются со смачным терском. После очередного удара дрын Сервия отлетает назад, вместе с хозяином. Мой продолжает движение вниз. Опять выкручиваю кисть, и, продолжая движение, быстро и резко бью сбоку по ногам, даже не пытаясь закрыться от ответного удара. Он направлен мне в лицо, но замах несильный, я знаю, что, по крайней мере, не убьёт.

Получаю ощутимо, во рту появляется вкус крови, и, кажется, я лишаюсь пары зубов. Но и Сервий валится на землю. Пнув его, отскакиваю, словив спиной чью-то дубину. Больно, сбивает движение, но я уже развернулся и бью в ответ. Свист, треск, крики, обступающие со всех сторон смазанные тени...

Наверное, это самая жёсткая из наших схваток. Никто не щадит себя, не говоря о противниках. Окажись в руках меч — пустил бы в ход, не думая.

Кончается всё как-то внезапно. Никто больше не пытается добраться до меня. Вокруг валяются корчащиеся и стонущие тела. И только Сервий, гадёныш, отбежав в сторону, тыкает откуда-то взятым ножом в тушку пса. Понял, что проиграл, и гадит напоследок...

Обрушиваю ему на голову самый страшный удар. Паренёк пытается достать своей заточкой ещё и меня, но оружие выпадает из ослабевших пальцев. Может, я даже и убил его, кто знает?

Подхватив корявый и явно видавший лучшие времена нож, срезаю верёвку и аккуратно спускаю окровавленную тушку на землю. Пёс ещё дышит, видимо, душегуб спешил — а может, сил не хватило.

Оглядываю "поле боя". Вроде, трупов нет, все хоть немного, но шевелятся. Наклоняюсь и щупаю пульс "врага номер один" — присутствует. Хоть не насмерть. Да, чувствую, деревенские так просто этого не оставят. Ведь когда били меня, то считалось нормальным. А сейчас, впервые, я поколотил всех этих засранцев... И Гурт вряд ли погладит по голове. Он не раз просил быть осторожным.

Но это потом. Бережно беру раненого зверя на руки, сознательно откладывая решение всех остальных проблем на потом. Сейчас, по крайней мере, можно попытаться спасти одно несправедливо пострадавшее существо. И что-то подсказывает, что оно не будет плеваться и обзываться "варваром", как та неблагодарная девка.

* * *

"Дум!" — с тупым стуком, топор пробует на зуб древесину. Для меня нынешнего удар довольно сильный. Но для очередного чурбака, который пытаюсь расколоть, этого недостаточно, и орудие застревает в нём. Пробую, ударяю ладонью по топорищу у самого конца. Ладонь отдаётся болью — видимо, это действие, которое кажется таким привычным и естественным моему мозгу, для моего нынешнего тела таковым не является.

Топорище почти не поддаётся — засело крепко, не вытащишь. Ну и ладно, оно даже к лучшему! Подбрасываю чурку с торчащим из неё топором на плечо, и с молодецким хеканьем обрушиваю конструкцию вниз, обухом на посечённый предыдущими ударами пенёк. С радостным треском деревяшка раскалывается напополам. Ай да умница какая! И ай да умница я.

Поднимаю одну из половинок и пристраивая её, чтобы стояла и не падала — надо ещё располовинить. И... параллельно этому процессу, конечно же, думаю. Думаю о том, как же всё забавно вышло. Спокойная жизнь — как оказалось, её просто надо было заслужить. Кровью, болью, победой над страхами. Наглостью и напором, наконец. Но всё позади!

Да, вот уже где-то второй месяц, или вторые руки рук, как нас оставили в покое. Кто бы знал, чего это стоило... И как стыдно перед кузнецом, за доставленные неприятности. Но всё получилось так, а не иначе. И, в каком-то смысле, это даже хорошо.

Рекса, здоровенную, подозрительно похожую на волка-переростка лохматую псину — как только унёс его тогда? — получилось вытянуть буквально с того света. Зверь уже почти выздоровел. Не зря говорят, мол, заживает, как на собаке. И правда, быстро! Почти как на мне.

Гурт не стал ничего говорить, не стал порицать. Мне кажется, мы с ним нашли друг друга. Два "странных", вольноотпущенный и варвар-отщепенец. Чуждые, непонятные местным. Все деревенские, без исключения, смотрят на нас со смесью из высокомерного презрения и страха.

А нам всё равно. Пусть тявкают, шакалы. Даже в этой мерзкой деревеньке можно жить. И, представьте, мне это с каких-то пор даже начало нравится! Работа день за днём, разговоры по вечерам, прогулки по округе, с всё более резво двигающимся Рексом и порхающим вокруг Пострелом, упражнения с палкой — ведь надо уметь постоять за себя... Да это почти мечта!

И вот так я думаю обо всём спокойно и лениво, с чувством сытого и победившего хищника, пристраиваю на пенёк очередное полено... И даже не подозрваю, что этому всему вот-вот придёт конец.

Странный и совершенно непривычный шум из-за частокола, с улицы, заставляет прерваться. Сначала это просто стук многочисленных копыт — а лошадей у нас на всю деревню всего несколько, и ни разу не видел, чтобы эти заморенные клячи шли быстрее, чем шагом. Потом, к топоту добавляется странное бряцанье, крики... Подойдя к щели в ограде, выглядываю наружу.

Там, в клубах оседающей пыли, с десяток всадников, довольно приличная такая кавалькада. Все в пыльных плащах, оружие на виду не держат, но почему-то сразу вызывают впечатление воинского отряда.

— Кузнец! Есть кузнец? — один из этих, подозрительных, спрашивает соседского мужичка. И спрашивает грубым, резким, привыкшим повелевать голосом. Мужичок, явно чрезвычайно перепуганный, что-то запинаясь мямлит, поспешно кивает на наш дом. И мне очень не нравится то, как он лебезит перед всадником, как сразу низко опускает голову, только закончив говорить.

Гурт ещё утром вышел по делам, в дальний конец деревни. Поэтому, когда конные подъезжают и начинают, не спешиваясь, стучать в ворота, открывать приходится мне. Отказать этим людям, наверное, можно, затаиться где и затихнуть. Мол, я не я, хата не моя. Ведь на самом деле не моя! Но как-то привык уже чувствовать себя здесь хозяином. Так что вместо того, чтобы затаиться, я шагаю к воротам. Крикнув Рексу идти "на место" и не отсвечивать, с трудом скидываю тяжеленную балку-засов, всеми своими не такими уж и большими силами налегаю на одну из створок, откидываю в сторону, и встаю напротив незваных гостей. Что делать и что говорить, как себя вести, не имею ни малейшего понятия.

— Доброго Ока! — просто произношу общепринятое приветствие.

В следующее мгновение лицо обжигает болью. Открыв инстинктивно зажмуренные глаза, удивлённо смотрю перед собой. Ровно чтобы успеть зажмуриться опять и попытаться прикрыться рукой. Ближайший всадник, черноволосый мужчина с хищными и очень неприятными чертами лица, свирепо скалится, в руке какая-то плётка, с которой срываются тяжёлые красные капли. Капли моей крови.

— Кланяйся, червь! На колени! Как посмел только... — он разоряется всё больше и больше, и я считаю за лучшее всё же послушаться — падаю на землю прямо там, где стоял, и склоняю голову. Однако, от сыплющихся один за другим ударов это не спасает. Прощай одежда... Шкура-то ладно, зарастёт, у меня с этим быстро.

— Достопочтенные, я кузнец. Чем могу служить?.. — тем временем, раздаётся глухой голос Гурта. С очень непривычными, заискивающими интонациями — никогда не слышал, чтобы гордый и уверенный в себе кузнец говорил с кем-либо так!

— У тебя работники совсем безголовые! Научи хоть, когда и как кланяться надо!

— Прошу извинить, не уследил. Будет наказан...

— Всыпь палок, штук двадцать!

— Обязательно, будет исполнено...

— В следующий раз, зарублю к чертям! Тебе тоже достанется!

— Как будет угодно...

— Да успокойся ты, Рём. У нас дело есть, не забывай, — подаёт голос другой всадник, доселе молчавший. — Кузнец, нам надо, чтобы ты рабыню в ошейник заковал. Печать сами поставим. И заклеймить надо по-быстрому, тавро дадим.

— Хорошо, только нет у меня ничего для этого...

— У нас всё есть! Разводи огонь, время дорого! И поторопись, если не хочешь палок получить, как свой раб! Сулла, да дай ты мне высечь этих обленившихся деревенских свиней... — опять заводится тот первый воин, который меня избивал. К счастью, его фраза остаётся висеть в воздухе, полностью проигнорированная остальными.

Гурт, покорно склонив голову, начинает метаться туда-сюда. Подбежав ко мне, приказывает скорее тащить дров, сам скрывается в кузне, потом снова появляется снаружи, схватив ведро с водой, вновь исчезает внутри... Мне до невозможности противно от всего этого. Раньше считал, что мой спаситель никого и ничего не боится. А сейчас — пресмыкается перед какими-то напыщенными петухами. В душе начинает закипать ненависть. Только всё наладилось, только жизнь показалась сносной, а тут эти твари...

Быстрым взглядом, исподтишка, прохожусь по всадникам, и нахожу среди них наконец ту самую рабыню, которую надо заковать и заклеймить. Сидит на седле перед одним из воинов, понурившись. Выглядит неважно. Рваная грязная одежда, синяки под глазами, и ещё один на пол лица, сбоку. Короткие, будто топором кое-как обрубленные, волосы. Цветом почти как у меня, только чуть светлее, ещё и вьющиеся, едва не кудрявые — совсем не похожи на жёсткие прямые пряди, как у всех вокруг. Узкая щёлочка сильно сжатых губ. Тонкий, с лёгкой горбинкой нос. Выдающийся чуть вперёд упрямый подбородок, с ямочкой. И звёзды сияющих на бледном лице огромных, будто наполненных зелёным светом, глаз, которые упорно не хотят встречаться с моими.

Во всём облике пленницы тупое равнодушие, отчаяние, какая-то скрытая тоска и надломленность. И от этого мне вдруг становится дико не по себе, я понимаю, что вот уж этого точно никогда не прощу себе, если сейчас ничего не сделаю.

Но вариантов нет. Десяток здоровых, возможно, даже вооружённых, мужиков, это не деревенская ребятня и даже не их родители. От таких не убежишь, их не победишь в честной схватке. Тут ничего не поделаешь... С трудом совладав с собой, я просто направляюсь за дровами, как можно медленнее, надеясь и истово желая, что представится случай что-то сделать. И пинками гоню жалобно заглядывающие в глаза мысли о том, что, скорее всего, в данной ситуации бессилен.

Тем временем, девушку — а она очень молода, едва ли не девочка, хорошо если восемнадцать есть — двое из конвоиров, или какую роль они выполняют, не знаю, стаскивают на землю и волокут внутрь кузницы. Склонив голову и стараясь быть возможно более незаметным, просачиваюсь следом, аккуратно сложив принесённые из поленницы дрова в сторонке.

Гурт зыркает на меня и едва заметно мотает головой в сторону двери — мол, иди отсюда, подобру-поздорову. Но я делаю вид, что не замечаю, и отхожу в дальний тёмный угол.

— Кузнец, скорее! Время!

— Надо развести, прокалить...

— Я сказал, быстрее! Мне безразлично, что там тебе надо!

Начинаются приготовления. Разводится огонь, раздувается мехами. Девушку грубо кидают на наковальню, Гурт берётся за ошейник, представляющий собой полукруг грубого металла с "ушками" на концах, пробует надеть на тонкую изящную шейку...

В последний момент рабыня, казавшаяся до того безразличной ко всему, изворачивается и чуть не вырывается из держащих её рук. Начинается неравная борьба, но, к сожалению, с предрешённым исходом — те двое, держащие девушку, заведомо сильнее. И, в конце концов, мерзкий безобразный обруч всё же оказывается на месте, а Гурт начинает поспешно вставлять в отверстие в "ушках" нагретую короткую болванку. Как он ни старается делать это аккуратно, доносится запах горелых волос... А возможно, и не только — но об этом я стараюсь не думать. Слышатся удары и сопровождающие их едва слышные испуганные всхлипы. Пока металл ещё горячий, его требуется расклепать, сплющить с краёв, чтобы было не разжать "ушки" обратно.

Кузнец заканчивает, и девушку, не церемонясь, окунают головой в лохань с холодной водой. Поднимающиеся на поверхность пузыри отчаянно вспучиваются под шипящим облаком пара. Я понимаю, что если бы её хотели утопить, то могли бы сделать это гораздо проще, поэтому просто отворачиваюсь в сторону, бессильно сжимая кулаки и стараясь не вслушиваться в омерзительную возню.

Но это не конец. Не обращая никакого внимания на то, что бедняжка жадно глотает воздух, её опять тащат к наковальне, попутно оголяя плечо — пришла пора клеймения.

Вернее, пришла бы, но на улице раздаётся шум, заставляющий всех насторожиться. Сначала доносятся встревоженные крики, лошадиное ржание, потом вдруг всё заглушает страшный, утробный, звериный вой. Один из конвоиров выхватывает из огня положенный туда стальной прут с тавром, но, видимо, остаётся недоволен увиденным и кидает обратно.

— Рогатый его забери, ещё не нагрелся... Кузнец, смотри за девкой! А мы глянем, что там, — он кивает своему соратнику, и эти двое поспешно выскакивают наружу, откуда буквально в следующее мгновение прилетает чей-то душераздирающий вопль, такой, от которого волосы на голове встают дыбом.

Гурт, стрельнув глазами вслед, переводит изучающий и будто что-то взвешивающий взгляд на меня, подобравшегося и готового к чему угодно. Многозначительно кивнув на рабыню, он поудобнее перехватывает свой молот и делает шаг прочь из кузницы.

Понимая, что другого случая может не представиться, подскакиваю к девушке.

— Пошли! — кричу, одновременно хватая её за руку и вытаскивая кузнецов меч. Практически готовый уже, даже заточенный и с новенькой рукоятью из кожи. Гурт сумел спрятать его от воинов, видимо, потому и метался сначала в кузню и обратно, но мне-то этот свёрток сразу бросился в глаза...