— О мой господин, сын бога, прости раба своего, и если я нашел милость в очах твоих, поведай рабу своему! Сия госпожа, мать и владычица наша, дочь богини, она старшая сестра господина моего? — церемонно переспросил старейшина.

— Какого господина? — не понял я.

— Сия госпожа, мать и владычица наша, дочь богини, она твоя старшая сестра, господин мой, сын бога?

— Почему ты так решил? — удивился я.

— Мой господин, сын бога, хорошо служит своей старшей сестре, владчице...

— Нет-нет-нет, — запротестовал я. Вот еще, произведут меня в гувернеры этой самой владычицы, матери их, — но у нас просто так принято, что женщине дают кусок прежде мужчины.

Тот ахнул:

— Воистину, как далеко небо от земли! Покрой грех раба твоего, ибо не знал раб твой, что так же далеки пути богов от наших путей.

И что-то стал объяснять своим соплеменникам, к большому их удивлению.

— Я смотрю, ты с ним нашел общий язык, — удивилась Юлька, наспех запихивая в рот первый кусок — как быштро!

Некоторое время рты наши были заняты, так что обсудить лингвистическую проблему было некогда. А потом нам поднесли чаши с вином. И я решил, что надо проявить инициативу, приосанился, поднял чашу и сказал тост:

— Друзья, мы благодарим вас за вкусную еду!

— Мы нашли благоволение в очах сынов божьих! Наша жертва им приятна! — завопил старейшина и тут же громко и радостно залопотал на своем языке, из которого я понимал только отдельные словечки, и то не был уверен, что правильно. Толпа снова ахнула, на этот раз радостно, и поклонилась нам. Только тут я обратил внимание, что на корточках перед нами сидел только старейшина, а остальные почтительно стояли кругом.

— Друзья, садитесь к столу, здесь на всех хватит! И вина себе налейте!

Мне как-то даже неловко было пить, пока ни у кого не было в бокале, то есть в плошке. А Юлька, паршивка, уже пригубила и скривилась:

— Вино у них совсем никакое. Не умеют арабы вино делать!

А толпа, радостно кланяясь и галдя, стала рассаживаться вокруг стола. Старейшина, налив себе вина, подсел к нам и завел привычную песнь:

— Рабы ваши нашли благоволение в очах господ своих, дочери богини и сына бога, да не прогневаются господа наши, владыки наши, на рабов своих...

— Хватит уже, — ответил я и чокнулся со старейшиной, который явно не был знаком и с этим жестом, — давай уже выпьем!

Вино было слабеньким. Разбавленным, точнее, причем очень сильно разбавленным. Так, кислятинка... Да и вкуса никакого. Я залпом осушил чашу, и мне тот час налили из кувшина еще, да и Юльке подлили. И мясо, кстати, было у них каким-то недосоленным, и совершенно не перченным. Специй пожалели, что для ближневосточной кухни очень странно смотрится. Я думал, будет сплошной огонь во рту!

— Ладно, ты мне скажи, откуда ты иврит знаешь? — спросил я старейшину.

— Раб твой не знает "иврит", сия премудрость открыта сынам богов, — ответил он.

— А язык, на котором ты говоришь?

— Раб твой говорит на языке Тира и Сидона, словами хананейскими, ибо вот уже много лет как приходят оттуда к рабу твоему, и продают, и покупают. И были годы, когда милостивы были боги к стране Угаритской, и много было гостей из Тира, и Египта, и Крита, и дальних островов, и были здесь сыны хеттовы, и сыны амореев, и сыны Ханаана, и сыны...

— К чему-чему-чему были милостивы боги? — переспросил я.

— К стране Угаритской, господин мой.

— И ты знаешь, кто такие амореи и хетты? И знаешь Ханаан?

— Знает раб твой, и как не знать того!

— Но не знаешь, что такое туалет, телефон, автобус и полиция?

— Сие открыто сынам богов, но не нам. Сего не слышало ухо мое, и не видел глаз мой, и отцы наши не поведали нам о том.

— И может быть, ты никогда не слышал про Башара Асада? Про Сирийскую Джамахирию? Про Америку и Россию, про Израиль и Турцию?

— Много есть на вышних небесах загадок, неведомых смертным. Башар Асад — не имя ли то острого меча, которым режет мясо господин мой? Джамахирия — не небесный ли свет, который озарил рабов твоих? Или то благоуханный плат, которым отирала руки владычица моя?

И он бережно положил предо мной порядком поюзанную гигиеническую салфетку. Судя по всему, после Юльки ей вытиралась вся деревня, и насчет благоухания он явно преувеличил.

И тут меня стукнуло, озарило, вставило, или как еще это называется — и я расхохотался. Ну да, как все просто. Как всё идиотски, примитивно, безнадежно просто. Как всё сошлось одно к одному...

— Юлька, вот что! Мы с тобой попали на ту самую экскурсию в древний Угарит. Понимаешь? Мы в Угарите. Самом что ни на есть древнем Угарите, точнее в его окрестностях тыщи за полторы или сколько там лет до нашей эры, за три с лишним до изобретения телефона, интернета и суверенной демократии. И до нашего с тобой рождения, кстати. И как отсюда выбираться, я понятия не имею. И даже какой сейчас год, нам никто тут не скажет, потому что нет у них ни сортира, ни телефона, ни календаря, ни учебника истории древнего Ближнего Востока. Мы попали. Мы попали так, что...

Я вообще-то стараюсь не материться, особенно при девушках, но в тот раз не удалось сдержаться.

— Венька, ты охренел? Какой, нафиг, древний Угарит, очнись! Тебя что, так от местной килятины вставило, или ты какой-то фигней задвинуться успел?

От изумления я, кажется, орала на всю деревню — не помню. Слишком уж резким и неожиданным стал Венькин выход из-за печки. И какая муха его укусила? Сидели, тихо-мирно шашлычком баловались. Ну да, несоленым, конечно, но это нормально. Заповедник же, аутентичность и вся прочая хурда-бурда. Или он что думал, что экскурсию ему выборочно устроят — здесь античность, а здесь вполне себе современнность? Дудки!

Молодцы арабы или кто они там, чисто сработали — аутентичность полная, комар носа не подточит. И актеров явно не самых бездарных подобрали, вон как импровизируют лихо. Интересно, что за безумный шейх всю эту этнографию спонсирует? Она ж, поди, диких деньжищ стоит, ни одно государство ради туристов так разоряться не станет.

Но впавший в амок Венька в ответ загнул такую тираду, что даже у меня, в общем-то, давно не институтки и не дочери камергера, уши в трубочку свернулись.

— Эк ты их лихо... приласкал, — вырвалось у меня, когда затихла последняя фиоритура. — Интересно, как оно будет в натуре выглядеть, если вот это... эдак, да еще через вот то?

И я c уважением взглянула на человека, оказавшегося способным изобрести столь затейливую, едва ли реализуемую на практике конструкцию.

Но Венька почему-то шутку поддержать не пожелал, напротив, мрачно зыркнул в мою сторону и явно с трудом удержался от того, чтобы в столь же затейливом духе не объяснить, кем именно он меня считает.

— Дура ты, Юлька, — наконец с трудом процедил он сквозь сжатые зубы. — Нас действительно в прошлое занесло. Пещера эта долбанная...

И я с немалым интересом выслушала все то, что именно пожелал сделать Венька с пещерой, равно как и со всеми ее предками по женской линии до седьмого колена.

Да уж, прихватило парня крепко. Неужто это его солнышком так напекло, до доисторических глюков? Предупреждать надо, почему в путеводителях ничего не сказано, что местная жара может приводить к такому отъезду крыши?

— Ну хорошо, хорошо, — успокаивающе забормотала я. Когда у психов обострение, с ними лучше не спорить, это даже дети малые знают. — Угарит так Угарит, можно и тысяч пять лет назад, я не против..

Во взгляде Венькином читалась такая вселенская тоска, словно он на веки вечные отказывался признавать у меня наличие хоть малейших признаков разума.

— Слушай, ты правда недоразвитая или тольько придуриваешься? — сквозь зубы спросил он.

Аборигены перестали галдеть и с напряженным вниманием уставились на нас, словно гадали, подеремся мы тут прямо у них на глазах или день обойдется без развлечений.

— Ты что, не видишь, что тут вообще нет следов цивилизации, никаких? — продолжал тем временем Венька, явно вновь обретший возможность изъясняться человеческим языком. — Хрен с ним с заповедником, но не живут же они здесь постоянно, правда? То есть, не жили бы, если бы это только для туристов сделано было. Значит, им как-то сюда приезжать нужно, так?

Я неуверенно кивнула. Вообще-то да... Мысль о том, что окружающая публика могла по-настоящему жить в таких антисанитарных условиях, показалась мне совершенно дикой и неправдоподобной.

— Ну вот, — подтвердил Венька. — А ты следы протекторов хоть где-то видела? Ну не здесь, а по дороге, а?

Я напряглась, припомнила наш путь в этот шашлычный оазис, и помотала головой — следов машин в окрестностях явно не просматривалось.

— А самолеты? — продолжал наседать Венька, — Ты хоть один самолет в небе видела? А ведь тут постоянно что-то в небе болтается то туда, то сюда. А антенны? Линии электропередач? Хоть что-то из этого обязательно должно было по дороге встретиться. А ты что-то из этого видела? Только буйная зелень повсюду, словно мы и не в Сирии, и узкие тропки аборигенов!

— Не-еет, — почему-то шепотом ответила я, безуспешно гипнотизируя темную точку в пронзительно синем небе и отчаянно умоляя в душе, чтобы это был самолет. Но точка, приблизившись, оказалась довольно крупной птицей. Покружив над пиршественным столом и внеся в трапезу свою лепту в виде увесистой белой плюхи, по счастью, упавшей в стороне, птица хрипло выругалась и улетела восвояси.

Увы, мне пришлось признать, что никакие блага цивилизации в последние несколько часов нам действительно не встретились. А Венька тем временем увлеченно вещал что-то про телефон вперемешку с Тигром, Ефратом и родственником их Угаритом, про неправильный иврит, отсутствие сортиров и пряностей и еще кучу всякого разного, переставшего помещаться мне в голову.

— Венечка, но это же ... — неожиданно для самой себя я завернула фразу из только что услышанной расширенной части Венькиного лексикона, — Ой, то есть, я хотела сказать, что это полярная лисичка во всей красе, прости.

На Веньку неожиданное пополнение моего словарного запаса, похоже, особого впечатления не произвело. Он хмуро махнул рукой, пробурчал что-то типа "Да ладно..." и покосился на довольно быстро спускающееся к горизонту солнце.

— И... и как мы теперь отсюда выбираться будем? — ничего умнее этого вопроса мне в голову не пришло.

— Не знаю. Думать будем, — Довольно резко ответил Веня и снова заклекотал с главарем аборигенов на непонятном языке.

В общем, мне не оставалось ничего другого, как закусить и выпить, и снова закусить, и... Нет, решила я, обжорство до добра не доведет. Лучше было разведать обстановку, и я, поднявшись на ноги и коротко кивнув Веньке, пошла прогуляться по деревне. За мной тут же увязалась толпа, состоявшая исключительно из женщин, как за столом у них сидели одни мужчины. Угорят они тут или не угорят, а вот с половой сегрегацией у них тут точно не порядок, подумала я.

Деревня оказалась довольно большой, но застроена она была совершенно бестолково. Глинобитные дома с крохотными окошками и небольшими деревянными дверками лепились друг ко другу, народ, похоже, весь был на площади, где потчевали нас — и я потянула на себя одну из приоткрытых дверей, за которой слышался детский плач. Местные тетеньки мне ничего не возразили, только ахнули и загалдели по своему. Впрочем, если бы и захотели возразить — я бы все одно ни шиша не поняла.

Перешагнув порог (для этого пришлось как следует нагнуться), я оказалась в небольшом внутреннем дворике — слева был навес, справа и прямо — комнаты, а вдоль наружной стены были навалены какие-то тюки вперемежку с большими кувшинами. Пахло чем-то прокисшим, и прогоркшим, и одновременно вспотевшим, и...

Что-то мелькнуло за окошком комнаты, что была прямо, и детский плач усилился.

— Не бойся! — сказала я по-русски, раз они все равно никакого моего языка не понимали, — не укушу! Баю-баюшки баю! Агу-агу!

В ответ на "агу" из двери робко выглянула девчачья мордашка, лет этак десяти, тут же с писком спряталась обратно, а за спиной у меня раздалась приветственная тирада на местном невнятном языке.

Обернувшись, я увидела даму... неопределенных лет, отчаянно жестикулировавшую в моем направлении.

— Ничего-ничего, я только посмотреть, — смущенно сказала я и собралась уже было выйти наружу, как вдруг изнутри дома выскочила та самая девчонка в коротеньком платьице, а на руках она несла совершенно голого и довольно упитанного младенца. Увидев меня, младенец забулькал слюнями и улыбнулся. А девчонка что-то залопотала.

— Плюти-плюти-плют! — вспомнила я про Карлсона и изобразила перед носом младенца что-то вроде козы-дерезы. А он отважно ухватил меня за палец — и вздох восхищения прокатился по толпе местных тетенек.

Ох, лучше бы я этого не делала... В общем, следующие часа два, а то и три мне пришлось старательно обходить дом за домом. Хозяйки были очень гостеприимны, я бы даже сказала, навязчивы. Меня только что не силком волокли (руками, правда, не трогали, ну, почти), совали под нос младенцев разной степени грязности и упитанности, и над каждым надо было сделать козу и сказать: "Плюти-плюти-плют!" Я, было, попробовала "Агу-агу", но мамаша был так разочарована, что немедленно пришлось утешать ее плюти-плютом. За что я была тут же награждена каким-то премиальным пирожком, довольно, впрочем, вкусным, особенно после этой жирной баранины.

Некоторые подводили даже ребятишек постарше, лет трех-четырех, а то и шести, таких же чумазых и голопузых, но тут уж я решительно забастовала. Если надо перетютёшкать всех их младенцев за эту их баранину, то так уж и быть, но воспитательницей детсада я им точно не нанималась! Тем более, пирожки их в меня уже не лезли, и вообще, столько всякой дряни они мне насовали в сумочку за эти плюти-плюты...

Приключение было утомительным, но немного забавным. А когда я вернулась к месту трапезы, солнце уже клонилось к горизонту, а Венька — к плечу старейшины. Языком он уже практически не ворочал.

— Культурно отдыхаете? — спросила я ехидно, — а я, между прочим, провела осмотр младенческого населения этой деревни. По моим подсчетам, здесь обитает не менее двадцати пяти грудничков! Большое у них село.

Хотя, может быть, я несколько преувеличила, но уж не меньше дюжины младенцев у них было, это точно.

— Спать пора, — хмуро отозвался Венька, зевая во всю свою пасть и одновременно икая, — Завтра дорогу будем — ик — икскать. Обратно. Ик.

— Как спать?! — в ужасе переспросила я, не представляя, как в таких антисанитарных условиях можно вообще куда-то лечь.

— Молча, — тоном, исключающим пререкания, парировал парень, и снова икнул

Пришлось тащиться следом за ним в недра сомнительного вида мазанки, прямо у той самой площади. Там нам выдали гору остро пахнущего скотским, а то и человеческим потом тряпья, из которого Венька с третьей попытки свил что-то вроде большого гнезда.

— Ложись давай, — скомандовал он и на всякий случай добавил — Можешь не раздеваться.