Степное солнце

Игла закрутилась в пальчиках, бегая между нитками, стягивая разорвавшиеся края, точно соединяя два берега. Но детское любопытство успевало выхватить взглядом, как муха с гудением уселась на лавочку возле ткацкого станка, а под корзины заполз огромный черный жук. Горячее солнце припекало ногу. Со двора через окно доносились лошадиный храп, перестук копыт, гомон людских голосов. Девочке хотелось туда, но работа и хромота не позволяли.

В Араде работали все: и дети, и взрослые, И все же те, кто летами был как Ман или чуть старше, частенько сбегали в поля поиграть-помахать мечами-прутиками, рассказать друг другу страшные истории. Имк и Сати, даже зная, что наказание за то последует, тоже исчезали из дома. А Манат не могла. И обидно ей было, что нет резвости в ее ногах, и шептала девочка об этом богам степным, чьи имена — резкие, обжигающие язык, называли жрица и Самсара, и богам северным — холодным и грубым, о которых упоминала мать. Манат не умела еще обвинять и обижаться, просто удивлялась, что боги явно не заметили, какая из нее получилась бы хорошая всадница, лучница или мечница, или хозяйка Большого Дома. Хотя тут тушевалась северянка, представив, сколько всего надо уметь, чтобы держать в руках нити Большого Дома.

* * *

Самой почитаемой женщиной арада была жрица Остроха. Высокая, статная. С черными проницательными глазами, длинными, гибкими пальцами, похожими на ветви ивы. Ходила она так, словно плыла по водной глади. Платье ее было все увешано золотыми бляхами, каждая — звонкое солнце, а на том солнце птица парящая, зверь бегущий, и все разные, ни одна другую не повторяла. Были там и диковинные существа, которых видеть могла лишь божья служительница, ибо глазам живых они не являлись.

Святилище, в центре которого ныне стояла женщина, опираясь на посох, было круглым, как светило. В центре из белого камня было выложено Великое Древо с тугими толстыми корнями, необъятным стволом и густой кроной, у самого основания его высился на два локтя над землей алтарь. По бокам жертвенника стояли жаровни, выдолбленные в камне, украшенные изображениями животных и птиц, как на бляшках и подвесках жрицы. Манат всегда хотелось поближе рассмотреть их, провести пальцем по тонким линиям — очертаниям. Ведь о многих существах девочка лишь слышала, но видеть ей их не доводилось.

Пламя и ночная тьма игрались, ласкались меж собой, одно перетекало в другое, всполохи плясали по блестящей поверхности камня, Остроха, пустившись на колени перед алтарем, шептала молитвы, и шепот ее перекрывал потрескивание костров, звуки шагов и людское дыхание, и казалось Манат, что девочка уже не в своем мире, недалеко от крепкой стены городища, а в другом, чуждом, куда может заглянуть, пока жива, только жрица.

Люд пришел к святилищу одетый не так как обычно, это был праздник для арада, даже нечто большее. А потому бежала вышивка по рукавам и подолу, по вороту и груди. Поблескивали подвески из бронзы и серебра, а на ком-то и из золота. Игрались переливами света фибулы и бусы. Длинные безрукавки, высокие сапоги на ремнях, головные кожаные тиары с камушками-глазками.

Мужчины и женщины, рабы и свободные, местные и пришлые гости, воины и мастеровые — все шли поклониться богам: дети чинно, как взрослые, шествовали рядом с родителями, выражая почтение и послушание, шаркали ногами старики в морщинистых складках и с упрямо торчащими подбородками, из тех, кто дожил до того времени, когда волосы на голове стали похожи на пепел.

У самой границы круга рядом с Самсарой, Сати и Имком, который все же добыл пояс и избежал материнского неодобрения, стояли Хельга с Ман за руку. Женщина и девочка вышли из городища загодя, добирались до священного места они, не торопясь, часто останавливались, одной мешал живот, а второй хромота, но для девочки это было самое настоящее счастье — идти с мамой, сжимая в ладони ее пальцы и слушать ее нежный голос.

Воины стояли отдельно от семей полукругом.

Все смотрели на жрицу, которая верховодила в святилище, тут ей уступал даже арад.

Хельга, пока они с Ман шли, рассказывала, что такого не было на Севере. Таинство общения с богами там доступно было лишь самым сильным мужам рода. Здесь же боги внимали просящей их женщине, и Остроха, не боясь, опускала руки в огонь и в кровь, вознося просьбы и мольбы. И голос ее в такие моменты заставлял мурашки бегать по спине, будто уста жрицы были вратами в тот мир, что способен был даровать великие блага и принести страшный вред.

Девять сильнейших воинов вошли в священный круг, не ступая, однако, на прекрасное древо, не оскверняя его сапогами, в руках их сверкали на длинных древках наконечники — победители Имперских легионов. Ведь именно они и то самое главное Копьё стали спасителями Степи.

Воины замерли изваяниями — камнями, пока святилище заполнялось людьми, и лишь ветер игрался с длинными волосами мужчин и женщин, сжимавших смертоносное оружие. Этот же ветер приносил из степи запахи трав и близкого дождя, а едва заполнилось пространство вокруг не пересекаемого круга, он стих, будто потерялся в копьях.

Они ударили одновременно, в такт песне, что полилась из уст жрицы, ускоряясь с каждым словом. Металл задника копья звенел о камень под ногами, как гром и топот копыт, сотрясая землю. Люди подались вперед, небо ответило всполохами там, где засыпало светило.

Широкие одежды жрицы раскинулись в стороны, укрыв собой всю крону Древа. Голос ее опустился до шёпота, пронизывающего, как ледяной ветер. Копья замерли занесённые. Она же двинулась к корням, ступая босыми ногами по стволу. Воздух за ее спиной заклубился, а на кроне за ее спиной показался связанный молодой бычок, завалившийся на бок. Манат едва слышно ахнула, подивившись силе богов и жрицы. В руках Острохи сверкнул длинный кинжал, и вскоре по белому камню поползла кровь, она не сбегала струйками на землю, а окрашивала крону в цвет самой жизни. Жрица взмахнула длинным одеянием и пошла дальше и кровь, как живая, следовала за ней.

Там, где стелились корни, женщина опустилась на колени, приложившись лбом к основанию Древа. Воздух вновь заклубился, и второй молодой бык замычал сквозь спутавшую морду его веревку. Взмах кинжала и опять бежит кровь.

Манат, как и все, затаила дыхание. Примет ли жертву бог?

Тела быков дернулись, и точно зыбкая топь, твердый белый камень потянул их внутрь Великого Древа. Над толпой пролетел радостный вдох. И люди, следившие до этого за движениям жрицы, запели вместе с Острохой. И копья помогали им держать ритм и стройность. Манат тоже пела. И даже уже не удивлялась тому, что прекрасное Древо белело на глазах и совсем скоро стало снова, как снег.

Алтарь, к которому подошла жрица, освещало пламя костров. Тени плясали по его поверхности причудливые танцы, виделись в этой пляске души ушедших ещё не обретшие нового воплощения. Вот мелькнул силуэт девушки с гибким станом и руками-крыльями. Вот мужчина — тень грозный и воинственный.

Сейчас должно было состояться главное действо — передаст арад жизни и смерти вершителям коней. Свежих, молодых. Чтобы боги, сражающиеся с Великим Злом, сменили своих уставших, и мечом да светом очистили путь обозами Нура, защитили сам арад, в котором оставался главой старший брат вождя Дор, который стоял ныне в круге. Он был сильным первым воином. С седыми прядями в тёмно-коричневый косах с яркими карими глазами. И казалось Манат, что он не умел улыбаться. Всегда лицо его было хмурым как осеннее небо.

Жеребцов подвели к алтарю трое молодых воинов, которые первый раз готовы попытать счастье на Великом Выборе за право обладания Копьём. Среди них был и Заур. Пламя плясало на его лице, и чудилось, что отражает оно мысли юноши, все о битвах и походах. Арад Нур часто шутил, что сын, должно быть, был в прошлом перерождении свирепым степным царем. Да так и не очистилась от той жизни его душа так и жаждала крови, меча.

Кони были красавцами. Манат бы побоялась приблизиться к такому ближе, чем на пять шагов, а уж за узду бы и не удержала, но из рук молодых варанов вырвать было гораздо сложнее, чем из маленьких пальчиков северянки.

Для всех степняков, жизнь которых напрямую связана и зависела от лошади, это жертвоприношение было самым искренним обращением к богам, ведь взлелеянные заботливыми руками кони могли спасти не одну жизнь. Но варанов утешало то, что седоками их станут боги— благодетели. А это самое главное.

Манат не раз видела, как резали коров и свиней, овец и коз. Они тоже были частью племени, о них тоже заботились. Но они были рождены, чтобы давать пишу. А вот как переходят в иной мир кони, Манат смотреть не могла, хоть и не была по крови степнячкой.

Заур, который в прошлый праздник стоял недалеко от нее, заметил, что девочка отворачивается, и отругал, сказав, что так делать не следует. О жертве нельзя сожалеть. Ее нужно отдать искренне. Иначе боги могут не принять самое дорогое.

Манат запомнила это и смотрела. Старалась смотреть...

Но выходило так, что глаза опускались на белое Древо, готовое впитать кровь новых жертв. Заур не увидит и не отругает. Имк даже не скажет ничего. Он тоже не любит, когда убивают коней. Мама, стоявшая рядом, тоже не смотрела — живот при виде крови сразу схватывало.

И девочка, сдавшись, подняла глаза на темное небо, в котором тонули звёзды — глаза богов, следивших за этим их миром.

Гроза, шедшая с запада, приближалась и удары копий смешивались с ударами грома.

Глухие звуки, падения тел. Ликование людское и радость, что древо понимает дар. Волна радости была почти ощутима, как крылышки стрекозы, она касалась лица и рук.

Значит, все будет...

Крик, едва зародившийся, застрял в горле. Женщина, мать одного из мастеров, живших в Большом Доме и не раз виденная Манат, рухнула на землю, как поражённая смертью.

Все замерли. Занесённые копья застыли в воздухе.

Удар сердца, ещё удар, ещё. Вдали громыхнул гром.

Кровь коней затопила древо. Она светилась и переливалась, шла рябью.

Никто не двигался, будто сама великая река бытия замёрзла.

Сердце Манат же вдруг ухнулось в пятки. Девочка схватилась за материнскую руку и прижалась к Хельге застывшей как и все.

Падшая вдруг взвыла, как воет голодный шакал и вскочила на ноги резко и быстро для своих уже не молодых лет. Волосы старухи разметалсь, лицо сделалось безумным, а в глазах плясало пламя костров. Родичи ее отшатнулись, но и не они одни.

Даже воины сделали шаг назад, можно сражаться с противником — человеком, но тут, среди пляски душ женщина могла стать воплощением великого духа.

Для духа не было запретов и старуха бросилась прямо через круг, ступив ногой на залитый кровью ствол, к семье арада Нура.

Первым полетел на землю отброшенный, как котенок, Имк. От сильного толчка упала на колени Самсара, едва не угодив руками на покрытые кровью корни древа.

Руки обезумевшей варанки рванулись к Хельге, заслонившей собой Манат, инстинктивно спасая то дитя, чью ласку женщина уже ощутила. Сухие, но в безумии сильные пальцы степнячки сомкнулись на шее беременной женщины.

— Дульге, — хрипела старуха, обдавая третью жену арада смрадным дыханием. — Дульге!

Ноги северянки подкосились. Манат же била кулачками по спине той, чей разум забрали боги, но старуха ничего не чувствовала, сдавливая все сильнее горло жертвы, заставляя женщину клониться к земле.

Все случилось быстро.

Сверкнул меч, отсекая голову безумной, и сильная рука отшвырнула дергающееся в конвульсиях тело от третьей жены арады, оно рухнуло прямо на Древо, обагряя его алой жизнью. И показалось Манат, что этого оно и ждало. Человечьей крови.

Мать пыталась отдышаться, одной рукой схватившись за шею, а другой за живот. Глаза ее вдруг закатились и женщина начала заваливаться в сторону.

Арад Нур, в чьих руках только что был меч, легко подхватил жену на руки, не дав упасть, кивнул воинам, и понес Хельгу в сторону Большого Дома. Самсара побежала за ними.

Краешек материнского подола, в который вцепилась испуганная девочка, вырвало из руки. Маленькая северянка потянулась за уходящими, поковыляла, стараясь ухватить безвольную руку матери, но не смогла поспеть. Нога мешала, спотыкаясь обо все. Девочка падала и поднималась, роняя солёную росу, потеряв все ориентиры, даже небо и землю, кроме одного — мама.

Друг оказался рядом — Имк подставил плечо и обхватил девочку за талию, помогая скакать на одной ножке. А размашистый шаг Нура уже донес его и маму до высокого забора, ограждавшего городище и скрывшего от девочки мужчину и женщину через мгновение, вскоре за ним исчезла и Самсара.

Девочка испугалась, что больше не увидит Хельгу, не почувствует материнского тепла, что та уйдет, исчезнет, и сама память о ней сотрется, как воспоминания об отце. Усталость и страх валили с ног. Силы закончились, земля оказалась у самого носа, но чьи-то руки все же не дали девочке рухнуть.

Заур нес крохотное тельце так же легко, как его отец Хельгу, даже легче, ведь Манат весила, как кролик. Стена городища вдруг оказалась совсем рядом. Никогда так быстро северянка не бегала и не ходила. Разве что лошадь могла её так нести. А вот и комната, и голос Самсары. И мама! Дышащая, живая приложилась к кубку. Нур стоял у стены, держа амфору и не отрываясь, смотрел на вздымавшуюся и опускающуюся грудь третьей жены.

Заур поставил малышку на ноги прямо у лежака Хельги и та сразу же схватилась за протянутую мамину ладонь.

Едва оторвавшись от кубка, Хельга воздела глаза к мужу.

— Молю тебя, арад мой, сдержи обещание.

* * *

Кибитки были удивительные. Манат любила ходить вокруг них, стоявших в ряд возле загона для лошадей. Высокие, покрытые войлоком и шкурами возы, деревянные части которых заботливо укрывались соломой. Такие кибитки умели делать только вараны. Слышала Ман, когда-то не было у степняков Больших домов и арадов, и кочевали народы вот в таких домах и летом, и зимою, и в мороз, и в зной. Девочка помнила, но очень смутно, что давным-давно ехала в такой кибитке, мама говорила, что арад Нур вез в них рабынь с Большого Базара... Они с мамой тоже были среди этих рабынь. Кибитка была целым маленьким Большим Домом. В ней даже комнаты были — целых две. В дальней, самой теплой, защищенной от осенних степных ветров, и ехала тогда будущая третья жена арада Нура с маленькой дочкой, в соседней рядом с пологом, прикрывавшим выход к козлам, жались три рабыни из далекого племени моравов, женщины их были некрасивы, зато умели они искусно плести, ткать, вышивать, чему обучали их с самого детства, как воинов держать меч.

И вот теперь довелось северянке освежить воспоминания о том, каково это ехать в маленьких домах. Таких кибиток отправилось от арада на сход больше десятка. И лишь одна предназначалась для женщин, которые верхом не смогли бы осилить всю дорогу. Остальные были полны товара, который понравится тем, кто прибудет на Великий сход. Ведь вез Нур не только кожи и сукно, но и масло, золотые украшения тонкой работы мастеров Пересекших море, вино, горшки и прочую посуду, украшенную так, как принято в Империи За Водами: ее покрывали лаком, а под ним бежали золотистые олени, летели птицы, луна и солнце могли вместе освещать нарисованную землю.