Вышивальщица - 2

— У меня есть дом. Женщина, которая меня ждет, вполне искренне ко мне привязана, — сообщил мне между тем гость с напускным спокойствием. Гордо кивнул и хлебнул еще пива, выравнивая голос и добавляя в него малую долю угрозы. — Не советую смеяться, слушая далее... Мне порой снится сон. Как будто меня зовут и ждут. Это сильно выматывает. Я хочу заказать вышивку, брэми. Возьмите ниток каких угодно и заштопайте мое прошлое. То, до кражи меня из дома, детское. Я и так не помню семью, где родился. Я не хочу, чтобы меня звали и беспокоили. Вот вся просьба. Цена значения не имеет, наша слобода вполне состоятельна, как и я лично.

Дверь приоткрылась и в комнату протиснулся торговец, получивший от меня две монеты 'за труды'. Шел он на цыпочках и улыбался белыми губами натужно, но старательно. Дверь распахнулась шире, пропуская Ларну. Сероглазый выродер подмигнул мне.

— Как верить людям? Торговлей зарабатывает на жизнь, а памяти нет... Не видел, говорит, брэми, здесь вашей знакомой. Какие, говорит, брэми, ореховые глаза?

Ларна развернул торговца и бодро качнул в сторону лестницы. Все мы выслушали визг и дробный грохот пересчета ступеней. Ларна выглянул вслед воплям, рявкнул в полный голос:

— Увидишь стул, рыбье мясо, неси. Не увидишь — я скормлю страфу твои глаза! На кой слепому и беспамятному глаза?

Ларна обернулся, кивнул моему собеседнику и прищурился. Чуть выгнул бровь.

— Пиво где брал? Небось, подольше моего в городе, знаешь надежные места... и доставуч не в меру. Твои тросны находят меня всюду. Подай ему вышивальщицу — и все. По иным же вопросам посидеть и мирно побеседовать нам не досуг, важные мы...

— Все же Ларна видит через ставни, — поморщился гость. Чуть наклонил голову и сказал, не повышая тона: — Принесите пива для брэми. И стул тоже. Мне думается, торговец не вернется. Его теперь можно сажать на главной площади. Или падучая хватит, или перелом красивый случится... Всяко будет смотреться он жалобно и доходно.

— Тросн намалюй: 'Его изуродовал выродер Ларна', — посоветовал сероглазый, принимая у явившегося через вторую дверь человека стул и пиво. — Скрип, я же сказал, к моим домашним не лезь. Не станет она шить тебе, не тот ты человек. Мечты у тебя гнилые. Это я не в обиду, лишь в пояснение.

С тем Ларна сел, нагло намотал мою косу себе на ладонь и хлебнул пива. Вмиг сделалось мне уютно и — вот странно — ничуть не обидно. Ну и пусть намотал. Зато никто более не сядет рядом и не полезет с глупостями: стращать, гадости говорить. Тащить в подворотню и шитье мое требовать. Цена его, видите ли, не интересует!

Названный Скрипом нехотя пожал плечами и допил свое пиво. Снова его щека дернулась. И человек не стал ничего с этим делать. Прикрыл глаза, откинулся на спинку стула.

— Это личная просьба. Я хочу всего лишь узнать ответ.

— Вы не понимаете, — осторожно уточнила я, чувствуя, как сел голос. — За мои вышивки вы платите не мне. За них вы с кем-то иным рассчитываетесь. Может, с Пряхой. А может, с Ткущей... Я не ведаю. И цену не могу указать заранее. Шрома я люблю всей душой, а что натворила? Канул он с поясом моим в бездну и жив ли...

Я замолчала и жалобно глянула на Ларну. Он усмехнулся в длинные усы, заплетенные косичками. Дернул правый ус, на котором подвеска золотая с иглами — знак того, что он меня бережет всегда и от любой беды.

— Скрип, все правда. Я получил от Тинки в подарок пояс. И что? Всяк день валятся на мою шею бездомные котята. Пристраиваю и конца им нет... желание же пока не сбылось, хотя что-то меняется.

— Нельзя заштопать прошлое? — тихо и огорченно уточнил странный проситель.

Его глаза, мутные и мелкие, глянули из-под низко висящих сосборенных век с настоящим отчаянием. Теперь я разобрала на лице усталось, а бессоннцу домыслила без ошибки. Видимо, ночной непокой донимал всерьез... или это что иное, похуже сна? Оно уже меняло Скрипа и без моих вышивок. Если душа у человека жива, она рано или поздно захочет раскрыться, узнать тепло. Иногда это очень больно дается... Скрип, отчасти того не сознавая, норовил остаться прежним, избавиться от боли перемен, упростить себе жизнь...

— Вы не того хотите на самом деле, — упрямо выдохнула я. — Фальшивое желание высказали. Не в обман... То есть вы себя вернее обманываете, чем меня. Я знаю, выбрать нитку попробовала, в ней нет веса. Невозможно сделать вышивку, если она не нужна и во вред вам же. Но я могу иное дать. Только отказаться будет невозможно, когда начну делать.

— Что именно? — он уточнил нехотя, с трудом смирившись с утратой выстраданной, пусть и не настоящей, мечты.

— Нитку. Она у вас сильно уже вытянулась. Она и болит, и норовит цепляться за все подряд. Тянется куда-то. Не исключаю, что вас и правда зовут. Или прежде ждали да искали, но уже поздно... Не знаю я. Но могу смотать в клубок тянущееся к вам оттуда, извне, и вам же отдать. Слышали сказочку про клубки путеводные?

Он поморщился и кивнул. Глянул на Ларну. Молча принял новую кружку пива из рук человека, подкравшегося со спины. Смахнул без жалости на пол последние лотки с нитками со столика, очистил место для подноса и кубка. Прибыли пирожки, сладкие сухие фрукты и питье. Кубок, кстати, подвинули и мне. Приятно: и я с угощением. И не пиво получила их нелепое, а вкусный сок.

— То есть заштопать нельзя никак, — еще раз уточнил Скрип. Глянул на Ларну, вздохнул и сменил тон, лицо исказилось в подобии улыбки. — Прямо уж я доставучий... сам не лучше. Зачем искал? Шаару я плачу сполна. С иными старостами живу в ладу, и с явными для города, и с неявными.

— Сменится шаар — снова у вас, у неявных, как ты это обозначил, вспыхнет война. Затянется на полгода, не менее, — отозвался Ларна. — Сменится он через неделю, не позже того. Ты бы новому-то подсунул тросн да и перебрался в явные. Выры сказали: если людям привычно жить подаянием, пусть узаконят себя и платят в городскую казну. Пришли человека к Киму. Надо обговорить все толком. Обязанности ваши, например. А то сунется к вам кто, место попросит в городе, ему откажут, куда идти далее? Опять же, все твои... слободчане живут без документа. Сам ты покупал пергамент у воров. И себе, и жене. Разве не так?

Скрип нехотя кивнул. Глянул на меня с каким-то даже сочувствием. Еще бы! Сижу, не шевелюсь, их разговор слушаю и колючки мне в шею впиваются. Так все сложно, напряженно. Непонятно...

— Я обдумал твои слова, вышивальщица. Клубок можно просто спрятать? Засунуть подальше, под замок... В речку бросить, наконец, и забыть о нем.

— Вряд ли. Он тянуть будет хуже каната. Изведет.

— Делать нечего, мотай, — кивнул этот странный староста, и щека его снова дернулась. — Видно, верна присказка: от прошлого не убежать. Только зачем оно мне? И зачем я таков вот — кому-то иному, нездешнему... Да и лет минуло многовато.

Он осекся, смолк. Я осторожно подцепила кончик нитки. Жесткая она оказалась, толстая и немного колючая. Вроде шерстяной, что ли? Не знаю. Цвет в нитке смутный, словно весь он в тон с самим Скрипом: вылинялый, стертый. Осталась лишь серость всех оттенков. Наматывалась ниточка споро, в охотку. Клубок получился довольно крупный. Я рассмотрела его, покосилась на Ларну и Скрипа — оба тоже видят. С моими нитками всегда так. До поры их вроде и нет, а как выявятся — уже не спрячешь...

— Левую ладонь раскрой, — попросила я у своего заказчика.

Он послушно протянул руку. Принял вес клубка, под которым чуть дрогнула ладонь. Нахмурился: сжал кулак, раскрыл снова — пусто... Усмехнулся.

— По крайней мере, не фальшивый, тут и не придраться. Он тянет, ты права. Сильно тянет. Как им пользоваться по назначению?

— Как в сказках описано, в точности, — заверила я. — Кинуть и идти следом. Ну — плыть, ехать на страфе... не важно. Для отдыха поймать, он снова пропадет в руке. Потом опять кинуть и идти. Приведет, до ниточки размотается там, куда указывает.

Скрип кивнул, сквозь зубы пробормотал нечто вроде спасибо. Покосился на Ларну.

— Шаар, значит, скоро поменяется... Я подумаю. Дороговато в оплате встанет мне клубок, как оно видится уже теперь. Захочу узаконить слободу — лишусь места старосты. Это яснее ясного. И золота немало отдам, закрывая счета с ворами. Они, кстати, не искали твою Тингали?

Ларна оскалился и промолчал. По моей спине сползла тяжеленная капля пота. Искали... Ох, сходила дуреха по городу за нитками. Никому она не нужна, как же! Сама-то не нужна, а вот шитье — в нем уже многие рассмотрели пользу, издали ничуть не приметив вреда. Скрип усмехнулся и подмигнул мне, подражая Ларне. Получилось криво и очень страшно: все его лицо смялось, исказилось.

— Не будут более искать, полагаю. Я им подробно расскажу о цене. Им от такой цены вся польза в деле станет не нужна. Как, впрочем, и многим иным. Страшные у тебя нитки, вышивальщица. И узоры они создают опасные. Пусть Ларна хранит их под замком. Пряхе платить — это чересчур жутко. Понял бы прежде, не взял бы клубка. Хотя... — он усмехнулся. — Такого меня — с клубком — даже из мести поостерегутся убивать. Не захотят переводить на себя расплату с Пряхой. Прощай, Тингали. Очень постараюсь не попадаться более на твоем пути и просьб не высказывать.

Он сгорбился, нашаривая пристроенный к стулу, до поры незаметный костыль — красивый, резной. С серебряным узором. Скрип ловко оперся и встал. Зашагал к дальней двери, припадая на левую ногу. Я уткнулась носом в плечо Ларны и всхлипнула от запоздалого страха. Само собой, он привычно это обозначил насмешкой:

— Что, опять поджимаешь хвост после драки и в кусты налаживаешься? Пораньше не могла испугаться? Еще дома, ну хотя бы у ворот города. Тогда бы следовало сообразить, а сообразив, назад повернуть?

— Прости. Глупая я. Непутевая. Можешь ругать и лупить. Виновата кругом.

Он расхохотался, азартно скаля свои волчьи зубы. Ему ничуть не было интересно ругать и лупить, облегчая мое самоедство. Так и пояснил: сама себя ругай, сама казни. Иного не будет... Злодей! В косу как вцепился, так и не подумал освободить. Нитки, выбранные мною, комком свалил в мешок заплечный. Туда же ссыпал все бусины и ракушки, без разбора — прямо из ячеек. Потащил за косу по лестнице в нижний зал, там еще набрал ниток по своему разумению. Хищно прищурился на торговца, затравленно жмущегося в углу. Лавочник щербато улыбнулся от ужаса, продолжая прятать за ладонью синяк в пол-лица.

— За счет заведения, — пискнул ушибленный гнилец, теряя голос.

— Ума нет у того, кто дарит нитки вышивальщице, — укорил его Ларна, звонко отсчитал золотые из горсти на прилавок. — Я уже пропал, мне не выбраться вовек. Нитки подарил, пояс получил и жду исполнения желания, спасая котят. Но ты-то, немочь трусливая? Ты ж удавишься с того подарка в первый день, тьфу... Живи, копти небушко и нам не дави на совесть.

Ларна прихватил еще пук ниток, усмотрев мой интерес к ним. Сунул в мешок. Меня толкнул к двери, и мы вывалились на улицу. Ох, как же мне стало жарко и жутко! Я мигом сообразила: сплетня с гробами утратила интерес для города. Голодная, вечно ждущая зрелищ рыночная толпа оглянулась на Ларну, которого она всюду замечает. Толпа впилась в меня осиным роем колючих взглядов. И знать не желаю, что они подумали! И слышать не желаю. Сгорю на месте, угольки Ларна сгребет в куль и оттащит в особняк ара Жафа...

— Косу резать станет, — твердо и громко заверила баба, собирая с прилавка нераспроданные остатки вялой зелени. — Видно, поделом.

— Не-е, оттащит подалее и там стребует плату, — зычно отозвалась другая.

— А то и сам приплатит, — добавили издали...

— Он человек сурьезный, просто зарубит, и все дела, — строго изрек дородный возница, придерживая пару рыжих жирных страфов. — Вона гля, в мешке ейном полно гадости. Надут весь. Небось, людей травила?

— Отпусти косу, — взмолилась я, уткнувшись носом в чешуйчатые ноги вороного страфа Ларны.

— Чтобы ты снова пошла смотреть город, раз людям теперь дана полная свобода? — усмехнулся злодей в усы. — Тинка, терпи. Умнее будешь наперед. Ты хоть знаешь, что воры усвоили из сказок? Вышить, мол, можно шапку-невидимку, а кошели бывают бездонные. И ковры летающие.

— Так это же — в сказках, — всхлипнула я, усердно прячась за страфом и охотно шагая к белому городу, где нет толпы.

— Как тебе сказать... — весело прищурился злодей. — Я пообещал им с помощью топора без всяких там ниток и иголок вмиг намахать голов-невидимок. При первом подозрении, что сунутся к тебе с заказом или хоть попробуют завести беседу. После подумал, Кима отвлек от забот, мне сделалось интересно: можно ли сшить летающий ковер? Он сказал сразу и громко: нет! Из чего я сделал вывод...

Ларна хитро изогнул бровь. Я охнула и подавилась возражениями. Неужто можно? Настоящую сказку соорудить, какие на юге в древности были в ходу, мне Ким так и говорил, много раз. Летали ковры над безводной пустыней, быстро и удобно. Товар возили и воду доставляли в эти... города, которые среди песка. Название их не помню.

Нет, глупости! Не сшить мне вовек такого ковра. Я покосилась на Ларну с новым подозрением. А говорил ли Ким 'нет'? Может, меня совсем уж бессовестно обманывают?

— Не бывает летучих ковров!

— Я все выведал, — усмехнулся Ларна. — Бывают. Только для воров они неполезны. Ковры летали над горячим песком, в них было зашито призвание нужного ветра. Но позвать его можно только там, где он и должен явиться. Понимаешь? Опять же, крой у ковра сложный. Не вполне он и ковер. Кроя никто уже не помнит. Да и юга более нет, Тинка. Там, за проливом, узкая полоска годной для жизни земли, владения ар-Рагов. Их злоязыкие соседи именуют красными вырами. Жара юга так велика, что вода чуть не вскипает, а панцирь может, мол, обвариться.

— Я видела их хранителя. Ничуть не красный.

— Он перелинял два года назад, — упрямо отозвался Ларна. — Прежде был краснее красного.

— Ну почему ты со мной споришь? Я ведь права!

— Потому что больше не с кем, — покаянно вздохнул он, отпустил косу и бережно приобнял за плечо. — Тинка, больше никто не спорит со мной так славно и весело. Раньше Малек пищал и шумел. Но теперь он остепенился, заделался в помощники и звонко кричит 'да, капитан' и 'вы правы, капитан'. Последнюю радость украл у меня. Как он хорошо спорил, как упрямо перечил мне... Теперь тошно взойти и на борт галеры. Он кланяется мне, представляешь?

Мне снова стало до слез жалко этого широкоплечего выродера саженного роста... Кажется, ему доставляет удовольствие глядеть, как я страдаю и жалею. Наверное, это тоже более никому не приходит в голову: жалеть Ларну. Он силен, страшен и всегда прав... Он без устали раздает оплеухи и поигрывает топором, он перезнакомился в городе с таким отребьем, какое днем и не увидеть на улицах. Его уже и воры опасливо уважают, и нищие величают брэми. Только радости для него в той опаске нет. Ларна, я это точно знаю, полюбил Шрома, как брата. Потому что они и были с огромным выром — братья. Настоящие, по широте души, по преданности морю, по доброте своей мужской, жесткой. И погружение Шрома в бездну Ларна перенес тяжело. Я теперь рассмотрела: у него складочка на лбу глубже залегла и в глазах копится тоска долгая, неотвязная. Висит дождевым облаком — зимним, тяжелым...