Запасной мир

— Как это вращается? — спросил я, указав на бревно.

— За домом — водяное колесо, — ответил Тибби. — Плотина стоит на ручье, впадающем в реку. Открываете затвор — и колесо крутится. Не нужно — закрываете.

Парнишка сказал это важно, и я догадался, что он открывал затвор. Ладно, разберемся. Если Тиб би смог... Я пошел к верстаку. К нему были прикручены тиски с медными губками. Зажимались тиски винтом. На верстаке лежали молотки, напильники, зубила, сверла, резцы. На вбитых в стену крюках висели кронциркули и линейки. Я проникся уважением к покойному Клаусу. Единственное, что портило впечатление, был мусор на земляном полу: какие то тряпки, обрывки бумаги, просыпанный порох.

— После отъезда мастера не убирали, — сказал Тибби, заметив мой взгляд. — Нужна служанка, мастер Айвен? Убирать, стирать, готовить? Могу посоветовать хорошую.

— Денег мало! — вздохнул я.

— Всего два силли в месяц! — возразил Тибби. — Я слышал ваш разговор с хозяином. Вы сделаете пистолеты и получите крону. Это двадцать силли. Платить нужно через месяц, и деньги у вас будут.

'В самом деле! — подумал я. — Два силли — это двадцать четыре пенни, меньше одного в день. Фактически рабский труд. Недорого здесь ценят слуг. А мне возиться со стиркой готовкой?'

— Пусть приходит.

— Спасибо, мастер Айвен! — расцвел парнишка. — Вы не пожалеете. Салли очень старательная.

'Интересно, кто она тебе?' — подумал я, но уточнять не стал.

— Сколько тебе лет, Тибби?

— Пятнадцать, мастер! Я взрослый.

А выглядит на двенадцать... Я достал кошелек — не тот, что показывал лавочнику — и высыпал на ладонь медяшки.

— Что скажешь об этих деньгах, Тибби?

— Гленские гроу, новенькие, — определил Тибби, склонившись над ладонью. — Откуда они у вас?

— Трофей. Их примут в оплату?

— Конечно! Гроу берут даже лучше — они полновеснее.

'Плохи дела в этой стране, — подумал я. — На меди экономят'.

— Держи! — я протянул Тибби гроу. — Это тебе за помощь. Вот еще два и добудь мне какой нибудь еды. Хотя бы кусок хлеба. С утра не ел.

Я мог позволить себе щедрость: капитал возрос. Парнишка схватил монеты и убежал. Не успел я разложить имущество, как он вернулся. В руках Тибби держал миску и ломоть хлеба. Над миской курился парок.

— Еще горячая, — довольно заявил мальчик, протягивая миску. — Мать только что сварила. Мы рядом живем. Еду лучше покупать на рынке, мастер, — там свежее и недорого. Утром придет Салли, поручите это ей. Она хорошо торгуется. У мастера Клауса есть ледник, там можно хранить провизию. Если покупать много, выйдет дешевле. Ешьте, мастер! Завтра Салли заберет миску.

Лицо Тибби выражало стремление убежать, но я остановил мальчика. Следовало получить ответ на вопрос.

— Почему на шпиле храма в Иорвике колесо?

— Потому что Спасителя колесовали! — ответил Тибби и умчался.

* * *

Разбудил меня визг.

Вечер прошел в хлопотах. После ужина, обследовав постройки, я нашел деревянную бочку и медное ведро. Вода имелась в реке. К ней вела калитка, запираемая на засов. На берегу обнаружились мостки. Я вымыл бочку, отнес ее в дом и натаскал воды. Затем разжег горн и поставил в него полное ведро. Древесного угля у Клауса имелось в избытке. Вскипевшую воду я вылил в бочку, размешал и залез внутрь. Предварительно скинув протезы, конечно. Мирка мероприятие не одобрила и на приглашение составить компанию презрительно фыркнула. В сарае нашелся щелок, и я с наслаждением — до скрипа кожи — отмылся. Затем постирал одежду, не тронув только рубаху. В последний миг обнаружилось, что простыней в доме нет и одеяла — тоже. Перспектива спать голым не вдохновляла: ночи в Алитании стоят прохладные. Развесив постиранное сушиться, я завалился на кровать, укрывшись кожаным фартуком — единственным, что сгодилось для этой цели. Без протезов его длины хватило. После ночи в лесу матрац и подушка показались мягкими. Я не заметил, как провалился в сон. Спал долго — пока не завизжали.

Вскочив с кровати, я сунул ноги в протезы, заправленные в сапоги, и побежал в мастерскую. Там оторопело уставился на девочку, стоявшую у порога. Лицо ее выражало ужас. Увидев меня, она умолкла и шмыгнула носом.

— Ты кто? — озадаченно спросил я.

— Салли, — ответила девочка и вновь шмыгнула.

— Чего визжишь?

— Вот! — Она указала на пол.

Я присмотрелся. У порога рядком лежали дохлые мыши. Трупики выровняли по ранжиру — от самой крупной до мелкой, причем проделали это не без изящества. Миркина работа.

— Очень боюсь мышей, мастер! — промолвила девочка дрожащим голоском.

Я вздохнул, взял оставленную в углу метелку — вечером я не удержался и в мастерской прибрал — и смел трупики в деревянный совок. Выйдя во двор, швырнул их через забор. Найдется кому подобрать — зверья хватает. Вернувшись, я обнаружил Салли у стены. Она вжималась в нее спиной, а напротив, выгнув спину, шипела Мирка.

Я свистнул. Мирка подбежала ко мне. Я бросил метелку с совком и подхватил горностайку. Оказавшись на плече, она довольно стрекотнула: видел, как я? И мышей наловила, и человеческую самку приструнила.

— Не бойся! — сказал я Салли. — Мирка ручная. Она не ест маленьких.

— Я не маленькая! — обиделась гостья. — Мне двенадцать лет.

— Совсем большая... — согласился я. — Ты как вошла, Салли?

— Так не заперто.

Конечно! Сам вчера открыл дверь — чтоб Мирка могла гулять. И ворота не запер. Заходи, кто хочет, бери, что хочешь...

— Погуляй во дворе, Салли!

Косясь на Мирку, Салли выскочила во двор. Одежда за ночь высохла. Я натянул штаны, а с курткой случился облом — села. Я не учел, что она из сукна. Полотняные штаны стирку выдержали, а вот куртка — нет. Я выругался. На шум заглянула Салли. Я стащил куртку и швырнул ее на верстак.

— Выброси! Или пусти на тряпки.

Салли подошла, взяла куртку и внимательно рассмотрела.

— Она вам и вправду не нужна?

Я вздохнул.

— Тогда с вашего разрешения я ее заберу. Взамен принесу ветошь — она понадобится. Мастер Клаус ее использовал.

Хм!..

— Ты работала у него?

— Да! — кивнула девочка. — Мной были довольны.

— Ладно! — сказал я. — Пошли на рынок! Есть хочется...

Дорогой я слушал Салли. Она оказалась сестрой Тибби — кто б сомневался? Еще, сообщила Салли, у них есть младшая сестренка, ей всего шесть. Зовут ее Нэнси. Она очень забавная и любит играть. Живут они с матерью, отец умер зимой — простудился. Им стало тяжело: остались долги. Мать стирает и шьет, Тибби работает в лавке, а ее пристроили к Клаусу. Тот был строгим, но платил аккуратно. Она рада, что новый мастер согласился ее взять. Он не пожалеет...

В руках Салли тащила корзины. Я пытался их взять, но девочка не отдала.

— Это моя работа! — заявила она твердо.

...Рынок размещался за городскими воротами, но не теми, в которые я въезжал. На небольшой площади рядами стояли возы, тачки, между ними бродили люди и слышались голоса продавцов. Салли решительно направилась к возку, где, испуская призывный аромат, лежал на холсте хлеб.

— Свежий, с пылу, с жару! — возвещал мужчина в холщовом колпаке. — Тает во рту! Пенни за фунт! — добавил, заметив нас.

— Берем ковригу за три пенни! — сказала Салли, ткнув пальцем в один из хлебов.

— Побойся Спасителя, девочка! — воскликнул продавец. — В ней пять фунтов! Четыре пенни — последняя цена.

— Хлеб треснул, — заметила Салли. — Жар в печи был большим. Это значит, что корка толстая. Коврига зачерствеет, тогда и половины не выручите. Три полновесных гроу!

Продавец почесал колпак.

— Где вы взяли это чудище, мастер? — спросил меня. — С ней невозможно спорить! Ладно, бери за три, только никому не рассказывай! Будут смеяться, что уступил девочке.

Я заплатил. Салли ловко перебросила хлеб в корзинку.

— Он хороший! — сказала, когда мы отошли. — Это ковриги мастера Кейла, лучшего пекаря Иорвика. У возка его слуга. Он недавно в Иорвике и в хлебе не разбирается. Иначе б знал, что треснувшая корка — добрый знак. В муку ничего не подмешивали.

Я вытащил нож и отхватил горбушку. Откусил. М м м! Теплый ржаной хлеб из крупномолотой муки буквально таял во рту. Я не заметил, как сжевал все, и немедленно отрезал еще ломоть.

— Возьми! — протянул хлеб Салли.

— Я завтракала, мастер! — отказалась девочка. Она опустила взгляд и сглотнула.

— Хочу, чтоб ты попробовала. Кажется, хлеб кислит.

Салли схватила краюху и сжевала ее в миг.

— Хороший хлеб! — сказала, отряхнув со рта крошки. — Ничуть не кислый.

— Показалось! — сказал я. — Где тут молоко?

Искомое нашлось рядом. Я заплатил пенни, и мы выпили кувшин на двоих. В этот раз Салли не возражала. Я объяснил, что один не осилю, а кувшин требуется вернуть. Не пропадать же добру? Салли согласилась. Мы пожевали хлеба, запили его молоком, поочередно отхлебывая из кувшина, и я решил, что жизнь хороша. Похоже, Салли не возражала. Мы двинулись вдоль рядов, разглядывая и прицениваясь. Цены не вдохновляли. За фунт мяса с костями просили три пенни, за мякоть — все пять. Какие то сморщенные овощи прошлогоднего урожая стоили пенни за фунт, и торговки не уступали. Относительно дешево ценились мука и яйца. Как мне объяснила Салли, прошлый год выдался урожайным, поэтому муки много. Что до яиц, то летом куры сами находят корм и хорошо несутся. Подумав, я купил пшеничной муки и два десятка яиц, заплатив за все пять гроу.

— Будете печь булки? — удивилась Салли.

— Увидишь! — пообещал я.

Разговаривая, мы подошли к повозке, в которой, возясь в соломе, повизгивали молочные поросята.

— Шесть пенни за каждого! — сказал хозяин, заметив наш интерес. — Поросята здоровые, растут быстро.

— Я не собираюсь держать свиней! — хмыкнул я.

— Так вам чтобы есть? — догадался хозяин. — Есть один хроменький, отдам за три. Вот! — он вытащил из соломы небольшого, но упитанного поросенка. — Видите, ножка сухая? На выращивание не купят, а есть сгодится. Берете?

— Это очень дешево! — шепнула мне Салли. — Только пусть сам убьет.

Я передал пожелание. Мужик ухмыльнулся, взял поросенка за задние ноги и с размаху треснул головой о край повозки. Поросенок взвизгнул и обмяк. Хозяин бросил убиенного нам в корзину и принял плату.

В следующей повозке лежала рыба. Я сделал стойку. Рыбу я обожаю. Но выпущенную слюну пришлось сглотнуть. Цену ломили неимоверную. Целый силли за небольшого сома!

— Что так дорого? — возмутился я. — Он же в реке плавал, растить кормить не надо!

— А королевский налог! — возразил продавец. — Шесть пенни за десять фунтов улова. Если ничего не поймал, то все равно плати. Стража следит.

— А если для себя?

— Без разницы! — вздохнул продавец. — Чем бы ни ловил: невод, бредень, паук, удочка или даже багор — все равно. Не заплатишь, присудят штраф. Два раза поймают — тюрьма.

Я только головой покачал. У местных правителей мозги есть? Ввести налог на рыбалку! Казне урон, и людям плохо. Внезапно меня осенило.

— Салли! — спросил я. — Где можно купить тонкий, но прочный шнур?

— Идем! — сказала она.

Мы направились в вещевой ряд, где я приобрел моток шнура. Как мне объяснили, его используют при шитье палаток. Пропитанный воском, шнур не боится воды — что и требуется.

— Зачем он вам? — заинтересовалась Салли.

— Мирку привязывать! — просветил я.

Салли насупилась: поняла, что шучу. Горностайку, чтоб не привлекать к себе внимания, мы оставили дома. Ясень пень, что не привязывали. Мирке перекусить этот шнур, что мне сглотнуть.

В вещевом ряду торговали одеждой. Просили дорого. Мундиры гленских солдат, содранные с трупов, ценились в пять силли. Вороха их, даже не отстиранных от крови, высились на возах. Мародеры... Хоть бы тела закопали. Салли посоветовала купить полотна на рубашку. Та, что на мне, сказала она, сшита из дорогой ткани. В мастерской я ее мигом прожгу. При ковке металла летят искры, а фартук не спасет. Поэтому Клаус, работая, надевал простые рубашки. Ее мать их сошьет. В словах девочки был резон. Я подумал и достал из сумки чулки маркитантки.

— Возьмешь? — спросил продавца.

— Не новые! — скривился тот.

— Зато шелковые! Предлагаю обмен: чулки на полотно.

— Десять локтей за пару! — встряла Салли.

— Ты что, девочка! — возмутился продавец. — Какие десять? Пять за все. Как раз на рубашку.

— Мастер высокий! — возразила Салли. — Ему нужно много полотна. Чулки стоят не меньше силли. Не хотите, сама продам!

— Какой силли! — забормотал продавец и спрятал чулки. — Ладно, на две рубашки...

Полотно он отмерял с лицом сына, потерявшего мать, и я не стал предлагать ему ленты маркитантки. Лучше подарю Салли. Задумано — сделано.

— Что вы, мастер! — смутилась девочка. — Это дорого!

— Мне они ничего стоили — трофей. Носить их не могу — волосы короткие, — я снял шляпу и провел ладонью по стриженой голове. — К тому же могут неправильно понять.

Салли прыснула и забрала ленточки. Скатав их, засунула в рукав.

...Мирка встретила нас у ворот. Принюхавшись, прыгнула в корзину и затанцевала на тушке битого поросенка.

— Будет тебе печенка! — успокоил я.

Перед тем как разделать свинку, я осмолил ее и выскреб шкуру ножом. Мирка, получив печень, утащила ее, перед этим подозрительно глянув на Салли: не вздумает ли отбирать? Поросячью голову и ножки я бросил в глиняный горшок (посуды в доме хватало), залил водой и, посолив, поставил томиться на угли. Оставшуюся тушку отнес в ледник. Он представлял собой погреб, где грудой лежал пересыпанный опилками лед. Он потихоньку таял, но хватит еще надолго. Затем я притащил доску, вымыл ее и запряг Салли мешать тесто. В сарае нашлось круглое полено. Закрепив его в токарном станке, я подогнал бабку с конусом и сходил к водяному колесу. Затвор представлял собой заслонку, укрепленную в пазах. Я потянул ее вверх, вода хлынула в желоб, и деревянное колесо высотою в полтора человеческих роста медленно завертелось. Ось с насаженными на нее деревянными 'пальцами' привела в движение зубчатый барабан на конце бревна, торчавшего из стены. Я вернулся в мастерскую. Зажатое в шпинделе полено быстро вращалось. Взяв резец, я подогнал суппорт и в два счета выточил из полена скалку с ручками. Салли тем временем справилась с тестом. Я оторвал комок, шлепнул его на доску и раскатал до нужной толщины. После чего нарезал ножом на тонкие полоски.

— Делай так!

Я протянул девочке нож.

— Что это будет? — полюбопытствовала Салли.

— Лапша! — объяснил я.

Глава 4

Обедали мы втроем. К полудню проведать старшую сестру явилась Нэнси. Как не трудно догадаться, истинной причиной ее прихода стало любопытство. Нэнси оказалась плотно сбитой, круглощекой девочкой с большими синими глазами под пушистыми ресницами. Таких детей изображают на обертках конфет: их вид вызывает умиление и желание потискать. Я это желание сдержал и ограничился тем, что усадил Нэнси за стол. Разлив лапшу, я бросил в миски девочкам поросячьи ножки, себе на правах хозяина забрал голову. Каждому из обедающих вдобавок предложили по ломтю хлеба и деревянной ложке. Нэнси зажала ее в кулачке и погрузила в варево. Ела она сосредоточенно, не забывая дуть на горячее, и с хлюпаньем втягивала в ротик разваренную лапшу. После того, как варево кончилось, Нэнси отложила ложку и взяла поросячью ножку. Обгладывала она ее деловито, выгрызая острыми зубками хрящики. В этот момент на стол вспрыгнула Мирка.