Человеческое, слишком человеческое

Город плыл за окном ховеркара — именно плыл. Все горизонты оказались до отказа забиты спешащими людьми, и час пик накрыл город глупой и заторможенной суетой, которая схлынет уже час спустя. Суета. В динамиках едва слышно бились басы, по-особенному, влажно пах забытый тут сигаретный дым, окна захлестывали потоки, на табло горело: "не пытайтесь перестроиться", — а я и не пытался, вообще не пытался. Я хотел на работу, я хотел чего-то нового — пусть оно и совсем старое, — я скучал в четырех стенах, но торопиться куда-то...

Парковка перед управлением почти пустовала: то ли все были в разгоне, то ли в пробках застряли, — но так или иначе, ни одной машины оперативника тут не было, только тачки канцелярии. Я вдохнул напоследок плотный аромат салона, натянул маску и выпрыгнул под едкие струи. Без двух девять — потрясающая пунктуальность всегда была моим коньком, кроме тех случаев, когда одолевала лень.

— Икари?

Я степенно снял шляпу и пригладил волосы. Длинный широкий коридор, стойка дежурного офицера, зеленовато-белый ядовитый неон под потолком — тут все, как всегда. И даже маленький дежурный, который знает всех, но которого никто не помнит.

— Доброе утро. Есть что-то для меня?

Иногда я такой сноб.

— Эээ... Вас разве не уволили?

Я стянул маску и выразительно осмотрел парня. Доброжелательностью лучилась вся его крохотная физиономия — в смысле, голова у него нормальная, а вот лицо словно кто-то стянул поближе к носу.

— Блэйд раннеры не бывают бывшими, сынок, — сказал я, облокачиваясь на стойку напротив него. "Масахира. Специал первой степени", — прочитал я на бэйдже бравого дежурного. "Масахира, Масахира, Масахира... Запомнить, наконец, что ли".

Я почувствовал чей-то взгляд и повернул голову. В кресло для посетителей сиротливо вжималась симпатичная девчонка, боязливо посматривая на меня и дежурного.

— Кто это?

— Свидетельница, господин... Простите, а вас точно восстановили?

Возможно, конечно, не каждому специалу стоит доверять пост дежурного, но с этим малым Кацураги не прогадала — въедливый тип с превосходной памятью на лица и предметы, на моем веку его еще никто не надул с документами или вещдоками. И еще этот Масахира жизнерадостный — как придурок прямо. Впрочем, он и есть придурок, хоть и называется это "ограниченной общественной полезностью".

— И я рад тебя видеть, — сказал я и выложил на стойку значок. — Вот мой пропуск, Масахира. На зуб попробуешь?

— Ну что вы, — смущенно улыбнулся парень. — Я же его обслюнявлю...

Гм. Шутить шутки со специалом в присутствии посетителя не стоило, нечего тут имидж портить управлению. Я скосил взгляд на девушку и начал с наслаждением расстегивать тяжелый плащ, а у локтя Масахиры как раз захрипел внутренний телефон.

— Да... Слушаюсь.

Пока наш "специальный" дежурный с мукой на лице выслушивал чьи-то инструкции, я всласть попялился на девчушку. Милое личико, только перепуганное очень, и ножки такие ничего себе. Заявлять пришла? Хотя нет, Масахира сказал — свидетельница. Что ж ты такого увидела, милая, что ни свет, ни заря прибежала к блэйд раннерам? Может, опросить ее? Приступить к работе, так сказать. Вон как доверчиво смотрит.

— Господин старший лейтенант...

Я с досадой повернулся к стойке.

— Чего тебе?

— Возьмите, пожалуйста, ваш ключ от кабинета и зайдите к капитану Кацураги, — сказал Масахира.

Кабинет... Шикарно. Теперь берем в работу свидетельницу, и жизнь налаживается. Хотя нет — надо к капитану, на утреннюю помывку мозга. Фиг мне, а не налаживание жизни, но это ничего, это я привык. Довольствуйся малым и все дела.

Я прошел по служебному коридору и уже нацелился потянуть ручку нужной двери, когда за полупрозрачным стеклом появилась тень. "Еще кто-то у капитана? Не понял". Обычно Кацураги в полдевятого проводила для дежурных и следаков оперативки в малом зале, а потом запиралась у себя и предавалась видеофонной ругани с инстанциями и жалобщиками, а также с поборниками прав Евангелионов.

Дверь распахнулась мне навстречу, и спиной вперед из святая святых кэпа выдвинулся какой-то тип с пучком встрепанных волос на затылке. Посетитель развернулся, и я обнаружил угловатую небритую физиономию с приклеенной улыбочкой. Одет он был неаккуратно, с некоторым даже хамством — вроде и при параде, все очень строгое, но, в то же время, вроде как с пугала себе шмотки снял. Галстук распущен, пиджак лучше бы за пояс заткнул, чем так через руку перекидывать. Ну а рубашку гладить мама не научила. Мда, экспонат.

— О, Икари Синдзи! — сказал неаккуратный гражданин, улыбаясь еще шире. — Утро доброе.

Ох ты ж. Вот как даже?

— Доброе. Мы знакомы?

— Лично — нет, но ты довольно известная персона. С возвращением!

Баритон у гражданина оказался вполне себе приятным, и даже очень. Дамы тают, поди. Только вот мне он не нравился — ни голос, ни его хозяин. Не надо долго учиться наблюдать за людьми и Евами, чтобы понять: этот хочет, чтобы в нем видели простака, хочет, чтобы все знали, чего он хочет, а уж какой он в самом деле — черт поймет. Страшно не люблю таких — от них попахивает отделом внутренней безопасности, спецслужбами и прочими разно-всякими конторами.

— Это там Икари в коридоре? — подала голос невидимая Кацураги. — Кадзи, впусти его и всего хорошего.

— Ага, Мисато. До встречи, Икари!

Непростой мятый хам подмигнул мне самым развязным образом и пошел прочь — под мигающие старые лампы основного коридора. Я немного посмотрел ему в спину и вошел в захламленный кабинет. Капитан терла висок, курила и смотрела телевизор с отключенным звуком, а ее чашка на заваленном столе распространяла одуряющий аромат кофе. Только у Мисато-сан в кабинете был крутейший аппарат для производства напитка богов. Мне кажется, я готов продать душу и тело за такой, даже с защитниками Ев готов каждое утро пререкаться — очень уж крепкий запах, крепкий и правильный.

— Во-первых, я тобой довольна. Хорошая работа. Садись.

Я кивнул и уселся, расправив плечи и глядя на переносицу Кацураги: пока что вроде хвалят, да и не бар тут — дистанцию и субординацию мне никто игнорировать не предлагал. Она положила сигарету на край пепельницы — почти пустой в начале дня — и сложила руки на бумагах.

— Во-вторых, с возвращением.

— Спасибо, капитан.

"Иногда я ее почти люблю".

— Теперь к сути.

Она сняла несколько верхних листов с внушительной пачки и подтолкнула их ко мне.

— Ознакомься.

Это была выдержка из дела — со ссылкой на основную часть — и приобщенные к ней свидетельские показания, оформленные два часа назад: все по форме, чин чином, я, даже не глядя на подпись, узнал закорючки Сигеру. Этот поганец пишет хуже врачей, ему можно в середину текста хоть матерщину вставлять, один черт никто это разбирать не будет. Я поднял страдальческий взгляд на капитана, но та уже смотрела на экран, ожидая, пока мой мозг осилит писанину коллеги.

— Ну и?

Я почесал макушку и сообразил, что прошло довольно много времени. Неразборчивое чтиво неожиданно оказалось увлекательным — убийство, пятиметровый прыжок, свистопляска с полицейской погоней и всего один случайный свидетель.

— Офигеть, капитан.

— Потрясающий анализ. Ты меня радуешь.

— Кхм. Я просто не понял, как это удалось провернуть в телецентре? Я, конечно, понимаю, что это Ева. Но там же система безопа...

— Вот именно. Займись.

Было тут что-то странное, и даже не одно такое "что-то", но в первую очередь меня заботило другое.

— Капитан, вы же выдали мне санкцию на беглых Ев. Почему я получаю это?

Кацураги пошевелила ноздрями, провела указательным пальцем по губам и хмыкнула:

— Теряешь хватку. До конца дочитал?

Я бросил расстроенный взгляд на листы, исчерканные безобразным почерком.

— Вроде да...

— Какие вопросы? Убит шеф-редактор, который чисто случайно докопался до обстоятельств побега Ев. С некой колонии "Саббебараах".

"Господи, что за бред, капитан?"

— Это не они. Не эти Евы. Евы не бегают, чтобы грохнуть журналистов. У них обычно другая вроде как цель. Смысл так рисковать?

— Не бегали, — согласилась Кацураги. — Раньше. А теперь вдруг сбежали и грохнули.

Я посмотрел на женщину и начал потихоньку прозревать. И мне мое прозрение совсем не понравилось, вот совсем-совсем.

— Так это не просто побег? — осторожно спросил я.

— Ага.

— Значит... Полевое испытание?

— Подозреваю, что да.

— И кто против нас работает? "Ньюронетикс"?

— Нет, они вне игры. Мы им предъявили очень серьезные вещи, так что они мешать не будут... По крайней мере явно, — добавила капитан после внушительной паузы. — Но ты держи ухо востро.

Легко сказать. После вчерашнего меня и просто так могут пришить, даже не надо совать нос в эту мутную историю. Действительно, может, забить? Ведь оказывается, умные и опасные синтетики — это верхушка айсберга. Тут как бы история с "Сатихо" не повторилась...

— Это может стать покруче, чем в восемнадцатом, — словно читая мои мысли, сказала Кацураги. — У меня все оперативники в разгоне, роют носом, в том числе и ложные следы. Ты будешь ударным форвардом, Икари. Если это и впрямь корпоративные дела, вопрос надо закрыть. Навсегда.

Я сидел в своем кабинете, таскал из принтера бумагу и комкал ее. Хрустящий лист шуршал между ладонями, пока не превращался в теплый шарик — тогда я бросал его в корзину и брал следующий. И следующий, и следующий. Все мои вещи были тут, я даже не стал снимать полиэтилен, которым их накрыли, стащил только чехол с кресла, упал в мягкие объятия и погрузился в мысли. Бумага никак не заканчивалась, мои мысли — тоже.

"Сатихо" была индийской компанией, которая наладила выпуск второго поколения Евангелионов. И решили они там, значит, не тратиться на проведение испытаний в колониях, а просто выпустили три дюжины синтетиков в город — Нью-Дели, кажется... Хотя нет, Нью-Дели забомбили еще в Войну, а это был... Нишапур. Да, Нишапур. Евы устроили там настоящий геноцид — уж не знаю, какую им там планку снесло. Может, именно эту боевую функцию и решили проверить. В конце концов, в азиатский эфир вышел один из синтетиков и объявил, что они создали химическое оружие и требуют снятия ограничения на возраст.

С тех самых пор Ев больше не пускают на Землю, директоров "Сатихо" кого рассадили по нарам, кого и шлепнули. А города Нишапур больше нет — впервые после Войны было использовано ядерное оружие. Мне в этой истории всегда нравилось, как легко пожертвовали десятками тысяч людей ради того, чтобы убить в зародыше бунт нескольких десятков не-людей. Страх организованного восстания машин — он такой. Сильнее здравого смысла.

В дверь кабинета постучали — неуверенно, как-то тускло. Я поспешно швырнул недокатанный шарик, промазал и громко пригласил входить. "Ох ты ж, вот оно как..." В приоткрытую дверь боязливо протиснулась давешняя свидетельница из приемной — та, что с обворожительным личиком и стройными ножками.

— Простите, вы старший лейтенант Икари? — спросила она, замерев у входа.

Эдакой милой девушке хотелось сразу объяснить, что мы, блэйд раннеры, вовсе не мясники и бессердечные убийцы, что не надо вот так бояться, что можно сесть, расслабиться и забыть все те ужасы, что треплют о нас журналисты... Я внезапно сообразил, что она из телецентра, а значит, сама вполне может оказаться журналисткой, так что отставил эротические фантазии и указал на кресло.

— Это я. Присаживайтесь. Вы... — я порылся на столе, разыскивая ее дело, но она протянула свой пропуск. Ладошка у нее была как она сама — маленькой и тонкой.

— Мана Киришима.

Я поднял глаза и мысленно обругал себя болваном. Конечно, на экране и в реальной жизни люди выглядят очень по-разному, но уж я-то обязан был узнать ее. "А" — я ее фанат, "Б" — у меня, извините, профессиональная память. Должна быть, во всяком случае. А еще я читал протокол ее опроса. С ее именем. Черт, черт, черт...

— Прошу прощения, Киришима-сан, не узнал вас сразу, — промямлил я, ругаясь, на чем свет стоит. Ну что за идиот? У тебя в кабинете твоя утренняя мечта, а ты тут сопли разжевываешь с причмокиванием...

На измученном лице появилась бледная улыбка.

— Меня редко узнают, старший лейтенант.

"Еще бы", — едва не сказал я вслух. Не знаю, как эта ведущая обычно выглядит вне эфиров, но сейчас она была бледной тенью своего обычного бойкого обаяния.

— Хм. Жаль, конечно. Да. Вы понимаете, что вас пригласили по убийству на телецентре?

Мана вздрогнула и прикрыла рот ладошкой. С трудом поборов острое желание обнять ее, я изобразил участливое дружелюбие.

— Простите, что напоминаю. Уверяю, не буду вас заставлять все вспомнить. Мне просто надо кое-что уточнить.

Девушка кивнула и жалобно на меня посмотрела. Я ее, конечно, понимал. Убийство на твоих глазах травмирует, а если убивает Ева — не-человек, похожий на человека, — это остается навсегда и приходит в кошмарах. Сумасшедшая текучая пластика, полное безразличие и холод. Почему-то эти твари именно в убийствах раскрывают свою ужасающую сущность. Может потому, что в основе всех поколений их контуров — контур солдата и убийцы, их первого предназначения.

Я все понимал, и она была милашка "обними-меня", но я — блэйд раннер. А жизнь — дерьмо.

— Киришима-сан, скажите, как Евангелион держал нож?

Девушка напряглась, подняла руку, сложив кулачок, и слегка согнула запястье.

— Вот так, кажется. Но я... Могу ошибиться, все было так... Так быстро.

Обратным, значит, хватом держал. Босяк, ей богу. Или спецназовец. В любом случае, только несколько версий базового обращения с оружием включали ножевые приемы этого типа, и найти прошивку, в которой содержались техники обратного хвата, будет легче. Значит, вычислю, кто именно из беглецов отметился там.

— Спасибо, Мана... — задумчиво сказал я, растирая подбородок. — Ой, простите.

— Да ничего, — девушка мило махнула ручкой и улыбнулась. — Так даже привычнее.

— Гм. Да. Благодарю вас. А почему Ева задержался над телом Миямото?

Мана подозрительно заморгала: я произнес ключевое слово "тело", назвал имя покойного, и сейчас будут слезы.

— Я... — она зашмыгала носом и взяла-таки себя в руки. — Я не поняла.

"Нет, ну какое солнышко, а?"

— Ясно. Тогда постарайтесь описать — как можно точнее — как выглядел Евангелион в этот момент.

Она задумалась, серьезно глядя куда-то мимо меня, кулачки девушки то сжимались, то разжимались. На такое можно смотреть вечно, однако я готов был уже поторопить ее, когда Мана, наконец, ожила.

— Он как будто всматривался в лицо умирающего. И замер. Как... Как...

— Как окаменел, — подсказал я холодея, и девушка закивала.

"Ой-ей-ей... Да он же учился!" Я не понимал пока что ничего, — ни чему учился этот странный Евангелион, ни зачем, — но мне не нравились даже призрачные догадки. Евы никогда не интересовались трупом или тем, кто вот-вот станет трупом, их синтетические мозги безошибочно определяли, что живой гарантированно будет мертвым, и давали следующую команду — бежать, скрываться, убивать дальше. Видимо, версия "ноль-ноль" совсем-совсем иная. Понять бы еще — какая.