Варяжко пристроился на последних санях-розвальнях, привязав Тарана за повод к ним. Возница — еще нестарый мужичок в овчинном кожухе и подбитой таким же мехом шапке, — попался разговорчивый. Похоже, даже обрадовался, что будет не один, так всю дорогу не умолкал, поощряемый вниманием слушателя и его вопросами. От него отрок многое узнал о новгородских порядках, жизни простых людей, их утехах и обидах. Наслушался о прежнем князе, Владимире, нынешнем наместнике, идущих по городу слухах о скорой смуте, междоусобице братьев. Новгородчанин лишний раз подтвердил его предположение, что местный народ на стороне беглого князя, а власть Ярополка принимает до поры до времени — пока не вернется с чужбины его брат.
Остановились на дневной привал тут же, на льду, пообедали взятыми с собой припасами. После часового отдыха направились дальше и почти сразу, за очередным поворотом реки, попали в засаду. В морозной тишине, нарушаемой скрипом снега под полозьями, раздался громкий свист. Пока мужи в обозе недоуменно переглядывались, на лед с изрезанного оврагами берега посыпалась толпа обросших людей, вооруженных разношерстным оружием — от острог и топоров до копий. Пока охрана спохватилась и вышла навстречу, тати вплотную приблизились к ней и напали по двое на одного. Варяжко в эти секунды перед боем только успел соскочить с саней и снять с Тарана притороченные меч и щит, как на него набежал дюжий мужик с занесенным над головой топором.
Не стал принимать на шит удар, шагом в сторону пропустил топор и провалившегося вперед грабителя, а потом коротким уколом меча поразил тому бок. Тут же развернулся к следующему нападающему, попытавшемуся достать его копьем. Оно застряло в деревянном щите, Варяжко резким рывком вырвал оружие из рук врага, а затем в стремительном выпаде достал клинком в грудь. Хотя он, вернее, прежний Мезенцев, впервые применил меч для убийства себе ближнего, никакой растерянности или сомнения не испытывал. В голове сохранялась полная ясность, четко видел складывающуюся вокруг ситуацию. Одного взгляда и мгновения хватило понять, где нужна его помощь и что ему нужно предпринять. Щит пришлось оставить — вытаскивать из него глубоко вонзившееся копье времени не оставалось.
Бросился к ближайшему воину, с трудом отбивавшемуся мечом от двоих татей — они в сноровке оружием явно превосходили противников отрока. Стелющимся бегом подскочил к одному из них, без всякого зазрения воткнул тому меч в спину. Пока же с оставшимся противником охранник справлялся сам, бросился дальше к следующему. Так, за спиной напавших, добрался до их вожака, стоявшим позади других и выкрикивавшим команды. Бой с тем выдался трудным — видно, что мастер из него хоть куда, он орудовал своим топором изрядно. Варяжко даже обманулся на ложный замах по ногам, в последний момент успел среагировать на изменившийся удар, но все же не сумел полностью отвести — почувствовал режущую боль в плече. Отчаянным выпадом достал таки увертливого противника, его меч пробил кольчугу и вонзился в подбрюшье. А потом от наступившей слабости упал рядом с поверженным врагом и ушел в забытье.
Очнулся от острой боли, пронзившей его насквозь, невольно застонал. Во все еще помутившемся сознании различил знакомый говор возницы: — Потерпи, милок, немного. Скоро будем в Гнездово, там тебе помогут.
Сани подбросило на очередной наледи, от вспыхнувшей нестерпимой боли Варяжко вновь впал в беспамятство. Первым чувством, когда пришел в себя, кроме ноющей, но терпимой рези в ране, стало ощущение покоя и тепла. Его не трясло более, лежал на чем-то мягком и неподвижном. Открыл глаза, в полусумраке увидел над собой закопченный потолок, вернее, свод кровли из толстых жердей и сплетенной соломы. Стены из сосновых бревен также закоптились, похоже, что изба курная, отапливалась по черному — без дымохода. Слабый свет шел от небольших окон, прорубленные в двух стенах и закрытых пластинами слюды. Сам Варяжко лежал на лавке рядом с печью, устроенной в правом от входа углу, чувствовал идущее от нее тепло.
Курная изба на Руси
В избе никого, кроме него, не было, так что мог спокойно оглядеться и понять, где он находится. Хотя и не помнил ничего, что произошло после схватки с вожаком, но уже то, что он жив и в тепле — подсказывало о сравнительно благополучном для него исходе нелегкого боя с разбойниками. Если не считать слабости во всем теле и боли в раненом месте, то чувствовал себя неплохо. Без одуряющего сознание головокружения или тошноты, жара или озноба — как будто после небольшого недомогания, а не после серьезного ранения и возможных осложнений. И сейчас и еще очень долго, пока не изобрели антибиотики, даже небольшая ранка могла привести к печальному исходу, прежде всего, от заражения крови. А что уж говорить о нем — вражеский топор почти перебил его руку. Радовался своей удаче, но и невольно задался вопросом — как она случилась?
Проверил левую, пострадавшую руку. Осторожно пошевелил пальцами — они слушались, но когда попробовал сжать в кулак, рана острой болью напомнила о себе. Больше не стал бередить ее, тихо лежал на теплой печи, пока не услышал в сенях чьи-то шаги. Вскоре дверь открылась и вошел невысокий мужчина средних лет. Неспешно снял кожух и шапку, за ними кафтан и только потом заметил обращенный на него взгляд отрока. Заспешил к нему, подойдя ближе, проговорил довольно:
— Хвала Даждьбогу, даровал тебе жизнь! Я уж не чаял, что переборешь ты лихоманку — седмицу горел в беспамятстве.
А потом, уже более деловитым тоном, продолжил: — Ну, что ж, молодец, посмотрю-ка, что у тебя с рукой.
Осторожно снял берестяные лубки, размотал повязку с высохшей кровью. Обращался бережно, но все равно боль терзала Варяжко. Он терпел ее, закусив губы, только иногда глухо стонал, когда уже было невмочь. Лекарь осмотрел глубокую рану, пересекшую все плечо, протер вокруг смоченной в вонючем зелье чистой тряпочкой, насыпал еще порошка из каких-то трав, а потом вновь перевязал, высказав удивленно: — Ты смотри, уже заживает, чернота ушла! Видно, на роду у тебя век прописан, если, конечно, в сече не пропадешь.
Лубки не стал накладывать — кость, поврежденная краем, уже стала срастаться, только велел пока руку не тревожить. После дал выпить из глиняной кружки горький отвар и оставил в покое. Варяжко, обессилев от выпавших страданий, почти сразу заснул, проспал без сновидений до самой ночи. Лежал в темной избе, прислушиваясь к себе, явственно чувствовал прибывающие силы. Задумался о происшедшем с ним исцелении — иначе, как чудом, его не назвать. Вряд ли травами можно перебороть начавшийся, судя по словам лекаря, сепсис, тут без сильных антибиотиков никак нельзя было обойтись.
Возможно, что сильный организм сам справился с недугом, но приходила мысль, что без какого-то неведомого вмешательства извне тут не обошлось. Никогда прежде Мезенцев суеверием не страдал, но после случившегося неизвестным образом переноса в тело отрока уже не так строго судил о сверхъестественных явлениях. Да и не зря, по-видимому, толковали о славянских волхвах, как о чудодеях, поднимавших на ноги неизлечимых больных. Может быть, действительно в этом древнем мире есть боги, с помощью которых они творили волшебство! Не стал путать рассудок уж совсем невероятным, принял как данность доставшуюся ему милость и заснул спокойно, до самого утра.
Еще неделю провел в Гнездово, набираясь здоровья и сил. На третий день встал на ноги, ходил сначала по избе, качаясь на ослабших ногах, а потом уже по двору и ближайшей окрестности. Много говорил с лекарем, тот рассказал о злосчастном нападении разбойников со слов старшего обоза — купца Горана. Напали не местные тати, которых на тракте также хватало, а пришлые из-за Двины ливы. Они часто промышляли разбоем на севере Руси, в отместку русичи совершали набеги на них. Так во взаимных нападках прошел весь нынешний век — с тех пор, как этот коварный и жестокий народ пришел в эти края из Померании.
Одна из их разбойных групп напала на обоз, пользуясь двойным превосходством в численности воинов. Неизвестно, чем бы закончилась схватка, если не гибель вожака ливов в самый ее разгар. Остальные не стали искушать судьбу — прихватив мертвое тело старшего, убрались восвояси. Второпях не удосужились добить раненого отрока, погубившего их предводителя. Охрана не пустилась в погоню, да и сил у нее заметно убавилось — потеряли треть людей. Наскоро перевязали раненых, собрали трофеи и вместе с обозом поторопились в Гнездово. Здесь пробыли два дня, набрали людей взамен выбывших, подлечили раненых — из тех, кто остался на ногах. Тех же, у кого раны оказались посерьезнее, оставили у местных лекарей, но простились с ними, как с не жильцами на этом свете.
Так отнеслись и к Варяжко, старший забрал его коня и поклажу, только не стал трогать вещи на самом раненом. Еще передал, что если вдруг отрок выживет, то пусть обратится в его подворье — вернет взятое добро. Да и одарит щедро за великую заслугу — ведь именно тот и поразил вожака. Другие раненые, оставленные знахарю, померли один за другие в первые же дни. Только Варяжко держался до последнего, а потом вдруг пошел на поправку, немало поразив многоопытного лекаря — с такой раной редко кто выживал, а уж тем более, когда она пошла чернотой. Сейчас порадовался за него, когда же отрок собрался заплатить за лечение из оставшегося в поясной сумке запаса гривн, отказался, заявил, что купец оплатил за все — даже погребение, которое, хвала Даждьбогу, не понадобилось.
Варяжко за эту неделю посчитал себя достаточно окрепшим и выехал с ближайшим обозом, идущим в Новгород из Киева. Также, как и с первым, объяснил старшему о поручении князя, но тот, против ожидания, плату с него взял, пусть и небольшую — десяток кунов, пятую часть гривны. Правда, в счет этой суммы пообещал кормить обедом из общего котла на дневных привалах. Обоз шел наполовину пустой — собирались загрузить его товаром в Новгороде, так что в санях места оказалось предостаточно, даже лежа, чем бывший отрок и воспользовался — так легче переносил путь. В Смоленске надолго не останавливались, к обозу присоединились еще местные купцы, следующим утром выехали к Двине по волочной дороге — в судоходную пору по ней перетаскивали ладьи между реками.
По прямой и ровной дорога уже к вечеру добрались к небольшому поселку Каспля на берегу озера — от него путь шел уже по Двине и ее притокам. Ночевали прямо в санях за околицей — гостевой двор заняли люди со встречного обоза. Стоял крепкий мороз и, чтобы не замерзнуть, всю ночь жгли костры. Варяжко продрог, его еще слабый организм не выдержал переохлаждения. К утру, когда вокруг стали собираться в дорогу, он слег в горячечном бреду. Не чувствовал, как его внесли в ближайшую избу, устроили на лавке рядом с теплой печью, вновь провалился в беспамятство. Иногда, в минуты просветления разума, как сквозь сон замечал, что его отпаивают чем-то горячим, укутывают мехом, к нему прижимается чье-то жаркое тело.
Пришел в себя к вечеру следующего дня. Услышал чей-то говор, смех детей, после почувствовал прогорклый запах шкур, чад дыма, несвежего воздуха. Слабость во всем теле не давала пошевелиться, открыв глаза, видел над собой такой же прокопченный свод, как и в избе лекаря. Боли или недомогания не было, даже нывшая прежде рана не давала о себе знать. Чуть полежав, юноша уже нашел силы повернуть голову и осмотреться. Изба внутри почти ничем не отличалась от той, где он очнулся после ранения. Разве что печь стояла не справа, а слева от входа, а на окна вместо слюды натянули бычий пузырь.
Увидел перед собой мирную домашнюю картину. В углу напротив еще не старая женщина в белой льняной сорочке и душегрее лепила на небольшом столике каравай. Рядом юная девушка в такой же сорочке и переднике чистила на пристенной полке посуду. В правом углу муж средних лет — по-видимому, глава семьи, возился с обувью, прошивал ее дратвою. На лавке у дальней стены двое детей — мальчик лет десяти и девочка помладше, игрались с щенком. Муж и жена громко переговаривались между собой о своих делах, поминали каких-то людей, похоже, соседей — что-то не поделили с ними.
Отрок пошевелился, закряхтел, подавая о себе знать. Первой заметила его знаки девушка, подняла взгляд — и Варяжко утонул в ее огромных, с поволокой, глазах. Смотрел на них, даже не различая лица и всего остального. Такого он не испытывал ранее, если не считать первые встречи с будущей женой в прошлой жизни. В этом же мире ни одна из встреченных девиц не затронула его сердца, хотя он не избегал их, даже миловался на сеновале кое с кем. Сейчас же весь свет сошелся на этой юнице, хотя ничего не ведал о ней. Только знал — покоя без нее ему не будет.
Девушка не выдержала его пристальный взгляд, отвела взор, после что-то негромко сказала, обращаясь к старшей женщине — по-видимому, матери. Ее мягкий голос показался юноше чарующей душу мелодией, все больше затягивающей в любовные сети. Смотрел на ее милое лицо, ладную фигурку — каждая черта в ней вызывала отклик в сердце, и без того заполненное волнующим чувством бескрайней нежности и отрады. Не слышал слов подошедшей к нему хозяйки, обращение ее мужа — не отрывал глаз от той, что заняла всю его душу и помыслы.
Очнулся Варяжко от наваждения, когда его встряхнули за грудки. Увидел рассерженное лицо склонившегося над ним отца семейства, а потом услышал:
— Его пустили по людски, а он тут охальничать надумал! Вот выволоку на мороз, враз уразумеешь — неча на чужих девок заглядываться, да еще при отце-матери.
Ему вторила женщина: — Не для того мы растили-берегли свою зореньку, чтобы ее поганил взором нечистым чужак прохожий! Для доброго мужа жена верная наша Милава, а не для утех беспутных!
Юноша переводил растерянно взгляд между ними, смысл их слов не сразу дошел до его разума, все еще затуманенного ликом ненаглядной. Попытался объяснить разгневанным родителям девушки, но из уст раздался только хрип. Сглотнул ком, вставший в горле, а потом слабым голосом — на большее сил не хватало, произнес:
— Прошу милостиво простить меня, что обидел невзначай. Нет у меня злого умысла, могу поклясться Родом. А дочь ваша запала мне в сердце, нет в нем теперь покоя. Она суженная моя — в том мое слово, стану добрым мужем, если отдадите Милаву в жены.
Немного размягчившись, уже не так сердито, хозяйка проговорила: — Ишь, какой быстрый — отдай ему Милаву! Да и просватана она уже, взяли за нее вено.
Последние слова едва не ввергли Варяжко в отчаяние. Встретить любовь и тут же потерять ее — от этой мысли душа застыла, как от злейшей стужи, а сердце, напротив, рвалось горячей кровью, пронзив острой болью. Невольно застонал и замер, пока не отпустило, а потом лихорадочно стал думать, что же предпринять. Знал о принятом обычае выкупать у родителей невесту, но можно ли расторгнуть помолвку и что нужно для того — не представлял. Тут вспомнил о другом, пусть и редком среди русичей, обряде — жених мог украсть девушку, конечно, с ее согласия, а потом выплатить родителям выкуп. Тем не оставалось ничего иного, как принять выбор дочери, пусть и против их воли.
