Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Так что же делать, Серый? Мы же не можем вот так, взять и оставить все как есть! Мы же потом себе локти изгрызем, что могли и не стали! А?
— Изгрызем, — подтвердил я. — Однако, Захарка, чем больше думаю, тем менее очевидно мне — что стоит делать?
— Как это? — Возмутился Майцев. — Должно быть наоборот!
— Может быть и должно быть наоборот, только получается так как получается. Вот взять хотя бы цели вмешательства. Чего мы хотим достичь?
— Ну... это, — неопределенно покрутил в воздухе ладонью Захар. — Миру-мир, войне-пиписька!
— Вот именно. Как говорит мама, которой кто-то подарил книжку с китайскими мудростями: кораблю, который не знает куда плыть, любой ветер будет попутным.
— Эт точно, — промямлил Захар.
— Но мы-то с тобой будущие инженеры и должны понимать, что произведенная полезная работа зависит от направленности вектора приложенных сил? Какой смысл барахтаться, выбиваясь из сил и не приближаясь при этом к неосознанной цели?
— Эт точно, — повторил Захар. — А ты не можешь посмотреть — к чему следует приложить силы, чтоб добиться максимальной отдачи?
— Не-а... Для того чтобы увидеть изменения, мне нужно что-то сделать, ведущее к этим изменениям. Рассуждать можно до бесконечности — пока нет действий, ничего не изменится.
— Эх, а я-то думал...
— Еще подумай. Вопрос тот же — цели?
— А какие они могут быть? Есть варианты?
— Записывай, — хмыкнул я. — Первая: сохранение СССР и вообще всего, что мы видим вокруг. На мой взгляд — полная чушь, потому что механизм уже запущен и противиться ему — только слегка оттянуть время и умножить количество пострадавших.
— Нет, Фролов, ну что ты говоришь! — возмутился Захар. — Если Союз сохранить, то мы им всем по жопе настучим!
— Наша цель — настучать кому-то по жопе или чтобы все было ништяк?
— Ну, вообще-то, чтобы все было ништяк. Хотя и по жопе кое-кому настучать... Заманчиво.
— Тогда, как будущий инженер, ты должен понимать, что остановить несущийся под откос каток не сможет никто, ни один кролик, ни второй. Ни оба вместе взятые. Размажет по дороге.
— А если нас будет тысяча?!
— Захар, — я устало пожал плечами. — Давай разговаривать не лозунгами, а предельно прагматично и приближенно к жизни? Сколько тех кроликов передавит твой каток, прежде, чем хоть на чутку притормозится?
— Не мой, а твой! — уточнил Майцев. — Ты про каток придумал!
— Хорошо, мой! Но все-таки, давай будем реалистами?
— Легко тебе говорить: ты будущее видишь!
— И прошу у тебя совета и помощи.
— Ладно, давай, что там "во-вторых"?
— Пожалуйста: не допустить доминирования США! На мой взгляд, тоже ерунда.
— Почему это?
— Потому, что есть такая наука — экономика. И в ней, не в науке, а в самой экономике, США уже доминируют полвека, подмяв по себя полмира. И если СССР своих ненадежных друзей кормит, уменьшая собственные силы, то американцы поступают мудрее — делают должными своих подопечных, а потом обдирают их как липку под пение о демократии и равноправии. Но ты еще маленький, тебе рано об этом знать.
— Да уж не меньше тебя!
— Только у тебя, Захарка, нет сорока пяти лет памяти и опыта. А у меня есть.
Захар отвернулся, чвыркнул носом, но, посидев пару минут в позе роденовского "Мыслителя", согласился:
— Не поспоришь. Что там в-третьих?
— В-третьих? Чтоб на Марсе яблони цвели!
— Ерунда! — отмахнулся Захар. — Давай по существу?
— Вот что получается, Захарыч. Если мы пытаемся лезть в политику, к каким-то официальным лицам, нам, скорее всего, не поверят. Будет хуже, если нарвемся на тех самых пресловутых "агентов влияния" — тогда точно будет "Здравствуй, речка Колыма!" Если начнем "просветительскую" работу среди своих друзей и знакомых — будет совсем плохо. У нас в Конституции прописана "руководящая и направляющая роль партии", а мы, получается, попытаемся ее собой подменить — а это вообще ни в какие ворота не лезет. Мне моя шкурка дорога. Можно попробовать самим пролезть на самый верх — при нашем-то знании раскладов это не сложно. Но есть одно "но" — у нас совсем нет времени, и мы слишком молоды, чтобы всерьез рассчитывать в ближайшие пять-семь лет достичь какого-то авторитетного положения в обществе. Хоть и был Гайдар не единственным, кто в шестнадцать лет полком командовал, но времена те прошли.
— Эх, куда не кинь — всюду клин, — прокомментировал мои рассуждения Майцев.
— Слова не мальчика... Ладно, Захарка, вот что я надумал. Как говорил наш вождь и учитель Владимир Ильич, тогда еще просто Ульянов — "Мы пойдем другим путем"! Если уж не получается у нас встать на пути исторического процесса, мы должны им воспользоваться! Оседлать несущийся каток, так сказать, и постараться поиметь на этом...
Я не закончил фразу, потому что из-за дома вышел наш вчерашний противник — Васька Глибин со всей своей компанией.
— Кажется, мы влипли, — проследив за моим взглядом, прошептал Захар.
Но он ошибся. Васька остановил свою кодлу и указал им пальцем на скамейку метрах в тридцати от нас. А сам, улыбаясь и слегка прихрамывая, подошел к нам:
— Привет, чуваки! — В правой руке у него был пломбир в стаканчике, немного уже подтекающий. По руке извивалась молочная дорожка, которую Васька периодически слизывал.
— Здоров, Вась, — поздоровался я один. — Как колено?
— Хрустит, — коротко пожаловался Глибин. — Сам-то как?
— Да мы нормально. У Захара вон ухо зарастет и вообще все отлично будет.
Васька присел на корточки напротив нас, цыкнул слюной в сторону, взглянув на стаканчик, отправил его вслед за плевком и после этого задумчиво произнес:
— А Олька-то с Кузьменом домой ушла.
Кузьмен был районной знаменитостью — играл на гитаре, колол партачки желающим, пил почти круглосуточно дешевый вермут и играл в карты на деньги. Стопроцентно асоциальный элемент, которому почему-то нипочем были все андроповские строгости.
— Да пофиг, — жестко ответил я. — Хоть с футбольной командой "Пахтакор". Пиво будешь?
— Не, я сегодня в завязке, — отказался Глибин. — Вечером на водительские курсы идти, учиться. Так что я пас.
— Ну как хочешь.
Повисло молчание, нарушаемое лишь Захаром, чвыркающим своим распухшим носом.
— Ты что там про Мазари-Шариф говорил? — наконец подошел к теме своего появления Васька. — И где это?
— Просто будь осторожнее. Если, конечно, тебе не хочется стать памятником.
— Откуда ты знаешь?
— Можешь забить. Я не неволю. — У меня не было желания посвящать кого-то еще в свои дела.
— А с Санькой все точно?
— Посмотрим.
— Ладно, Серый, бывай, — Василий поднялся. — Мы ж не враги?
— С чего бы? — Наша стычка была не первой и даже не десятой.
— Ну и ладненько. Пока.
— Пока.
Захар порывался сказать что-то обидное Ваське во след, но сдержался, потому что я показал ему кулак.
— Ты ему что-то сказал? — ревниво спросил Захар, когда Глибин отошел достаточно далеко, чтобы уже не услышать.
— Не обращай внимания, вырвалось случайно.
— Ты, Серый, смотри мне! — Построжился Захар. — Ляпнешь где-нибудь неосторожно, и — капец! Повяжут и в дурку! А то еще антисоветчину пришьют! Тебе оно надо?
— В дурку, говоришь? Вот кстати вспомнил. Не мешало бы мне провериться на предмет шизофрении.
— Если верить всяким "свободным голосам", то у нас у всех поголовно вялотекущая шизофрения. Во всяком случае — диагноз частый и опротестовать его сложно. — У Захара отец был психиатром, а под кроватью мой друг прятал радиоприемник "Грюндиг", выменянный на старый мопед. — Так что не испытывай судьбу. О том, что у тебя есть эта самая вялотекущая шизофрения, я тебе безо всяких консилиумов скажу. Даже гадать не нужно.
Солнце уже опустилось за дома и стало стремительно холодать.
— Ну так что с твоим оседланием исторического процесса?
Я немножко подумал — как бы поточнее и покороче это все объяснить...
— Почему произошел с нашей страной такой коллапс? — Спросил я. И сам себе ответил: — Причин, по большому счету, две. Первая — действия внешнего врага — США и Великобритании, вернее, наоборот — Великобритании и США, потому что главнее всегда мозг, а не кулаки. А вторая — желание наших доморощенных карьеристов получить законные неоспоримые права на владение тем, чем они управляли. Внешние силы создали подходящую конъюнктуру, внутренние — ее реализовали. Но в основе обоих встречных движений лежали деньги.
— Как это?
— Леонид Ильич со товарищи на волне подъема нефтяных цен в начале семидесятых очень своеобразно перестроил нашу внешнюю торговлю и, соответственно, внутреннюю структуру производства и потребления. Теперь СССР полностью зависим от цен на нефть. А цены устанавливают они — американцы и англичане — на своих биржах. И цена выражается в долларах. Которыми, и только ими, за нефть и расплачиваются. Для того, чтобы накормить детей в пионерском лагере, нам нужно продать тонну нефти. Но если цена упадет в пять раз? Если ее сознательно уронят? Достаточно ли будет нам продать пять тонн, чтобы обеспечить детишек? Удивишься, но нет! Потому что добыча нефти тоже стоит денег и когда для выкачивания одной тонны нефти нам нужно будет продать две — наша экономика рухнет в такую яму, что выкарабкиваться придется десятилетиями. И в эту нефтяную яму мы будем падать несколько раз — каждые десять лет. Наше престарелое Политбюро, состоящее, кстати, сплошь из материалистов, почему-то считает, что политика первична над экономикой. Странно, материалисты, а проповедуют оголтелый идеализм. Вроде того, что возбужденный лозунгами энтузиазм победит любую экономическую реальность. Что достаточно рассказать негру в Анголе про идеи Карла Маркса (ну и подкинуть немного крупы и пару "Калашниковых"), и он перестанет желать здоровья своим детям, богатства родителям и жена его откажется от новой швейной машинки, и все вместе они ринутся на штурм правительственных казарм. А так не будет! Если у тебя есть деньги — можешь исповедовать любую идеологию, ее примут. Но если свои слова ты не можешь подкрепить ничем, кроме других слов — то перспектива твоя рисуется очень ясно. И тот же Карл Маркс это прекрасно понимал. Только почему-то излишне уверовал в разобщенность капиталистов и в солидарность пролетариев. А все ровно наоборот. Капиталистам проще договориться. Они умнее, образованнее, сытее — у них есть время на обдумывание и им есть, что терять. И когда наши старцы — политические долгожители не смогут обменивать нефтяные доходы на датскую свинину и канадский хлеб — их ближайшие помощники сами начнут раздирать страну на части, норовя ухватить кусок побольше и пожирнее.
— Подожди-подожди-подожди, Серый, — запротестовал Захар. — Я ничего не понял! Нам-то что делать, если целое Политбюро со всеми их отделами ЦК, с аналитиками КГБ, не понимают, куда движется страна?
— Сдается мне, многие прекрасно понимают, — не согласился я. — Только их это устраивает. Каждый второй секретарь хочет стать первым. И лучше не секретарем, а хозяином. Врубаешься?
— Так это же заговор! Нужно все-таки писать в Политбюро!
— Успокойся, писатель! — Надоел он мне со своим письмом! — Есть старинная английская поговорка: когда правила игры не позволяют джентельменам выигрывать, джентельмены меняют правила!
Майцев задумался.
— Как это?
— Когда тебе из колоды выпадает "очко", то, чтобы тебя победить, мне нужно придумать комбинацию "королевское очко"! И убедить тебя в него поверить.
— Разве это честно?
— Какова цель игры у ее участников? Если игра идет не на фантики?
— Выиграть, разумеется.
— Что-то не слышал я в твоем определении цели слова "честно".
— Не, ну это как бы само собой!
— Вот поэтому нашу с тобой страну и поставили в позу пьющего оленя. Мы полагали, что с нами будут поступать "честно". А цель у игроков была — всего лишь "выиграть". Неважно как. И теперь ты предлагаешь играть по их правилам: "письмо в Политбюро". Это психушка, химия всякая и бесславный конец, в котором ты ничем не управляешь. Нет... нам нужен совсем "другой путь".
— Ты что-то придумал!
— Я знаю будущее! — подмигнул я. — Пусть кусками, но не это главное. Главное — я могу его менять в нужных мне направлениях. И узнавать то, чего никогда не должен был узнать!
— Как это? — Захар даже привстал и прошелся передо мной. — Как можно менять будущее? Не, ну то есть это понятно, мы все его ежеминутно меняем, но как ты собрался делать это в нужном направлении?
Я задумался, соображая, как бы попроще объяснить свою догадку.
— Раз уж мы с тобой начали говорить о картах, то вот ты что знаешь о преферансе?
— Брат двоюродный Мишкан, приезжал в прошлом году, показывал, но я не запомнил торговлю. Ну, в общаге еще у Санька с Виталем в комнате часто народ собирается — под пивко месятся — тоже смотрел как-то пару раз. Только я не знаю, как пулю рисовать.
— И я не умею играть, даже пулю твою не видел никогда. Но стоит мне однажды сесть с кем-то за стол с серьезными намереньями научиться — и я буду обладать всем своим двадцатипятилетним опытом знания этой игры. И как думаешь, кто тогда выиграет первую же пульку? Врубаешься, доктор Пилюлькин?
Захар неторопливо сложил пустые бутылки в сеточную авоську и только потом ответил:
— Так это же вообще!... Если нас не затопчут, то мы их порвем! Говори, что делать? Я тебе верю.
Я рассмеялся.
— Захар, давай завтра, хорошо? Мне нужно немножко пораскинуть мозгами.
Мы направились к перекрестку, на котором всегда прощались после института.
В этот раз прощанье затянулось: Захар изводил меня малозначительными вопросами, два раза уходил и потом догонял меня, но все-таки мне удалось его спровадить, пообещав, что теперь он будет обо всем узнавать новости из первых рук — раньше, чем они случаться.
Дома меня ждала записка:
"Борщ на балконе под столом. Я у д. Миши на ДР Светы. Захочешь - приходи.
Целую, мама".
Борщ я нашел, но есть не стал — в животе пузырилось три литра "Колоса" и наливать в него еще что-то я не захотел. И к Свете — подруге моего дядьки — на день рождения идти мне тоже совсем не улыбалось. Я лег на пол перед выключенным телевизором "Рубин-714", купленным мамой в рассрочку на полгода на смену старому "Горизонту". Он был цветным, но показывал тоже те самые три канала, что и старый "Горизонт". Хотя и стоил в три раза дороже — как половина моей мечты "Иж-Планета-5" — толку от него было не больше чем от черно-белого, но маме нравилось смотреть цветное изображение. Тащили его в дом мы вдвоем с дядькой Мишкой — тяжел был неимоверно. Парни в институте говорили, что уже появились телевизоры на транзисторах — сравнительно легкие и дешевые, но в наших магазинах пока такое чудо обнаружить было сложно. Если они там и бывали — то расходились по своим, минуя прилавки.
Я включил его и стал смотреть вечерний выпуск программы "Время".
Опять кто-то о чем-то рапортовал, кто-то кого-то поздравлял, кто-то с кем-то встречался, и космонавты вернулись в очередной раз, и жизнь шла своим чередом, а я смотрел на эти лица, мелькающие на большом экране, и не мог понять, почему всего лишь через пять лет они все станут другими? Что такого произойдет за эти годы, чего нельзя было бы перетерпеть? И зачем нужно было непременно уничтожить большую, сильную страну?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |