Недостреленный. гл.18

Осмотрелся, познакомился с местностью, запомнил дорогу и отправился домой, до вечера мне здесь делать нечего. А пока купил на деньги, что у меня оставались, продуктов, получил по Лизиным карточкам продуктовый паёк, пришёл домой и приготовил нам ужин. Лиза придёт, и всё будет готово. Поспал немного, всё же часть ночи было не до сна. Ближе к окончанию дня собрался и вышел. Так как часов у меня не было, вышел с запасом. Идти было приблизительно час, и в шестом часу я был уже на месте.

Митинг был назначен на шесть вечера, но в шесть, как его ожидали, Ленин не появился. В толпе раздавались разговоры, что Ленин выступает сейчас на хлебной бирже. Наконец ближе к семи часам к воротам завода подъехал большой чёрный автомобиль. Машина и вправду была большая, выше человеческого роста, с большими окнами, и, что меня удивило, праворульная. Автомобиль въехал в распахнутые ворота, развернулся во дворе завода и встал недалеко перед выездом из ворот. Открылась задняя левая дверь, и из неё вышел человек среднего роста, в пиджачной тройке и в кепке со слегка высокой для кепки тульей. Да, это был он, с бородкой и усами, со слегка прищуренными глазами. Теперь я тоже могу потом рассказывать какой-нибудь молодёжи: "Я Ленина видел". Если выживу.

Водитель остался сидеть за рулём, а вся толпа ринулась вслед за идущим быстрым шагом Лениным в цех. Я тоже увязался вслед за всеми, попутно оглядывая окрестности и окружающих. Мы вошли в одноэтажное протяжённое кирпичное здание с застеклённой крышей. Я бывал в заводских цехах в своей прошлой жизни, и здесь мне в глаза бросилось главное для стороннего наблюдателя отличие: на заводах двадцатого и двадцать первого века над головой бывали и электрические светильники, и системы вентиляции и вытяжки, а также и грузоподъёмное оборудование, кран-балки, тельферы. В заводских цехах этого мира над головой были вращающиеся валы, от которых шли ременные передачи на каждый расположенный внизу станок. Валы вращались от заводской паровой машины, которая и приводила в движение через механическую систему валов и ремней все обрабатывающие станки. Электрические двигатели хоть и были к этому времени изобретены,, но не получили ещё широкого промышленного распространения. Сегодня фабричный гудок уже прозвучал, паровая машина была остановлена, и валы над головой не вращались. Но могу себе представить, какой шум здесь стоит, когда крутятся и валы над головой, и ременные передачи рядом с каждым станком, и я не говорю уже об опасности этих многочисленных вращающихся и движущихся на большой скорости частей.

Ленин начал с жаром и экспрессией говорить речь, встав на небольшое возвышение. Рабочие слушали его затаив дыхание и вытянув шеи, чтобы лучше видеть Ленина поверх голов. Понятные им слова производили на них огромное впечатление и давали им надежду, что вот теперь, вот сейчас начинается новая жизнь, новый строй с настоящим равенством и с настоящей свободой, в отличие от февральской буржуазной республики, да и в отличие от прочих капиталистических стран, без угнетения небольшой прослойкой власть имущих, присваивавшей себе плоды труда многих миллионов трудящихся, живущих в нищете.

Моё впечатление от речи Ленина было не очень сильным, ведь я вырос в другой эпохе, и я не чувствовал как свои все те чаяния здешних рабочих, которые они впитали в себя в течение всей здешней нелёгкой жизни. Хотя надо признать, что воздействие большого скопления народа на меня ощущалось, какой-то эффект толпы всё-таки был, однако он не захватил меня всего. Голова моя была повёрнута в сторону Ленина, чтобы не выделяться из картины таких же стоящих рядом бородатых или усатых слушателей в кепках или видневшихся кое-где слушательниц в повязанных на голове платках. Взгляд же мой перемещался по всему помещению и по всем слушателям, и по-моему, они все вели себя очень похоже, вслушиваясь в каждое слово выступавшего. Даже подростки, вставшие ногами на станины станков позади толпы взрослых, и то слушали Ленина с широко раскрытыми глазами, что-то для себя понимая.

Ленин говорил около двадцати минут, и вот речь подошла к концу. Выступавший сошёл с импровизированной трибуны, народ перед ним расступившись образовал неширокий коридор, по которому Ленин и стал продвигаться к выходу, отвечая по пути на многочисленный вопросы. Я стоял у входа в гранатный корпус, зайдя в цех одним из последних, и смотрел вдоль живого коридора, внимательно оглядывая всех стоящих в первых рядах.

Вот Ульянов-Ленин проходит мимо меня и выходит во двор. Он направляется к автомобилю, и какая-то женщина, до этого слушавшая выступление, устремляется за ним и спрашивает о заградотрядах, которые не дают провозить частникам и мешочникам хлеб из деревень в город. Руки у женщины прижаты к груди и теребят концы повязанного платка. Я выхожу во двор вслед за Лениным и тут сзади слышится какой-то шум. Быстро оглядываюсь и замечаю, как молодой человек в одежде рабочего, стоявший во время митинга рядом со мной, споткнувшись, падает на одно колено на землю и тем самым создаёт затор для выходящего народа. Я тороплюсь за Лениным, озираясь вокруг. Во дворе находится не так много людей, большинство ещё внутри цеха, задержано образовавшейся людской пробкой.

Ленин подходит к левой задней двери автомобиля, из которой он и выходил, приехав сюда. Женщина, шедшая рядом с ним, всё ещё пытается что-то выяснить насчет хлеба. Перед автомобилем, у переднего левого крыла молча стоит и смотрит ещё одна женщина, вот её рука ныряет в сумку и тут же появляется обратно, сжимающая пистолет.

Я делаю рывок и плечом резко толкаю собеседницу Ленина на него самого. Оба они теряют равновесие и, чуть не падая, скрываются за автомобилем. Правой рукой выхватываю из наплечной кобуры заранее взведённый браунинг и... вместе с раздавшимся хлопком мою левую руку в плече обжигает болью. Рычу от боли и злости, делаю серию выстрелов по силуэту с пистолетом. Пистолет выпадает из руки у стрелявшей, правая нога её подкашивается, и женщина падает на землю. Закусив губу, прислоняюсь спиной к автомобилю, ноги слегка слабеют, левую руку жжёт, на рукаве пиджака появилась сквозная дырка и начинает окрашиваться буровато-красным. Упавшая террористка стонет на земле, но тянется неповреждённой своей рукой к валяющемуся браунингу, мой взгляд концентрируется на нём: "точь-в-точь как мой," — мелькает мысль. Стреляю ещё раз, пуля выбивает фонтанчик земли рядом с женщиной, та отдёргивает руку.

Вокруг немая сцена. Все окружающие ошеломлены. Поднимаю глаза и сталкиваюсь взглядом с молодым человеком, упавшим на выходе из цеха. Он в замешательстве смотрит на сложившуюся у автомобиля картину и на меня. Я сгибаю в локте руку с пистолетом, прижимая её к левой, раненой руке, молодой человек вздрагивает и, прячась за спинами людей, устремляется к выездным воротам.

— Стой! — кричу я, только крик не получается, голос у меня выходит какой-то хриплый и тихий. — Стой, стрелять буду... — громко шепчу я.

Толпа народу приходит в движение. Большая часть валом валит в ворота, вынося с собой этого молодого человека. Другая часть обступает автомобиль с Лениным за ним, меня и лежащую раненую террористку. Вскакивает со своего места шофёр, и с наганом в руке перебирается с правого водительского сиденья через левое и вылезает наружу. Шофёр наставляет наган попеременно на тихо стонущую женщину и на меня, шипящего сквозь зубы. "Гиль. Его фамилия Гиль, — всплывает у меня из памяти. — Охранничек. Сидел себе за рулём," — раздражённо думаю я.

Из-за автомобиля за моей спиной появляются Ленин, отряхивающий упавшую кепку, и его испуганная собеседница. "А это Попова," — вспоминается мне. В прошлой реальности Попова была ранена — она так же спрашивала Ленина и попала под выстрелы Каплан. Её даже первое время считали сообщницей, нарочно задержавшей Ленина перед автомобилем, но потом, после расстрела Каплан, Попову в той истории отпустили.

Я не знал доподлинно, сколько участников покушения должно быть сегодня, и кто это такие. По прочитанным мной в прошлой жизни материалам Фанни Каплан точно должна быть сегодня здесь, скорее всего, сейчас именно она и лежит на земле раненой. По результатам позднейших исследований, Каплан к моменту покушения видела достаточно хорошо, так как восстановила зрение после освобождения Февральской революцией и сколько-то смогла поправить здоровье в Крыму. Стреляла она тоже неплохо, по воспоминаниям некоторых очевидцев, и даже тренировалась на станции Томилино, билет на которую был у неё обнаружен в прошлой реальности при её задержании. В Томилино в это время квартировала группа эсера-боевика Г.И.Семёнова. На допросе в прошлой версии истории Каплан объявила, что действовала самостоятельно, но такое допускалось в организации эсеровских терактов, когда ЦК ПСР не хотел объявлять о своей ответственности за какую-то акцию. Но вот находились ли ли у неё именно здесь сообщники, я знать не мог. Хотя тот удачно споткнувшийся и скрывшийся молодой человек уже вызвал сегодня у меня подозрения.

Из толпы выступает человек в форме, представляется военным комиссаром какой-то части и, наставив на меня наган, требует сдать оружие. Но тут вмешивается главное лицо, вокруг которого и вращались все сегодняшние события. Ульянов-Ленин энергично и категорически, даже не так — ка-те-го-ри-чес-ки требует оставить в покое товарища...: "Товарищ, как ваша фамилия?..." — "Кузнецов..." — требует оставить в покое товарища Кузнецова, и нужно срочно доставить пострадавших к доктору. И раненую женщину тоже. Срочно. И он готов немедленно предоставить свой автомобиль.

— Надо бы раненых перевязать, — неуверенно вступает в разговор собеседница Ленина, — крови много потеряют.

— А вы сможете? — поворачивается к ней Ульянов.

— Ну да, я в больнице работаю, кастеляншей, правда, но смогу, наверное, — отвечает та.

Попова, по всей видимости это была она, вынимает из своей сумки какую-то белую ткань, оказавшуюся медицинской косынкой, и перетягивает мне поверх пиджака руку выше раны. Для лежащей на земле террористки, которой была скорее всего Каплан, Попова просит у собравшихся людей какие-нибудь тряпицы, и перевязывает ей раненую руку и ногу.

— Проходите, товарищ, в авто, — торопит меня после импровизированной перевязки Ленин. — Как вы себя чувствуете?

— Терпимо, товарищ Ленин, — отвечаю. — Благодарю за беспокойство. Но может я сам до доктора дойду?

— Нет-нет, к доктору, батенька, архиважно прибыть быстрее. Вы нисколько нас не затрудните, — возразил он и обратился к шофёру, — Товарищ Гиль, поедемте в Кремль, там у нас имеется доктор.

Гиль с сомнением смотрит на раненую террористку, но его сомнения разрешает тот военный комиссар. Он говорит, что обязуется доставить раненую в ближайшее отделение ЧК и вызвать доктора.

— Пистолет не забудьте, — напоминаю в пространство и киваю на валяющийся в пыли браунинг нападавшей.

Гиль наклоняется и кладёт его в карман своей кожаной куртки. Ну да, какая там дактилоскопия, думаю я раздражённо, и раздражение моё, наверное, от постоянной жгучей боли в левой руке.

Ленин ещё настоятельно напоминает пройти в автомобиль, чтобы отправиться скорейшим образом, сам обходит машину сзади и садится на заднее сиденье с другой стороны. Пытаюсь открыть ближнюю ко мне дверцу машины, но мешает зажатый в правой руке пистолет. Засовываю его в кобуру, попадаю не с первой попытки. Гиль, видя мои затруднения, сам открывает мне заднюю дверцу. Говорю ему: "Благодарствуйте", и неловко залезаю на заднее сиденье машины. Шофёр обходит автомобиль спереди, заводит его, и вскоре мы уже едем по московским вечерним улицам.

Напряжение меня отпустило, и голова начала немного кружиться. Ленин небольшое время ехал молча, потом не утерпел и затеял разговор:

— Вы, товарищ, красноармеец? В Москве служите?

— Да, сейчас в Красной Армии, — подтвердил я. — Но полк мой в Царицыне.

— И как там ситуация в Царицыне? — живо стал интересоваться у меня Ульянов.

В ответ рассказал я кратко про наступление белоказаков, бои, оборону города.

— А что привело вас в столицу? — полюбопытствовал Ленин.

Я объяснил про доставленные эшелоны с хлебом.

— Как в Царицыне с продовольствием? — поинтересовался мой собеседник.

— Немного полегше, чем здесь, — честно ответил я, — ближе там к хлебным местам.

— А вы, товарищ, сами из крестьян? — поинтересовался Ульянов. — И что сейчас чувствуется в деревне?

— Собственно, в деревня я давно уже не бывал, — честно ответил я. — Другая жизнь у меня была. Воевал вот. А в деревне сейчас-то получше стало, землицы добавилось, сытнее будет. Только это не надолго, — добавил я. На меня накатила слабость, и я уже решил говорить что думаю, пусть сам разбирается, раз умный.

— А по какой причине вы так считаете, товарищ? — прищурил глаза Ленин.

— Я так понимаю, что сейчас по другому нельзя. Кроме как излишки из деревень забирать. Иначе рабочий класс, да и все горожане с голоду умирать начнут. Да и крестьяне тож, где хлеб плохо родится. Так что выхода иного нет.

— Абсолютно правильно понимаете, — энергично подтвердил ПредСовнаркома.

— Хватит этого на год, от силы два, — печально пожал я здоровым плечом и поморщился от боли в левой руке.

— Интересно, интересно, что заставило вас так думать? — наклонился чуть в мою сторону Ленин.

— Человек, он такой, ему, чтобы трудиться, побуждение нужно, — примитивным и донельзя упрощенным и циничным способом я попытался объяснить про ценности, мотивацию и стимулирование, не выходя из образа. — И кнут, и пряник. Сознательных, чтобы для всего народа работали, таких идейных мало, — начал развивать я дальше свою мысль. — Причем пряник, он лучше работает, чем кнут, хотя и без кнута, бывает, никак. Но кнутов со всех сторон стегать не напасёшься, иначе будет один с сошкой, а семеро с кнутовищами, всех не прокормить. А пряник завсегда в голове человека, и сам его манит и подстёгивает, значит, чтобы работать лучше и больше.

— В чём-то верное наблюдение, — не смог не согласиться Владимир Ильич. — Но это для человека буржуазной формации.

— А других-то у нас нету, — возразил я, — и когда ещё будут.

— Уже сейчас имеются сознательные рабочие и наша партия рабочего класса — партия большевиков. Думаю, в скором времени их станет ещё больше, — уверенно заявил Ульянов. Я подумал, что идейных и сознательных людей, не жалеющих ни сил, ни своей жизни, действительно и в Гражданскую и в последующие годы было немало, но самых обычных, простых людей было гораздо больше. Да и одних идей не достаточно. Поэтому я продолжил:

— Будет, но не скоро. А вот с отбором излишков уже сейчас есть большая опасность для нашей Советской республики. Сейчас излишки забрали, понятно, никак без этого, ну вдругорядь забрали. А на третий год крестьяне хлеба будут растить столько, чтобы только самим прокормиться. А зачем, скажут, если всё одно заберут. Пахать и сеять меньше станут. А работников в деревне и так убыло, в войнах мужиков поубивало да покалечило. И будет через года два у нас голод по всей стране.

— Пессимистичную вы картину рисуете, нахмурился Ленин, — не верите в производительный союз рабочего класса и трудового крестьянства.