Маруся. Попасть - не напасть

Я не сразу догадалась, что это за счастье мне привалило, но... по порядку.

Лежу я, отдыхаю после процедур, кстати, тот камень и правда заменили. Не на опал, на лунный камень. Опалит.

Тут дверь открывается, входит блондинка лет тридцати, и выражение у нее такое... словно ей под нос дохлую крысу привязали.

— Отвратительно выглядишь, Мария.

Я подняла брови. Вот что на такое ответишь?

Но не спускать же?

— А ты, как всегда, преувеличенно любезна.

Что это за чувырла?

Дама скривилась.

— Если бы Ванечка не попросил меня заняться тобой, ноги моей бы здесь не было. Но твой отец желает, чтобы ты была на балу в честь ее высочества Александры — и прилично одета. Учитывая, что у тебя к этому никаких способностей и не было, придется мне заниматься твоим гардеробом.

— Засос прикройте, дама, — ехидно посоветовала я. — Косыночкой.

Блондинка пошла некрасивыми красными пятнами.

— Не дерзи мне, дрянь!

Я прищурилась.

— Папенька вас попросил — с вас и спросит. А я больная, с меня взятки гладки... мне тут нахамили, наорали, я сейчас вообще в обморок упаду...

Блондинка зашипела, как жир на сковородке.

— Дрянь!

— Ах, мне плохо...

Дама заскрипела зубами, но сдержалась.

— Я пришлю сюда модисток, пусть снимут мерки. Смотрю, ты хоть и осталась коровой, но чуть-чуть похудела...

— Худая корова — еще не газель.

— Вот-вот, и я о том же. И только попробуй еще раз подвести нас с отцом, дрянь такая! Я и так извинялась перед господином Демидовым...

— А, так это от него засос? — невинно уточнила я.

Маменька, а это была явно она, побурела до состояния свеклы и завизжала.

Из визга я узнала, что всегда была дрянью, что совести у меня нет, что она, бедная, со мной чуть не десять лет мается, что мечтает меня с рук сбыть...

Тут-то я и поняла, что это — маман. Но концерт прослушала до конца.

Скучно.

Неоригинально.

Нарвалась я по полной?

Ну и плевать, можно подумать, меня тут раньше любили, аж видеть не могли. Если маман стерва, то и черт с ней. Я все равно с ней жить не собираюсь, и детей крестить не буду. Так что дослушала и уточнила:

— А кто фасон платьица выбирать будет?

Маман посмотрела с удивлением.

— Что хорошего ты можешь выбрать?

— Для разнообразия, то, что мне будет к лицу и фигуре, — я окинула красноречивым взглядом свой бюст. Маман была им одарена куда как меньше, раза в два, так что...

— К твоей фигуре ничего приличного сшить не получится.

— Так отцу и скажем, — мирно согласилась я. — Папенька, фасон одобрен маменькой, а что я вас перед всем двором опозорю... ничего, переживем как-нибудь. Главное — это взаимопонимание в семье!

Тетка взвыла уж вовсе злобно и вылетела за дверь.

Я откинулась на подушки.

Ну... что тут можно сказать? Не прокололась?

Вроде как нет.

На морде у мадам написано желание надавать мне пощечин, но делать это в больнице?

Позора не оберешься. А до дома еще добраться надо. А платье действительно надо приличное. В любом случае.

Если я остаюсь в свете, лучше создавать о себе хорошее впечатление.

Если я не остаюсь... а все равно! Чего чучелом-то ходить?

Так что я вытянулась поудобнее и уснула.

* * *

Проснулась примерно в час ночи.

Голова ясная, мозги работают, в таком случае в кровати лежать — одно мучение. Все равно не уснешь, только навертишься. Лучший выход — встать, можно что-то пожевать, почитать, можно просто погулять...

Ну, с первым и вторым у меня проблемы, а третье можно и попробовать.

Ночью в отделении было тихо. Я выскользнула из палаты и пошла по коридору.

Вот и сестринский пост. Папки с делами... а сама сестричка дежурная где?

Из кабинета врача доносились характерные скрипы дивана. Что ж, другой мир, не другой, а все как у людей. И здесь по ночам врачи с сестричками... романы читают.

И кто бы на моем месте удержался?

Моя история болезни нашлась на столе, почти в самом верху. Не долго думая, я спрятала ее под одежду.

Вернуться в палату?

Можно и так. А можно...

Опять-таки, ни в одном мире это не редкость. Кладовки уборщиц, которые завалены всяким хламом и никогда толком не закрываются. И тут ни миры, ни личности ничего не поменяют.

Закон природы, вроде закона тяготения.

Я эту кладовочку приметила, как ехала на прогулку, вот сейчас и проскользнула внутрь.

Посмотрим...

Итак, княжна Горская, Мария Ивановна, полных лет мне шестнадцать...

Отец, мать... ага, значит, Ольга Владимировна. Козловцева. Это мачеха.

Ну, насчет козлов... таки да. Явно они в родословной у мадам отметились. А я-то с чего звереть начала?

Сейчас, под светом 'солнца мертвых' думалось куда как лучше.

Получалось так. Мария мачеху ненавидела. Даже само прочтение имени отзывалось неприязнью. Память княжна забрала с собой, а вот приятные ощущения мне оставила.

Видимо, они и наложились.

Я и в своей-то жизни никому не давала хаметь, а тут еще Машкины тараканы отросли и рванули вверх по ступенькам. Вот и гавкнула на мачеху.

А зря.

Теперь она мне точно где-то да подгадит. Отца, вон, настроит... хотя вряд ли можно еще больше. Ему и так на меня плевать два раза. А бить все равно не будут, не в ближайшее время. Скоро дочку покупателю передавать, некондиция не допускается. Никак-с.

Портить настроение?

Скандалить?

Надо просто держать себя в руках и умильно хлопать глазками. Я — бедная овечка. Бэээээ.

Мать. Лидия Алексеевна Алтуфьева. Умерла. С этой стороны на поддержку рассчитывать нечего, но имя и фамилию запомним. Вдруг родственники есть?

Читаю дальше.

Наукообразной ахинеи выше ушей, почерки в врача отвратительный, понимаю я в лучшем случае одно слово из трех.

Но!

Вычленять главное из всей написанной чуши я могу. И делаю.

Первое — магию я сохраняю в полном объеме, даже становлюсь сильнее.

Второе — магия никак не влияет на мою репродуктивную способность.

И первое, и второе записано в карточке. Отлично.

А выписать меня когда планируют?

Ага, вот... процедуры должны растянуться еще на неделю. Рекомендовано для восстановления.

Отлично! У меня еще есть время... получится ли вернуть карточку на пост?

Выглядываю в коридор.

Там по-прежнему тишина, и я потихоньку проскальзываю обратно. Карточка занимает свое место... эх, сотового не хватает до слез и соплей! Сейчас бы пересняла половину, потом бы еще подумала. Но — чего нет, того нет.

А телефоны здесь, кстати, есть. По образцу времен Ш. Холмса. Здоровущий такой агрегат, один раз на ногу уронишь — и год хромать будешь.

Компьютеров я не видела. Поле непаханое для попаданца! Да вот беда — я не то, что компьютер сделать, я даже калькулятор не знаю, как собирается.

Опять доходы мимо меня. Увы...

Фотоаппарат и тот не изобрету, а про рентген знаю, что он назван по имени создателя.

Все.

* * *

Модистки приходят на следующий день.

Эмма Францевна Бальц, извольте любить и жаловать.

Интересно, а французское тут не в тренде? Хотя нет, вряд ли. Учитывая амбиции Наполеонидов... ладно, не знаю, как дела обстоят в этой истории, но в той товарищи были очень своеобразные. Корсиканцы, этим все сказано.

Модистка — этакая сухопарая немка, которая смотрит на меня с явным неодобрением. Видимо, мамаша ей наговорила кучу всякой чуши.

Мне показывают журналы мод.

Да, здесь это тоже есть, толстющие альманахи, и выпускаются они раз в полгода. Здесь мода консервативна.

Правда, на страницах такое творится, что попугаи отдыхают.

Перья, стразы, банты, оборки...

Киркоров был бы в восторге.

Я отмерзаю от лицезрения платья, в котором весь подол расшит здоровущими перьями (создается впечатление павлина-извращенца) и мотаю головой.

— Эмма Францевна, скажите... это — мода?

Видимо, ужас в моем голосе звучит не наигранный, дама смягчается.

— Это последняя французская мода, ваша светлость.

Меня явственно передергивает.

— Эмма Францевна, а чего-то... поприличнее — нет? Я согласна на немодное, но этот ужас можно только на поле выставить. Чтобы тебе вороны за прошлый год урожай вернули.

Немудреная шуточка заставляет модистку улыбнуться краешком губ.

— Пожалуй, ваша светлость, мы можем посмотреть другие альманахи?

— Да, пожалуйста... и без перьев.

Нужный фасон находится в третьем по счету каталоге.

Аккуратное платье бледно-голубого цвета, с вырезом по линии ключиц. Стиль близок к 'ампиру', чуть пониже груди, чтобы талия подчеркивалась, протянута темно-синяя лента, юбка падает гладкими складками тяжелой ткани. Никакой пышности, может, еще и немного попу нивелирует.

Ни единой рюшечки, ни бантика, ни оборки.

Отделка той же самой лентой по подолу и рукавам три четверти.

— Сюда нужны будут драгоценности. Полагаю, жемчуг, — Эмма Францевна серьезно смотрит на меня. 'Ваша светлость' уже не добавляет, аккуратно опустила в процессе, понимая, что клиент стерпит.

А может, тут так и принято.

Я развожу руками.

— Драгоценностями будет распоряжаться мой отец. Эмма Францевна, скажите, а с кем вы должны согласовать фасон платья?

Модистка смотрит на меня раздумчиво. Видимо, что-то сопоставляет и кивает.

— Ваша светлость, я полагаю, что тот, кто оплачивает счета. То есть — ваш отец.

— Дело в том, что моя мачеха бывает... излишне импульсивной.

Я подчеркиваю слово 'мачеха' голосом так, что не догадаться сложно. Эмма Францевна задумчиво кивает.

— Полагаю, ваша светлость, что вы выбрали вот это платье?

Палец с отточенным ногтем указывает на монстра в рюшечках. Надень я такое, и стану похожа на танк. В оборочках, ага. Талия мигом исчезнет, а оборки отлично утяжелят и грудь, и попу.

— Но мой отец утвердил другой вариант, не так ли?

Мы смотрим друг другу в глаза. Эмма Францевна медленно кивает.

Да, сложное положение.

Наверняка, моя мачеха, то есть мой отец, у нее состоятельный клиент. Но и госпожа Демидова тоже будет не хвост кошачий? Если б я не понимала, что меня изуродуют, можно было бы и покрутиться. А сейчас ищи подходы. И одну клиентку не упустить, и вторую, потенциальную, не обидеть.

Я улыбаюсь.

— Эмма Францевна, поверьте, я не забуду вашей доброты.

Пока больше я ничем отплатить не могу. И — нет.

Я вам не прогрессор и на халяву идеи дарить не собираюсь. Хотя и могла бы. Кое-какие представления о моде у меня есть, но я пока помолчу.

Посмотрим, как оно дальше сложится.

Платье с запАхом, контрастные вставки по бокам, да мало ли что можно выдумать? Одна юбка-рыбий-хвост чего стоит?

Хотя последнюю лучше подарить врагу.

— Выбранное мной платье не будет слишком... деревенским?

— Нет, ваша светлость. Многое зависит от ткани...

— Атлас?

— Только не для вас, — так решительно отвергает мою идею Эмма Францевна, что я успокаиваюсь. Это верно, блестящие ткани не с моими объемами. Я зрительно покажусь в два раза крупнее. — Шелк, может быть, муслин... я подумаю над этим вопросом. Складки должны лечь красиво.

— Благодарю вас за помощь и понимание.

— Не стоит благодарности, ваша светлость.

— Искренне надеюсь увидеться с вами в следующий раз в менее... формальной обстановке.

— Я тоже, ваша светлость.

Мы церемонно прощаемся, и модистка уходит.

Я понимаю, что вежливые фразы сами слетают с моего языка. Стоит чуть расслабиться...

Какие-то осколки? Знания, умения, навыки?

Интересно, а вышивать крестиком я не могу? Или на пианино играть?

Задумчиво смотрю на свои руки.

Нет, вряд ли. В той жизни не умела, а тут механикой не обойдешься. Поневоле думать начнешь и собьешься. Как сороконожка, которую спросили, с какой ноги она ходить начинает.

И насекомое зависло. Намертво.

Я могу зависнуть точно так же. Эх, тяжела ты, жизнь попаданца. И не зря первые два слога так напоминают об определенной части тела.

Умные люди называли. Факт.

* * *

Ночью я опять иду 'на дело'. Не выдерживаю уже в палате.

Тело слушается, хотя до гибкости пантеры и грации кошки мне еще далеко, но ходить я могу. И стены не сшибаю.

Медсестричка в этот раз спит. Для разнообразия.

Что ж, бывает.

Я прохожу по коридору. Из палаты в самом конце доносится тихий стон.

— Нет!

Это мне знакомо.

Так стонет во сне человек, которого мучают кошмары. Кому-то сейчас очень плохо и больно.

Что ж. Даже если я попадусь, все равно иначе не поступлю.

Я открываю дверь и захожу внутрь.

Палата похожа на мою, тоже на одного человека, который сейчас во власти кошмара мечется по кровати.

— Нет, Лина, нет...

Подхожу со стороны изголовья, кладу руку на плечо мужчины и чуть сжимаю пальцы.

— Это сон. Только сон.

А я умная.

Наверное...

Потому что просыпается человек одним движением, и кинжал в его руке блестит вполне серьезно. Стой я сбоку от кровати, могла бы и получить удар. Но бить себе за голову технически неудобно.

— Вы в порядке, сударь?

Кинжал медленно возвращается обратно. Я выхожу из тени и встаю перед кроватью. Мужчина смущается.

— Простите, сударыня.

Я не поправляю, хотя аристократка. Сударь — обращение к простонародью. Но если человек не знает?

— Все в порядке. Вам просто приснился кошмар. Я шла мимо и решила разбудить вас.

— Благодарю вас, сударыня.

Человек садится на кровати так, что его лицо попадает в полосу лунного света.

М-да.

Это мужчина, лет шестидесяти, может, чуть больше. Лицо у него очень резкое, выразительное даже. Жесткие носогубные складки, морщины, глубоко посаженные острые глаза, высокий лоб, подбородок, похожий на коровье копыто, раздвоенный такой...

Потрепала человека жизнь, сразу видно.

— Вы в порядке?

— Вы уже хотите уйти, сударыня?

Я пожимаю плечами.

— Не хотелось бы встретиться с медперсоналом.

— У медперсонала в этом отделении отличный крепкий сон. И замечательная память — они мигом все забывают, — усмехается мужчина. — Вам тоже не спится по ночам?

Я качаю головой.

— Вы еще слишком молоды, чтобы нажить горькие воспоминания.

— Покалечить душу можно в любом возрасте.

На меня впервые смотрят с интересом.

— Странные суждения для молоденькой девушки?

— Могу поступить, как положено и помчаться по коридору с воплем: 'помогите, насилуют'? — предлагаю я.

Мужчина улыбается.

— Помогают?

— Ну тут кому как повезет, — я пожимаю плечами. — И не всегда насильнику.

Истинная правда.

Моя подруга как-то эксгибициониста по парку гоняла. А думать надо, перед кем раздеваешься... нет! Она его не била. Она ему предложила семью и брак. Заверещала от радости, попробовала броситься на шею, сказала, что уже четыре года в разводе, что без мужика в доме сложно... бежал бедолага далеко и быстро.

Очень далеко и очень быстро.

Мужчина улыбается.

— Составьте мне компанию, милая барышня. Прошу вас...

Я пристально смотрю ему в глаза, и понимаю. Ему не хочется сейчас оставаться одному.