Фаранг, главы 1-16

И зубы. Верхние и нижние клыки все-таки выступают слишком заметно, такими только сырое мясо рвать... Или глотки. Зато — никаких следов кариеса!

Я нагнулся, рассматривая свой собственный оскал. Веселый такой, звериный.

Легкий ветерок колыхнул волосы. В груди родилось чувство опасности. Кто-то смотрел на меня, беспардонно разглядывал с той стороны ручья.

7.

Я начал медленно выпрямляться. Одновременно поворачивал голову, чтобы понять, откуда тянется нить взгляда. Ага, есть. Смотрят чуть сбоку — примерно там, где русло ручья делает изгиб, исчезая в зарослях сочно-зеленой осоки.

Кто-то изголодался по общению. А может, просто хотел жрать.

Я распрямился, тихо вздохнул, отбросил дурацкий хвост волос за спину.

Что за манера — растить волосы ниже поясницы? Гномы растят бороды до пупка, а северные дикари, стало быть, не стригутся, чтобы волосы свисали до зада. Стесняются своих ягодиц, очевидно. Нет, нафиг этот хвост — срежу при первой возможности! Я не Джорек, я — Тиха, приятно познакомиться.

Взгляд прикипел ко мне намертво. Я сделал шаг в сторону — маленький такой шаг. Начал пятиться вбок. Взгляд вел меня, не отрываясь. Странный взгляд. Не живой и не мертвый. Холодный. И явно — нечеловеческий.

Мой нос попытался уловить запах таинственного наблюдателя, но ветер дул в другую сторону. Тут я понял еще одну штуку: птицы в округе притихли. Где-то там, вдали, они чирикали себе, но вот здесь — рядом со мной и взглядом — нишкнули, сидели тихонько, зажав клювы лапками.

Наблюдатель немного сместился. Стал ближе. Я зарычал — предостерегающе, злобно.

На том берегу, метрах в двадцати от меня, колыхнулись кусты, и что-то большое с шумом приземлилось в воду.

Сквозь мельтешение листьев обрисовались острые плечи и коричневый ком головы...

Нелюдь!

Я рванул к своим вещам, к мечу, бросив злосчастные волосы за плечи, босиком по корням и сухим веткам. Инстинкты Джорека не протестовали. Лучше встретить врага мечом, чем голыми руками.

Шлепки по воде добавили мне прыти. Я ломился сквозь подлесок на первой скорости, как призовой кабан, а молчаливый охотник мчался за мной, кажется, иногда припадая на все четыре лапы. Я чуял, как земля подрагивает от его скачков.

Вот и валуны. Я подхватил меч с кучи барахла, сдернул ножны, обернулся. Руки сами выставили блеснувшее оружие. Клинок на уровне груди, обмотанная кожей рукоять сжата обеими руками.

— Ичих-ха-а-а!

Похоже, это был боевой вопль Джорека.

Преследователь не выскочил с ревом следом за мной, не вышел чинным шагом, не выбрел, ковыляя, на четырех лапах. Он... остановился. Метрах в десяти от дороги в густом кустарнике маячил силуэт — с оплывшими плечами и головой, от взгляда на которую меня пробрала оторопь: это был настоящий ком. Бугристый, голый, лишенный растительности ком. Пока даже мои новые глаза не могли различить подробностей сквозь мельтешение листьев. Морда — или лицо? Не понять... не вижу... Толком не могу разглядеть ничего... Лица словно нет, на его месте как будто бугристая поверхность без глаз, носа, рта.

Существо словно наткнулось на стену. Оно ощупывало ее передними... руками? Лапами?.. Тыкалось башкой, но не могло ступить вперед и шага.

— Ну, давай! — крикнул я, внезапно осмелев. — Подходи, бери посылку, zlyden pisukaviy!

Меч подрагивал в руке, отблескивал зловещей синевой.

Существо не издавало звуков. Просто тупо рвалось ко мне сквозь невидимую преграду. Я, говоря откровенно, чувствовал бы себя куда более уверенно, если бы услышал рев, лай, даже безумный хохот, если бы оно хотя бы щелкнуло зубами!

Чувства Джорека внезапно подсказали: здесь, на тропе, никакой опасности для меня нет. Вот просто — нет, хоть ложись да засыпай, или... занимайся тем самым, за чем Джорек вчера сюда и явился.

Тварь начала движение вбок, с хрустом проламываясь сквозь заросли и пытаясь пробиться сквозь стену то на четвереньках, то — становясь на задние конечности. Угу, хоть тушкой, хоть чучелком, лишь бы за границу... Я поворачивался следом, острием меча как стрелкой отмечая путь твари.

Она отходила все дальше: невидимый барьер, сквозь который ей не было хода, тянулся вдоль лесной тропы. Вопрос: есть ли в барьере брешь, и почему я запросто прошел сквозь него? Загадка. А выпустит ли меня стена обратно к ручью, а?

Когда треск сучьев под ногами-лапами твари слегка утих, я начал медленно красться, повторяя в обратную сторону путь своего бегства.

Раздвинул кустарник мечом, ступил туда, где недавно находилась тварь. Прошел чуть вперед. Вэлкам, так сказать, ту зэ хэлл. Значит, меня — пропускает. И то хорошо. Даже — замечательно.

Я потянул носом, пытаясь своим новым обостренным чутьем уловить запах неведомой зверушки. А вот фиг. Я слышал терпкий запах леса, гнилых листьев, коры, а вот твари — нет. Она просто не пахла ничем. Странные такие чудеса.

Вдали раздался частый топот. Я спешно отбежал к валунам. Когда оглянулся, силуэт твари снова оказался напротив меня. Она начала двигаться в другую сторону, все так же пытаясь нащупать брешь. Я слышал треск, хруст, и — никаких иных звуков. Ладно бы рев, так хотя бы посопела для порядка!

Я рассмеялся и молодцевато выпятил грудь. Показал твари средний палец.

— Вот тебе загранка! Вот тебе Courchevel с бабами!

Как интересно я мешаю местную лингву с родным языком, заметили?

Треск и хруст постепенно затихли. Тогда я положил меч в траву и занялся своей экипировкой.

Одежда была аккуратно свернута и лежала рядом с вещевым мешком из плотной серой ткани. Сбоку притулилась шляпа — тяжелая, с обширными вислыми полями. Ну, ясно, это от солнца. Я ведь рыжий. Плащ светло-каштанового цвета скручен в скатку. Именно на нем Джорек собирался предаваться любовным утехам...

Вместо труселей мне полагались подштанники на завязках. Слава богу, не красные. Натянул, завязал. Потом влез в штаны цвета хаки. Были они из мягкой ткани, я бы сказал, классического кроя — обычные штаны-дудочки, без клеша, бахромы и прочих излишеств. Пояс — из потрескавшейся старой кожи, вот-вот порвется, с тяжелой бронзовой пряжкой, изображающей оскаленную рожу какого-то неадекевата. Ничего так, сойдет. В родном краю у придурочных байкеров и неформалов встречаются пряжки и похуже. Застиранная рубаха надевалась через голову, ворот на шнуровке. Сапоги — из мягкой кожи, с коротким голенищем, тоже на шнуровке, подметка левого обвязана веревкой. Небогато что-то для героя... Я заправил штанины в сапоги, встал и пошевелил плечами. Нигде не жмет, надо же, какое удивление! И все натуральное, никакой синтетики.

Под всем барахлом лежали, крест-накрест, черные кожаные перчатки.

Интересно, на кой они мне сейчас, летом? Может, чтобы рукоятка меча не скользила? Да она вроде и так не скользит...

Ладно. Я заткнул перчатки за пояс и принялся обследовать торбу Джорека в тайной надежде найти там записку, мол, вот тебе, молодец, инструкции по прибытию на место. Пойди туда-то и туда-то. А вот сюда — не ходи, зарежут.

Худ был мешок, вообще-то. Для долгого пути Джорек мог бы экипироваться и поприличней. Ни тебе смены белья, ни жратвы, ни даже потрепанного томика Марининой. В мешке нашлись: точильный камень, кресало с огнивом (память Лиса подсказала, что это и как обращаться с этими вещами), маленький топорик в чехле, явно — чтобы рубить ветки для любовного ложа и костра, моток бечевы, хлебные крошки и кошелек — такой, как рисуют на старинных картинах: малинового бархата потертый мешочек с горловиной на шнурке.

И все. Странно. Как-то слишком по-спартански. Джорек-то у нас, конечно, неприхотливый малый, но как он намерен добывать пищу в лесу с помощью меча?

А может, благодетели меня, того, обнесли? Чтобы усложнить, так сказать, задачу?

Я вдруг ощутил запах, который знал даже Тиха — ветеринар. Мешок насквозь продушился лошадиным потом. Ага, дело проясняется. Джорек странствовал на коне — но для визита в лес к даме почему-то решил отказаться от конной тяги — я четко помню, что двигался он пешком. Может, у дамы была аллергия на лошадей, или лошадь гнусно ржала во время секса, — кто знает, да теперь уже и не важно. Главное я выяснил: раз пришел сюда ножками, значит, жилье неподалеку. Час ходьбы, или два.

При мысли о жилье в животе у меня заурчало. Да, надо выбираться отсюда, и чем быстрее — тем лучше.

Записки, понятное дело, не нашлось. Неведомые благодетели оставили меня в лесу со стертой памятью и прыскают в кулачки. Делают ставки — выберется Тиха в теле Джорека из пустошей или нет. А та, которая меня предала...

Чертов "Тотал реколл" наоборот! Волна ярости снова накатила. Я знаю, в чьем я теле, но весь массив воспоминаний у меня отобрали, и раскодировать даже незначительный эпизод стоит неимоверных усилий!

Я сжал кулаки, сердце яростно колотилось, дыхание вырывалось пополам с рычанием. Найду! Найду каждого, кто участвовал в "переселении душ", и нанесу добро, причиню справедливость! И даже ее, золотоволосую, покараю!

Вдали послышался треск: тварь возвращалась. Я сграбастал меч и вскочил. Ком головы замаячил в просвете ветвей напротив меня. Я сощурил глаза — и все так же не сумел различить ничего кроме бугристого силуэта.

Существо, однако, так и не смогло ко мне пробиться.

Хотя бы один плюс за сегодня.

Логично предположить, что тропа либо ее часть закрыта чем-то вроде силового поля, или... избирательного заклятия. Магия, то бишь, а мы магию не очень. Кушать — да, а так — нет. Заклятие пропускает своих, а чужих — не пропускает. Только как способно различать? Берет мгновенный анализ ДНК? Загадка.

А вот что насчет вэллина и алтарного камня, на котором меня "оживили"? Очевидно, защита распространяется и на них, а может быть так, что сам вэллин или камень и генерируют эту защиту. Бросив меня там, загадочные благодетели знали, что мне ничто не грозит. А дальше, как очнулся, сам, все сам. Дали тебе пистолет, тьфу, меч, и вертись, как хочешь. Вот и верчусь, а вы думали? Так наверчусь, что и вас, дорогие мои, скоро поймаю. А там...

Мой соглядатай теперь напоминал статую. Убедившись, что хода ко мне нет, он просто застыл среди веток на задних лапах и сверлил меня взглядом. С безглазого, между прочим, лица!

Я вскинул голову и погрозил ему пальцем:

— Че пялишься, суслик?

Он не ответил.

Я взял кошелек и распустил завязки. На монетах обычно ставят год чеканки, да и приветливые лица диктаторов печатают. Посмотрим.

Я высыпал монеты на ладонь.

И тут же заорал от нестерпимой боли: на широкую мозолистую ладонь Джорека посыпались раскаленные угли.

8.

Заорал я, конечно, здорово, еще и монеты в воздух подбросил. Они осыпались сверкающими каплями. Я же принялся дуть на руку, на которой вздулись белые волдыри. Ожог энной степени, как раскаленную сковородку ухватил. Боль пронзала до самых костей. Холмс, но — как? Почему? Что это за напасть?

Не переставая дуть на руку, я наклонился и поискал разлетевшиеся монеты. Вот одна, притаилась в мураве, ничуть не раскаленная на вид. Я присел на колено. Боль подозрительно быстро стихала. Я еще немного подождал, подул на руку. Волдыри вроде как уменьшились, или мне так показалось. Я помедлил, затем коснулся монетки указательным пальцем.

Уууууааааааа!

Палец теперь, равно как и ладонь, украшал вздувшийся волдырь. Красивый такой, налитой.

Чертовщина! Монеты у нас на ядерном подогреве, или как? Я нашел опустевший кошелек, просунул большой палец внутрь, и потрогал монетку через ткань. Ощутил... Догадайтесь с первого раза!

Монета была холодной.

Ладно, через ткань не пробивает. Вывод: моя кожа и металл монеты не дружат. Возможно, редкий вид аллергии, местной аллергии, ага, ибо я не слышал, чтобы в моем мире от аллергии вздувались натуральные волдыри. Впрочем, бывает всякое. Наша психика способна внушить телу все... ну, почти все. Включая ложную беременность. Возможно, в нашем — моего и Джорека случае — есть какая-то психосоматическая непереносимость металла. В детстве, может, одноклассники ему башку между прутьев железной решетки заклинили, или родители заставляли драить кастрюли... Стоп, а меч? Я преспокойно брал его в руки, касался стальной гарды. Так, значит, выдвигаю версию: мою кожу ранит не всякий металл.

Резонно? Вполне. Сейчас проведем следственный эксперимент.

Пока я думал и рассуждал, случилось еще одно занятное событие. Волдыри с моей ладони пропали. То есть — исчезли без следа. Я уставился на мозолистую ладонь с загрубевшей кожей. Последний волдырь — на указательном пальце — исчез на моих глазах: разгладился, втянулся в кожу. Боль — я только сейчас понял — пропала еще раньше, примерно тогда, когда я увлеченно рассуждал о том, как башку юного Джорека заклинивали между прутьями.

Ускоренная регенерация? Похоже, что так. Чем еще порадует новое тело? Может, летать умею?

Мой соглядатай зашуршал в кустах, звонко хрустнула ветка. Он отбежал в сторону, все такой же малоразличимый среди мельтешащей листвы, насторожился. Прислушивается к чему-то, болезный... Черт с тобой, на дорогу не суешься, и ладно.

Уши снова зачесались — слабенько, легким таким зудом. Я поскреб, выругался. Джорек употреблял обычные ругательства, обозначавшие срамные части тела, половой акт и физиологические выделения, а также набор из трех слов, пришедших из какого-то древнего, позабытого языка другого мира — "крэнк", "мандрук" и "шлендар". Насколько я понял, буквального перевода этим словам не было, только приблизительное значение. Крэнк — мать твою! Мандрук — нехороший человек. Шлендар — тоже нехороший, но рангом повыше, не настолько плохой, как мандрук. Надо же — язык мертв, а вот ругательства его — живы.

Я подул на ладонь и сграбастал меч. Провел по прохладному металлу клинка пальцами. Как и ожидалось — никакой реакции не последовало. Тогда я начал высматривать в траве монеты. Нашел одну, всю покрытую зеленоватой патиной. По виду — простая медяшка. Коснулся пальцем — не больно-то и осторожно. Ноль реакций. Я кинул медяшку в кошель: нечего разбрасываться добром. Потом натянул на левую руку перчатку и подобрал первую монетку. Осмотрел. Серовато-белая, никель, или... серебро! Вот оно что: мой бугай не переносит прикосновений серебра!

Я начал выискивать в траве другие монеты. Медяки сыпались в кошель, кое-где попадались золотые — их я тоже спокойно брал голыми пальцами. А вот серебро — обжигало. Ясно теперь, зачем Джореку перчатки...

Я отыскал в траве стрелу, коснулся трехгранного наконечника — буквально миллиметром кожи, и... серебро обожгло, опалило!

Серебро — яд. Запомню.

Теперь ясно, зачем моему бугаине перчатки — чтобы монетки считал, да не обжигался. Без серебряной монеты в этом мире металлических денег никуда. Самая ходовая монета, если получать сдачу, скажем, с золотого. Альтернатива — получить на сдачу полкило меди — никуда не годилась. И ясно также, почему в меня стреляли серебряной стрелой. Чтобы нанести действительно смертельную рану. Вот только почему остался шрам? На мне же все рассасывается...