Вместе с возами на подворье прибыл и ветеринарный фельдшер. Он осмотрел коней, вручил отцу какую-то банку и велел мазать ее содержимым бабки, после чего подписал у отца чек и собрался откланяться.
— Это... мил человек... — остановил его отец. — Вопрос у меня имеется.
— Слушаю, — несколько недовольно отозвался фельдшер. В отличие от землемера, который любил поговорить, он был дядькой молчаливым и внешне суровым.
— А где тут ярмарки устраивают?
Фельдшер окинул отца насмешливым взглядом:
— А на что тебе?
— Ну дык... — отец сдвинул картуз на затылок, — опять же зерно продать. Рухляди прикупить, а то совсем поизносились. Живности какой...
Ветеринар усмехнулся:
— Живности, говоришь? Это тебе что, по паре коров, коз, свиней, овец и по десятку кур и гусей мало?
Отец заискивающе улыбнулся:
— Дык эта... маловато. Да-а. Зерна-то эвон сколько... и сена накосили с пара добре. Поболее прокормим. А мясцо-то — оно того... подороже выйдет.
Ветеринар покачал головой:
— Ну ты и куркуль... Нет у нас пока никаких ярмарок. Какие тут ярмарки, ежели вокруг все только первый-второй год на землю сели? Но ежели тебе что из живности надобно — пиши, я заявку подам. Правда, получишь только по весне. Но ежели еще совет добрый хочешь, стакнись с соседями, и заведите маслобойку на паях. Сами договоритесь, у кого из вас она на подворье встанет. Вам же тут от подворья до подворья — верста-две много. Так что каждый день можно молоко к маслобойке свозить. Масло же и хранится долго, и стоит прилично... Что же касается рухляди — тоже пиши, и это передам. Рухлядь-то можно и ранее получить. Еще до сильных холодов.
— Да нам бы самим товар глянуть... — замялся отец.
— Негде пока глядеть, — отрезал ветеринар. — Ежели только образец в лавке при станции. Но тебе до нее неделю добираться. Да и незачем. Там пока покупать еще нечего. Они тоже только заказы собирают. Товар обещают позже подвезти. Когда с перевозкой зерна справятся.
— А прицениться? — с последней надеждой в голосе спросил отец.
Фельдшер хмыкнул и выудил у себя из сумки какую-то тощую книжицу:
— Вот, держи. Тут и цены, и размеры. И вот еще сантиметр портняжный. Обмеряйтесь. Там указано, какие размеры на больший, на средний и на меньший приходятся. Так в заявке и пиши — тулуп, мужеский, размеру среднего, ну или большого... какой тебе придется. Только быстро давай, мне еще до вечера на соседнее подворье успеть надо...
Следующие три года пролетели как один миг, поскольку были похожи один на другой. Ну, может, обновок на третье лето у них прибавилось. Митяю купили первую в его жизни новенькую рубашку (до сего дня он донашивал перешитые от старшего брата), а также красивый картуз с блестящим лаковым козырьком — на ярмарке, что стали теперь проводить раз в месяц в пристанционном поселке, коим оброс небольшой полустанок, где раньше никакие поезда вообще не останавливались. Ну, окромя тех, что приходили именно сюда, завозя заказанные по осени товары и сельхозинструменты, живность и рассаду, или вывозя передаваемые окрестными крестьянами в покрытие ссуды хлеб, овощи и скот. Митяй вместе со старшим братом поступил в школу, устроенную там же, в пристанционном поселке, где жили и местный агроном, землемер и оба фельдшера. Все новые. Старые остались на старом месте, на большой станции в неделе пути от них. Зато новые теперь навещали их подворье пару раз в месяц, в отличие от старых, коих иногда за все лето можно было увидеть раза два, много — три. При школе была спальная изба, где к тому же и кормили. Так что отец отвозил их с братом на санях в школу в воскресенье утром, когда семьи хозяев подворий со всей округи съезжались в построенную в пристанционном поселке церкву на обедню. После Митяй с братом прощались с семьей и отправлялись к себе в комнату, где жили с еще десятью пацанами с соседних подворий всю неделю. Забирали их домой вечером в пятницу. Суббота была банным днем, а при школе бани не было.
Учиться Митяю нравилось. Тем более что учеба продолжалась с середины октября до середины апреля, прерываясь только на святки, а зимой все одно делать дома, на подворье, особенно нечего — только за скотиной ухаживать, которой набралось уже почти сорок голов. Но на третью зиму отец нанял для ухода за скотиной старого киргиза, тот и жил на скотном дворе, не испытывая никаких неудобств, а чистить стойла и выполнять какую иную работу по дому Митяй с братом приноровились по субботам. До бани. Так что не только их батя, к образованию относившийся оченно положительно, но и другие хозяева, почитавшие учение дурью и пустой тратой времени, со школой в общем смирились и ничего супротив нее не имели. А что? Весной, летом и осенью, когда и есть самая страда и любые рабочие руки, даже детские, на вес золота, все на месте и при деле. А зимой — да пусть балуются...
Но в этом году, перед самым Рождеством, когда отец уже привез их с братом из школы домой на все святки, они услышали треск чудной колесницы, в которой прошедшим летом начали разъезжать по подворьям агрономы и фельдшера. Ох и чудное это было чудо! Митяй, когда его первый раз увидел, сразу сховался в овин и вылез оттуда, только когда приехавший на колеснице агроном укатил восвояси... Называлась та повозка, умеющая двигаться без лошадей и волов, — антанабиля...
— Привет, хозяева, — весело поздоровался, заходя в дом с мороза, уже знакомый и ставший почти родным Митяю агроном Ксаверий Петрович.
— И гостю дорогому привет, — степенно поздоровался с ним отец Митяя.
За прошедшие три года Никодим Евсеич успокоился, набрал известной уверенности в себе и теперь говорил и вел себя с большим степенством. Ну да и как иначе-то? Хозяин. Да Немалый — сотня десятин земли, четыре лошади, стадо коров в восемь голов, овцы, свиньи, маслобойка на паях... И ладно, что в долгах как в шелках, — касса, с коей ссудный договор заключен, ведет себя по-честному, лишку не требует, процентом не прижимает. Так что отдадим. Никуда не денемся. И так уже четверть долга вернул, а ежели бы жилы рвал и торопился, то к сему дню с такими урожаями и половины долга не было бы. Только зачем? Лучше эдак — спокойно, преумножая хозяйство.
Мать быстро наметала на стол, отец с гостем приняли по чарке — с морозу, потом еще по одной — с устатку, после чего гость расслабился и перешел к делу, с которым приехал:
— Вот что, Никодим Евсеич, есть к тебе одно предложение. Да не от меня, а от самого великого князя.
Отец насторожился:
— От самого? Мне?
— Ну, не прямо тебе. Не уверен я, что великий князь точно знает, что живет тут, в сотне верст от Николаевска, на своем подворье Никодим Евсеич Полуянов. Но прислал он нам письмо, в коем просит обратиться к справным хозяевам, к каковым ты, сам понимаешь, точно принадлежишь, с малой просьбою... — Агроном сделал паузу, протянул руку и, ухватив стакан, отхлебнул горячего взвару. После чего продолжил: — Так вот, просит вас, крепких хозяев, благодетель ваш съездить сейчас, пока зима, к себе в родные места да рассказать бывшим землякам о своем житье-бытье. Честно. Без утайки.
Никодим на некоторое время задумался, затем спросил:
— А на что это благодетелю-то? — И поспешно добавил: — Нет, ты не подумай, Ксаверий Петрович, ежели надобно — съездим. Эт за нами не заржавеет. Только лучше б понимать, что там делать надобно.
Агроном пожал плечами:
— Ну, об этом в письме ничего не сказано, но по моему разумению дело вот в чем. Благодетель наш, великий князь Алексей Александрович, очень озабочен заселением этих земель, для чего и целую систему приема переселенцев тут обустроил. Вот вспомни, как вас тут принимали, — хоть ты и поздней осенью досюда добрался, а от морозов не помер, зиму в сытости пережил, а по весне сразу же на свою землю сел. Да не голым-босым — а с семенами, лошадьми, скотиной и домом. Ныне же, сам видишь, строительные артели прошлым летом последние времянки разбирать и дома на их месте строить закончили, да и нас, агрономов, фельдшеров теперь в округе — в достатке. Школу вон открыли, следующим летом больничку опять же строить будут. В церкви уже третий год службы идут... А те бараки, где ты первую зиму провел, второй год пустуют. Иссякли переселенцы-то. А система, чтобы переселенцев принимать и обустраивать, осталась. Не хотелось бы, чтоб она простаивала. Да и места эти, сам знаешь, еще заселять и заселять.
Никодим понимающе кивнул. Митяй, лежавший на печке за занавеской и подглядывавший в щелку, видел, что отцу совсем не хочется никуда ехать, но и отказаться напрочь он не решается. Как-то не по-людски это — великий князь-то свое слово сдержал, всё, что обещал, выполнил, а он, Полуянов, тут кобенится...
— Ну а кто согласится, — продолжил между тем агроном, — тому велено выписать проездной на два лица для отбытия к указанному им месту и обратно.
— Это что-сь, — вскинулся Никодим, — за билет платить не надобно будет?
— Точно, — усмехнулся агроном...
До Магнитогорска Митяй с отцом добрались за два дня. Там, как им велел агроном, когда отец согласился-таки съездить в родную деревню и разговор перешел в конкретную плоскость, обратились в лавку при крестьянской кассе, от коей они имели ссуду, и им не только вручили билет, но еще и отоварили всем, что душе было угодно. Причем по ценам на четверть меньшим, чем обычно. Такая вот скидка была положена путешествующим по письму великого князя. Чтоб, стал быть, подарками да гостинцами закупиться могли. Денег у них с собой было немного, но отец уже давно большую часть вырученного от продажи своей доли урожая и приплода оставлял на личном счете в кассе, с коего и расплатился за все отобранное. После чего они с отцом, изрядно отягощенные гостинцами, отбыли на вокзал, а затем — подумать страшно! — в самую Москву.
В свою бывшую деревеньку Полуяновы въехали на десятый день после того, как покинули Магнитогорск. Митяй, сидя под неизменным одеялом на попутных санях, владелец которых, будучи из соседней деревни, за двугривенный согласился сделать крюк и забросить их куда надобно, во все глаза пялился на окружающий пейзаж. И кое-что вспоминал. Хотя смотрел на эти покосившиеся, заваленные снегом домишки с некоторым удивлением. Ну никак они были не похожи на их обширное подворье с большим домом, баней, скотным двором, овчарней, амбаром, ледником и иными дворовыми постройками. Да как же тут люди-то живут?!..
У третьего от околицы дома Никодим спрыгнул с саней, отдал вознице двугривенный, который тот сразу же попробовал на зуб, сгрузил два баула с гостинцами и новомодный в их краях фибровый чемодан, купленный опять же на четверть дешевле в той самой лавке при кассе, после чего, громко хлопнув калиткой, весело закричал:
— Эй, кум, гостей примешь?!
Дальнейшее отложилось в памяти у Митяя как сплошная суматоха, во время которой его все время тормошили, куда-то тащили, гладили по голове, что-то совали в руки или в рот, так что осознал он себя уже на печи, где устроился с двумя сыновьями хозяина дома, братьями-погодками, младший из которых был на полгода старше его. И вот там уж Митяй развернулся вовсю, рассказывая пацанам о своем житье-бытье, которое отсюда, из этой дальней тверской деревушки, смотрелось куда как красочно. Ну еще бы — и свое подворье, и с агрономом ручкаются, и сам великий князь письмо прислал, а главное — антанабиля! Рассказом о ней Митяй и закончил свое повествование, посасывая петушка на палочке, из тех, что отец накупил еще в Твери, на вокзале, в качестве гостинцев, а ныне роздал всем детям, не обойдя и родного сына. Ну, чтоб Митяю не обидно было, а также вследствие того, что детей у кума оказалось на одного меньше. Младший сынок — в этом году ему должно было исполниться пять лет — о прошлой зиме помер.
— А чегой-то я не понял, — недоверчиво произнес старший из погодков, — что это за такая самая антанабиля?
— А повозка такая, что без лошадей ездит.
— Врешь!
— Вот те крест! — размашисто перекрестился Митяй.
Братья переглянулись, потом старший снова недоверчиво спросил:
— Как это можно-то, без лошадей-то?
Митяй снисходительно улыбнулся:
— А тама такая вещь стоит — мотора называется. Туда всякого керосину, от которого лампы горят, льют, он в моторе той самой горит и от этого огня колеса крутятся.
Погодки снова недоуменно переглянулись.
— А повозка от того огня, что, не горит?
— Не-а. Только шумит громко и воняет дюже.
— Врешь!
— Вот те крест! — снова перекрестился Митяй и мечтательно добавил: — Я, как подрасту, в город поеду — на энтого... на механика учиться пойду.
— На кого?
— На механика, — снисходительно повторил Митяй, чувствуя себя намного более умным и знающим, нежели два его собеседника из этой глухой тверской деревушки, пусть они и старше.
— Механики — это те, которые за этой самой антанабилей смотрят. Ну навроде как конюхи за лошадьми.
Братья переглянулись в очередной раз, после чего младший насмешливо протянул:
— Так тебя батяня и отпустит!
— Отпустит, — уверенно заявил Митяй, потом подумал, насупился и добавил: — А не отпустит — сам сбегу! От нас до станции всего-то двенадцать верст. За ночь пробежать можно. А там кажин день составы до Магнитогорска идут с углем. Доберусь — и уеду.
На этот раз братья переглянулись уже с уважением и ясно читаемой во взглядах завистью. Им-то до станции было пилить и пилить. Да и незачем им ехать — таких чудес, как волшебная повозка, именуемая антанабилей, никто поблизости не видел. Впрочем, что там оно было в большом мире, братья и не догадывались. Даже в ближайшем к ним городке Весьегонске никто из них не был, чего уж говорить о чем-то более отдаленном...
За столом же, за которым собралось едва не полдеревни, между тем шла своим чередом беседа взрослых. Отец Митяя, небрежно откинувшись на лавке и опершись спиной о стену, степенно окунул гречишный блин в домашнюю сметану и отправил его в рот. Степенно, потому как ясно давал понять окружающим, что совсем не голоден, но хозяйскую закусь уважает. Тем более что закусь поглощалась аккурат под привезенную им четверть "казенной". Да еще какой! Самой что ни на есть "княжеской" — очищенной, на меду и с перцем. Причем сам энтот красный перчик наличествовал, скромно лежа на дне четверти, в количестве полудюжины штучек, как бы подтверждая, что все по-честному и название соответствует содержанию. Из самого Магнитогорска земляк флягу привез. Уважил. Понимать надо!
— Так, говоришь, сколько у тебя землицы-то? — снова задал вопрос Ануфрий, крепкий, кряжистый мужчина сорок годов от роду, приходившийся кумом Никодиму.
— Сто десятин, — степенно отозвался отец Митяя, дожевав гречишный блин и аккуратно отерев рукой бороду и усы.
Собравшаяся за столом честная компания промолчала, переваривая ответ.
— И все твои? — подал голос еще кто-то.
— А то ж!
На сей раз пауза оказалась еще длиннее, чем при первом упоминании этой цифры. Это было невероятно, немыслимо. Здесь, в Тверской губернии, достойным наделом считались три десятины на семью, кто же владел пятью, что означало, что он "прибрал" себе либо купчей, либо чаще всего арендованной у помещика земельки, — уже слыл зажиточным. А тут в двадцать раз больше?!
